Заповедь

— Была? — встрепенулся он и закричал: — Тогда почему вы свой век прожили в одиночестве? Почему до сих пор рядом с вами нет любимой?!

На такой вопрос с ходу не ответишь. Но он и не ждал объяснений. Его вновь, точно на диком мустанге, понесло:

— Значит, это удел всех влюбленных — оставаться бобылем?! Выходит, жизнь подставляет ловушку, чтоб угодивших в нее проучить?! Чтоб, поманив счастьем, потом бросить в омут горя и печали?!

Он бы еще изливал свою желчь, если бы я не прервал его:

— Парень, я чувствую, у тебя горести... Не поссорился ли ты с девушкой?

— С нею как раз у меня все отлично, — обрубил он зло, — я ее люблю и она меня любит... Мы вместе учимся в университете... Она... удивительная... Красивая, чуткая и... легко ранимая! А он говорит, что мой выбор весьма... неудачен?! И он категорически против моей невесты!

— Кто он? — уточнил я.

— Ваш одноклассник! — зло выпалил Сослан мне в лицо. — Ему, руководителю города, видите ли, не подходит родниться с дочерью клерка госпредприятия! У него есть на примете невесты из дочерей крепко стоящих на ногах солидных людей: президентов банков, бизнесменов, предпринимателей крупного калибра... За их спиной мне, как он твердит с утра до ночи, будет житься припеваючи... А того не желает понять, что я люблю Таню!..

Так вот что происходит с внуком Лены... Борис навязывает ему, на ком он должен жениться!

— А что твой отец? — спросил я.

— Отец? — переспросил Сослан. — Но дед давно подмял его под себя, сломал его волю, и он теперь подать голос боится. Но и он, и мама, и бабуля на моей стороне. Я очень рассчитывал на бабушку, и она сразилась с дедом. Но он и ей сказал, что Таня не войдет в наш дом. Теперь и у бабули неприятности... — Сослан понурил голову.

— А чем не угодил Борису отец Тани? — спросил я.

— Да он его ни разу не видел! — рассердился Сослан. — Танины родители живут в Краснодаре. Отец главный инженер завода, а мать работает в аптеке. Несколько раз то она, то он приезжали сюда, к дочери, посмотреть, как она устроилась в общежитии, как живет, кто друзья... И со мной встречались... Бабушка и дедушка знали ее деда. Да и вы, наверное, помните его. Он был вместе с вами в одном партизанском отряде... Но он погиб...

Странно, но в этот момент я еще не почувствовал опасности.

— Как его фамилия?

— Юрий Ващенко...

Юра?! Опять ты?! Вновь твое имя обожгло мое ухо... Почему судьба спустя полвека опять сталкивает нас? Неужто для меня начинается новая пытка? Как мне хотелось верить, что больше никогда не столкнусь ни с кем из партизанского отряда. Как мечтал об этом! Как желал верить в это!

... Юра не был виновен. Ни в чем. Он не совершил ни предательства, ни измены. Он боялся пыток. Но кто не боится их? Суть в том, что другие молчали, не кричали о своей боязни, а он искренне признался в этом. И если даже ему кажется, что он не выдержит, то и тогда — разве можно карать его за сомнение? Человек отвечает перед другими только за совершенные подлые поступки...

Я давно пришел к выводу, что никто не оправдает меня. Но что сказать внуку Лены? Он ждет ответа... Он верит в мою помощь. Но что мне ему сказать? Что?

— Скажи, по какому телефону можно тебя найти? — спросил я и на его недоумевающий взгляд пояснил: — Мне надо поразмыслить, что делать...

Он нерешительно замялся:

— Дед мне не разрешает давать домашний телефон. Никому. — Он вздохнул. — Но у меня нет выхода... — Он подошел к журнальному столику, где стояла шахматная доска, перевернул бланк для записи шахматной партии; поводив по листу карандашом, он поднялся и кивнул на бумагу: — Я там и адрес оставил. Вдруг вы пожелаете прийти в гости, — и несмело улыбнулся: — Мы с бабушкой будем рады...

Глава 54

Тренер ворвался в номер с шумом и нарочитой бодростью — надо было показать мне, как уверен он в сегодняшнем успехе...

— Ты уже на ногах? Молодец, — похвалил меня Петр Георгиевич и решительно смешал фигуры на доске. — Сейчас — завтракать! А потом займемся дебютом. Я тебе покажу один вариантик... Очень даже может пригодиться. Ты делал зарядку? — подозрительно уставился он на меня.

Он каждое утро заставлял меня делать упражнения. Непреклонен был, хотя сам, судя по тому, как неуклюже у него получалось, вряд ли до тренерства когда-либо совершал эти наклоны, прыжки, отжимы... В отличие от Мясникова, мне, сухопарому, высокому, с длинными ногами, зарядка давалась легко, и думаю, со стороны казалось, что это я тренирую заплывшего жиром, страдающего от каждого движения доброго дядю. В режим дня входила и ежедневная пробежка на полтора километра. Но для бега тренер был совершенно не приспособлен, и он начисто игнорировал этот пункт, хотя каждый месяц, переписывая распорядок дня, аккуратно вносил его. Меня бег не увлекал и, естественно, устраивала тактика Петра Георгиевича.

Завтракали молча. Меню тоже было апробированное, учтен опыт многих видных гроссмейстеров, даже американца Роберта Фишера, хотя секретом оставалось, откуда Мясников знал, что ел и пил экс-чемпион мира. Тренер хотел из завтрака изъять мясные блюда, заменив их рыбными, где много фосфора, который стимулирует работу мозга. Но я, хотя в еде не привередлив, тут взбунтовался. Мои предки аланы из поколения в поколение ни дня не обходились без мяса — соответственно, и гены осетин запрограммированы на постоянный прием его. Естественно, отход от привычной еды для меня не обойдется без последствий. Ссылку на гены консилиум из тренера и врачей принял к сведению, и официантка гостиничного ресторана, тщательно проинструктированная, ставила передо мной отварное мясо, приготовленное по специальному рецепту. Что касается кофе, то он, несмотря на мои энергичные протесты, был запрещен — остерегались повышения артериального давления...

Вот уже пять лет, как Петр Георгиевич перестал участвовать в турнирах, предпочитая практике тренерскую работу. Ненароком я оказался виновником этого его выбора и был поражен, когда мне сообщили, что ко мне тренером прикрепляется Мясников. Моя реакция не была негативной. Как я мог возражать против знаменитого гроссмейстера? Еще тогда, когда я только начал штудировать шахматную литературу, имя Петра Георгиевича уже гремело, партии его часто печатались в газетах и журналах, комментаторы единодушно отмечали своеобразие стиля Мясникова, предпочитающего строгому позиционному реализму, захватившему наш век, романтику прошлого.

Я четырежды встречался за шахматной доской с Петром Георгиевичем и на себе ощутил, как утомительны эти партии, полные подвохов. Да и проиграл одну из них, пропустив неожиданный отскок коня с де-пять, где тот царствовал над центром доски, так что абсурдом казался увод его с этого поля. А Мясников возьми да и переведи его на эф-четыре, после чего одновременно появились три угрозы: две тактические и одна позиционная. Не желая оказаться в тисках белых фигур, я предпочел рвануться в комбинационные вихри, в которых и был переигран изящно и безо всяких надежд.

Реванш я взял лишь через год и по известной всему шахматному миру схеме: не допуская осложнений, бегом устремился к эндшпилю. На сделанный Мясниковым первый ход королевской пешкой я ответил сицилианской защитой, хотя именно в ней соперник одержал ряд ярких побед. Натиск белых фигур усиливался, вот-вот должна была разразиться, подобно молнии, комбинация. Угрозы нацеленных на пункт же-семь ферзя, ладьи, слона и подкрадывающегося с края доски коня удавалось парировать с огромным трудом. Но было ясно: мне не выстоять. К тому же нервировал надвигающийся цейтнот. Обороняясь, я мог только оттянуть агонию. Нужны были экстренные, решительные меры. Я перевел взгляд на короля белых, который, прячась за частоколом пешек, чувствовал себя в совершеннейшей безопасности. Как бы добраться до него?..

Сперва мелькнула едва уловимая мысль воспользоваться тем, что ладья белых прыгнула вперед на три поля, ослабив первую горизонталь. Я лихорадочно стал прикидывать, где и как отыскать брешь в построении белых, чтобы расчистить путь своей ладье на первую линию. И идея появилась. Воплощению замысла мешал ферзь соперника. Вот если бы он двинулся на линию аш... Как же его заманить туда? Может быть, ослабить пункт эф-шесть, позволяя белому коню шагнуть на него с грозным шахом? Брать его пешкой нельзя, потому что открывается король, а не брать — значит, позволить ферзем поставить мат на аш-семь. Вижу это я — видит это и Мясников. Сейчас поле эф-шесть под ударом слона черных, и наскок коня ничего не даст. Ну, а если убрать слона, то белые мгновенно среагируют и перебросят ферзя на линию аш, чтобы ВЛЕПИТЬ мат... И тогда...