Заповедь

— Мои соболезнования, Алан... Рухсаг уат Мурат!.. Надо нам встретиться...

Я едва удержался, чтоб не оттолкнуть его на виду у всего народа...

***

... Итак, за несколько дней до гибели Мурата я из его уст услышал, что Таймураз не сорвался в пропасть... Боже мой, сколько лет мой дядя хранил эту страшную тайну?! Я и после гибели дяди Мурата постоянно размышлял об услышанной из его уст трагедии. Его опять же покрытая тайной смерть еще более усилила мое желание детально разобраться во всем происшедшем, обострила интерес ко всем невольным участникам страшной, исковеркавшей судьбы многих людей истории...

... Слева вдоль Тбилисского шоссе, стремительно убегавшего в живописное и разноликое, как сам Кавказ, Дарьяльское ущелье, в тенистой аллее появилась новая могила и в изголовье ее памятник. Четыре сужающиеся кверху жестяные полосы были намертво сварены и выкрашены белой краской. Венчал памятник купол, отдаленно напоминавший буденовку. Скромно и... трогательно. С фотоснимка, втиснутого в жесть, сурово поглядывал усатый Мурат, тускло поблескивали стекла очков и газыри на черкеске из плотного сукна. Зареме, застывшей у памятника, казалось, что он ждал ее приезда и хочет, нет, не оправдаться — объяснить ей свои поступки...

— Зачем, зачем ты ушел раньше меня?.. — стонала она.

Я помнил опасение дяди, что Зареме что-то стало известно о подлой проделке Таймураза, а тут это предположение Мурата стало подтверждаться...

— Неужто мне в одиночестве коротать век, укрывая от всех нашу тайну? — причитала Зарема. — Отчего судьба дала нам эти муки? Не искать ли причину в том далеком и проклятом дне, когда ты согласился помочь своему неверному другу Таймуразу выкрасть меня?.. И тот давний мальчишеский поступок обернулся против тебя... И против меня. Да, да, и против меня тоже. Против нас обоих, — и она неожиданно пришла к давно зревшей у нее мысли. — А я догадывалась, что ты не просто заботлив ко мне, не просто желаешь загладить свою вину, а любишь меня... И ты пронес любовь через всю жизнь. О такой любви женщины мечтают. Но ты допустил еще одну ошибку. Все у нас могло быть иначе, открой ты мне глаза на человека, который был недостоин любви... Ты, ты должен был быть рядом со мной... Но и я допустила ошибку... Прощай, Мурат, милый и благородный. И знай: пока живу, твоя любовь будет жить во мне...

— Так вы знали все?! — вырвалось у меня.

Я был потрясен, когда она сообщила:

— Мне ведь известно, что Таймураз жив, предчувствие меня не подвело. Еще в тот день, когда Мурат сообщил мне, что Таймураз упал в пропасть, все мое нутро противилось этому. Я не верила в его смерть и оказалась права. Он жив. И я даже могу рассказать, что с ним произошло после того, как они с Муратом распрощались в Мексике... Об этом мне подробно поведал мой научный оппонент — ученый мистер Тонрад...

Так у могилы Мурата я узнал поразительную историю, в которой Таймураз предстал мне в новом свете, свидетельствующем о том, что не все в нем было жгуче негативным. И еще: я вновь утвердился во мнении, что наше горское воспитание, традиции, обычаи, менталитет все-таки сказываются, особенно в острейших жизненных ситуациях.

— Да, я узнала тайну Таймураза. И она раскрыла мне истинное лицо Мурата, — произнесла она с болью. — Но узнала слишком поздно, когда что-то поправить было невозможно...

Похоронили ее в Хохкау, как она и завещала...

***

В тот день, когда хоронили дядю Мурата, мне казалось, что я его потерял навсегда, что пути наши окончательно разошлись и никогда не сойдутся... И я глубоко ошибался...

... Я охладел к работе. Редактор несколько раз вызывал меня к себе, беседовал со мной. Однажды я принес заявление, в котором перечислял все свои материалы, которые были напечатаны в газете, чего с лихвой хватало, чтоб зачесть мне практику...

Не стал я объясняться ни с редактором, ни с кем другим из своих коллег, не желая выслушивать сентенции бывалых, опытных, поседевших, а в случае с редактором и полысевших людей о том, что жизнь надо принимать такой, как она есть... Я только сказал, что хочу в каникулы наняться таксистом, чтоб подзаработать деньги, которые станут хорошим подспорьем моей мизерной стипендии...

Глава 53

Уже не помню, когда я просыпался легко, с радужным ощущением накопившейся за ночь, рвущейся проявить себя энергии. В те давние времена, едва открыв глаза, я резко откидывал с себя одеяло и бодро вскакивал с постели, подгоняемый внутренним зовом, дразняще шепчущим: скорее, скорее, тебя ждет нечто солнечное, отрадное, весомое, не упусти его... Тогда я знать не знал ни о точечном массаже, с помощью которого можно снижать давление, о котором, впрочем, тоже имел весьма смутное представление, ни о появляющейся с годами тяжести, что сковывает тело, делая его непослушным, ни о монотонном, не покидающем ни на минуту шуме в ушах... И о существовании еще многого чего я не ведал, наслаждаясь молодостью, погожими днями, которые любил проводить в горах. Теперь, если и приходилось отправляться в горы, то лишь на «Волге» или иномарке, которым доступны только места, связанные асфальтированной трассой... А что увидишь из окна автомобиля?..

Многое из того, чем я некогда заполнял свои дни и ночи, теперь недоступно. Раньше я думал, что жизнь состоит из приобретений: квартиры, телевизора, мебели, стиральной машинки, автомобиля, надбавок к окладу, видеомагнитофона, радостей, жены, детей, друзей... Теперь убедился: годы несут утраты: родных, друзей, здоровья, зубов, энергии, воли, развлечений, привычек — и немало другого...

Остается вот эта ночная муть, из которой никак не можешь выплыть. Липкая, густая пелена вязко опутала веки, слепила их, и не хватает сил открыть глаза. Реальность существовала сама по себе, вне меня, и как я ни старался слиться с нею, не получалось!

... В ее голосе проскальзывала если не тревога, то наверняка обеспокоенность. Но я был полон своих забот. И звонок Лены был так неожидан. И некстати... И я принял ее взволнованность за чувство неловкости оттого, что она после всего, что произошло между нами, осмелилась позвонить мне... Позвонить как раз вчера, в день, когда должно было решиться, напрасно или нет я многие годы отдал такому капризному делу, где один ход может перечеркнуть все, чему служил ты целую жизнь... Сперва мне удалось одержать победу в сложнейшем ладейном эндшпиле, про который давно уже известно, что он не выигрывается; затем очко дала мне красивая жертва слона — и у меня оказалось всего на пол-очка меньше, чем у лидера, гроссмейстера Тросина. Правда, столько же очков — по одиннадцать — было еще у троих участников турнира. Учитывая, что их соперниками в последнем туре зонального соревнования являлись аутсайдеры — неудачники турнира, — мне, чтобы войти в число трех победителей, которым только и предоставлено право продолжить борьбу в межзональном соревновании, откуда путь в ряды претендентов на матч с самим чемпионом мира, — необходимо выиграть последнюю встречу. Но жеребьевка подстроила ловушку, сведя на финише меня с лидером, причем я играл черными фигурами... Для болельщиков — захватывающая интрига. Для меня же — невероятное напряжение нервов, повышенное давление и, как следствие, упадок сил. Задача усложнялась в десятки раз, потому что элементарный подсчет показывал, что при поражении Тросин мог оказаться вне тройки победителей. А кто из шахматистов не мечтает попасть в межзональный турнир?! Значит, Тросин вложит в эту последнюю партию весь свой опыт, волю и будет осторожен как никогда...

И, загодя готовясь к этой решающей встрече, я корпел над доской, пытаясь угадать дебют и найти в нем тот единственный ход, который только и приведет к успеху. Впрочем, в каждой партии требуется сделать тот единственный ход, что ведет к победе... Вот и проходят годы в постоянных поисках истины, естественно, шахматной... Я ищу свой единственный ход уже много лет, наполненных ежедневной каторгой, пусть и без цепей, сковывавших руки и ноги.