Заповедь

Музыка оборвалась, точно кто-то оторвал руки гармонистки от кнопок. И тут же умолкли голоса и хлопки, которыми сопровождался танец.

— Смотри, какой человек! — восклицание Таймураза заставило Мурата оглянуться.

К хадзару приближались трое. Впереди шел Дахцыко, а следом человек в рубашке, свисавшей поверх брюк, и высокий молодой мужчина — чопорный и смешной в своем клетчатом пиджаке, полосатых брюках и широкой кожаной кепке. Если кто-то из горцев напяливал на себя яркую одежду, его всюду преследовали насмешники: «Скотину хочешь напугать!» А этот собрался напугать всю вселенную!

Дахцыко закричал торжественно и весело:

— Эй, уважаемые, принимайте почетных гостей! — и жестом пригласил чужестранцев приблизиться к столу.

Следом за ними двинулись парни и девушки, бросая любопытные взгляды на необычных гостей, застыли у ворот, не смея подойти к старикам, ждали дальнейших событий. Асланбек, несмотря на пестрый вид пришельцев, не растерялся, потребовал:

— Младшие, где ваши встречные бокалы? В рог налейте, в рог!

Незнакомец в белой рубашке, увидев, что старики приподнялись, замахал протестующе руками, попросил:

— Сидите, уважаемые старшие, сидите! Что вы?!

— Осетин! — ахнули в толпе.

— Да, я осетин, а спутник мой — гость из дальней страны. Ученый. Интересуется, как мы, осетины, живем. Меня губернатор приставил к нему.— Он с почтением взял в руки рог с аракой.

— Встретил их возле аула, — пояснил Дахцыко. — Хотели проехать мимо, когда в ауле свадьба!

Чужестранец неловко перехватил длинными тонкими пальцами врученный ему рог. Зарема прыснула: так смешно выглядел непомерно короткий при росте чужестранца, оттопыренный в сторону мизинец. Горцы смотрели на него во все глаза, точно в ожидании чудачеств. Человек, не стесняющийся показаться на людях в такой одежде, должен выкинуть еще что-нибудь столь же необыкновенное! Но, к удивлению всех, этот чудак не допустил ни одной оплошности. Проследив, как пил из рога его проводник, он в точности повторил все его жесты и движения и рог поворачивал так, что ни капли не пролилось на землю. Он опорожнил до дна этот огромный рог вместимостью чуть ли не в полтора литра! И перевернув рог над своей головой, как это сделал только что его проводник, показал всем, что он пуст, и весело подмигнул горцам — и сразу стал понятнее и ближе, даже его наряд перестал смущать аульчан... Они шумно приветствовали человека, уважившего обычаи осетин. А когда проводник перевел слова, с которыми он обратился к горцам, заверив их, что этот славный обычай встречного бокала он будет горячо отстаивать в своей далекой стране, ибо это мудро — заставить выпить запоздавшего гостя, чтобы он с умным видом трезвого человека не поглядывал на развеселившихся гостей, а поскорее бы догонял давно уже находящихся в радостном пути участников пиршества, — этим он окончательно покорил всех. Первое впечатление, вызванное его внезапным появлением, исчезло. Горцам предстал умный, доброжелательный человек с пытливым взглядом, внимательно оглядывающийся по сторонам, все запоминающий. Он не улыбался заискивающе, не пытался нахрапом лезть в душу хозяевам. Вел себя спокойно и естественно, не стеснялся открывать свои чувства. Когда перед ним положили огромный кусок вареного мяса, он, ужаснувшись его размерам, шутливо развел руками, но тут же взялся за дело. Макнув говядину в цахдон, стал жевать ее и в знак восхищения поднял вверх свои кулаки. Ел он немного, с любопытством всматривался в лица горцев, вслушивался в их язык.

— Цахдон, — старательно выговаривая слова, наклонился к чужестранцу Асланбек. — Это цахдон.

— Хоть и знаю их язык, но не всегда могу понять его, — рассказывал проводник. — В его стране на многое иначе смотрят, чем у нас. Вчера в дороге проголодались. Постучался я в один дом. Хозяевами его оказались Кайтовы. Угостили нас. Барана зарезали. Гостю понравились олибахи и фыдчины. Да вдруг он перестал есть и спрашивает: «А хозяин — честный малый?» Не понял я его. А он еще один вопрос задает: «Не выставит ли он нам крупный счет?» Опять не понял я его, попросил пояснить. И знаете, что он сказал? «За угощение сколько заставит платить?»

Утихомирив расшумевшихся, недоумевающих аульчан, старый Асланбек жалостливо посмотрел на чужестранца:

— Несчастен тот, кто живет в стране, где за угощение надо платить...

Батырбек Тотикоев, которого Кайтазовы попросили быть шафером, молодцевато щелкнул плетью и дал команду. Джигиты бросились к лошадям. Танцы прекратились. Все окружили всадников.

— Вы там не подкачайте! — кричали из толпы.

— Не первый раз! — ответил Батырбек.

Проезжая мимо площади, где толпились девушки, Таймураз встретился с сердитым взглядом Мадины и неожиданно для самого себя объявил Мурату:

— Моей будет.

— Кто? — не понял друг.

— Та, с кем танцевал.

— Дочь Дахцыко? Дзугова? — удивился Мурат. — Нет, Тотикоевы Дзуговым кровники.

— Будет мне женой, — заявил Таймураз.

— Сватов не примут, не то чтобы...

— Я не стану посылать сватов, — грубо отрезал Таймураз.

Мурат чуть не задохнулся от пронзившей его мысли. Как? Его новый друг затевает такое недоброе дело?! Да он что, не понимает, каким нескончаемым горем обернется его намерение? Что это ему вздумалось? Неужто один танец может унести рассудок человека? Или шутит он? Да что-то непохоже. Лицо серьезное, глаза полны решимости...

— Ты... — он замялся, не стал грубить, а попытался воздействовать на разум, если он у друга остался. — Мне говорили, какой ценой достался вам мир с Дзуговыми, — и опять вражда?

Таймураз повернулся к нему, резко, отрывисто сказал:

— Сейчас важно одно: я хочу видеть ее в своем доме. Хочу!

— Она не шла даже танцевать с тобой, — напомнил Мурат другу.

— Мелочи, — сморщил нос Таймураз и скзал точно отмахунлся: — Тащили медведя к меду — уши оторвали, оттащить решили — хвоста лишили. Привыкнет.

Почему он должен отказываться от своего намерения? Только потому, что эта девчонка, посмевшая так независимо вести себя, из дома Дзуговых? Ни за что! Он совершит похищение, если даже это будет стоить ему жизни. Зато он покажет всем Дзуговым, что Тотикоевым они не страшны. Зато он смоет тот позор, что не дает спокойно спать. Таймураз не мог понять, почему Асланбек заставил фамилию, которую все в ущелье остерегаются оскорбить, встать на колени перед нищими Дзуговыми, у которых и мужчин-то раз-два и обчелся. Да что это за мужчины? Он ни одного из них не знает, кто был бы равен ему в ловкости и смелости, кто дерзнул бы на большие дела. Нет, Таймураз не станет склонять голову перед Дзуговыми. Пусть не уговаривает его Мурат. Уже решено... А у мужчин так должно быть: что решено — то сделано! Он похитит девчонку и посмотрит, будет ли она сверлить его гневным взглядом, когда окажется в сильных руках? Подумать только, он видел в ее глазах пренебрежение к себе?! Быть тебе в моих руках, Дзугова, дочь Дахцыко... Да, а как имя ее?..

— Как ее звать? — спросил Таймураз.

— Ну Таймураз, — насмешливо поглядел ему в глаза друг. — Ты даже имени ее не знаешь, а такое задумал...

— Потому и спрашиваю, что задумал, — Таймураз не намерен был шутить.

— Мадина, — сообщил Мурат и, взяв за локоть друга, внушительно заявил: — Ты не поступишь так!

— Не отговаривай! — сверкнул глазами Таймураз и пристально посмотрел на него. — Хочу знать, рассчитывать на тебя или нет?..

— Ты друг мне, — сказал Мурат и гордо посмотрел в глаза Таймураза. — Друг! — и уже принимая все близко к сердцу, заговорщически прошептал: — Надо все продумать... Дело опасное...

Но Таймураз не принял этого тона: он был из тех, кто не прислушивался к другим, а всегда решал все сам. Другим он позволял только безропотно идти следом. Отвернувшись от Мурата, он, нехотя, точно речь шла о самом обыденном, заявил:

— Продумал. Уже.

«Перестань кривляться и относиться к этому так легкомысленно!» — хотелось закричать Мурату. Таймураз не дал ему времени на возражения, спокойно объявил: