Заповедь

— Многое бы дал за то, чтобы лицезреть ваших оппонентов в момент чтения ими вашей рецензии... — И посуровел: — У вас есть черновик?

Я отрицательно покачал головой. Он, казалось, этому обрадовался и упрятал рецензию в нижний ящик стола.

— Мне надо отпечатать ее и два экземпляра сдать в деканат, — напомнил я ему.

Он вновь посмотрел на меня пристально и загадочно и коротко бросил:

— Я сам отдам отпечатать и представлю в деканат... — Внезапно он опять засмеялся: — Жаль, что не могу напечатать вашу статью в журнале, — то-то бы взбеленились ОНИ!..

Когда лаборантка деканата нашла меня и потребовала курсовую работу, я позвонил руководителю семинара. Он долго молчал.

— Вы потеряли ее? — спросил я с досадой.

— Я переговорю с деканом, — ответил он...

После вызова в деканат пришлось мне вновь звонить ему.

— Все нормально, — заверил он меня. — Я сам улажу...

И ничего не сделал, потому что у меня вновь и вновь требовали объяснения, куда девалась моя курсовая... И лишь гораздо позже пришла мне в голову неожиданная догадка странного поведения преподавателя: ведь он же оберегал от неприятностей меня, наивного паренька, верившего, что наступили времена откровенного высказывания того, что на уме... Поэтому не раздражаться мне надо было по поводу забывчивости руководителя семинара, а кланяться ему, взявшему на себя смелость оградить опрометчивого студента от неотвратимого удара грозной машины, переламывающей кости гораздо более солидных людей...

Этот случай еще раз подтвердил мне правильность своей установки на жизнь, когда участию в политической полемике, в которой мне, конечно, было что сказать, я предпочитал все силы отдавать шахматам. Я пропадал в шахматном клубе, устроенном в вестибюле высотного здания университета, где каждый вечер и особенно в дни, когда проводились туры личного или командного чемпионата, толпились сотни студентов. Уже на первом курсе, я, перворазрядник, выступал за факультетскую команду на первой доске, в то время как другие команды возглавляли кандидаты и мастера спорта. Опыта борьбы с квалифицированными шахматистами у меня было мало, и, понимая, что в спокойной, маневренной игре мне трудно устоять, я каждую партию превращал в комбинационный фейерверк, когда стратегия отступала на второй план, а вели к победе точный расчет и фантазия при ведении атаки. Ради остроты я жертвовал пешки и фигуры, я делал неожиданные выпады слоном, конем, ферзем... Запутанные позиции, захватывающие комбинации привлекали к моим партиям студентов. Они тесно окружали наш столик, затаенно ожидали очередного хода, встречая его волной шепота, восклицаний, ахов и охов... Я чувствовал, что болеют за меня, перворазрядника, желают мне успеха, и это мне помогало, вдохновляя.

Тогда же впервые в московской газете была опубликована моя партия. И хотя она была дана без комментариев, с предложением посмотреть интереснейшую, захватывающую борьбу молодых перворазрядников, но я гордился, что она напечатана сразу после партии самого Давида Бронштейна!.. Недавно газета попалась мне на глаза, я посмотрел партию и понял, почему она опубликована: в ней я черными во французской защите жертвой качества отвлек ферзя белых и заматовал короля соперника на семнадцатом ходу.

Из-за своей жадности белый ферзь не сумел прийти на помощь попавшему в матовую сеть королю...

В первенстве «Буревестника» я выполнил норму кандидата в мастера, потом стал мастером... У меня появился тренер — знаменитый корифей шахмат, гроссмейстер, сражавшийся с самим Алехиным, Петр Арсентьевич Романовский, который как-то, анализируя мою партию, сказал:

— Не знаю, станешь ли ты чемпионом мира, но если всерьез возьмешься за шахматы, быть тебе гроссмейстером...

Так я жил до той злополучной трехмесячной практики, пройти которую меня направили в газету, где я получил журналистское крещение...

Глава 51

Практика моя состояла из трех этапов: сперва я должен был находиться при отделе информации, затем у промышленников и завершить у сельхозников.

Журналистская работа тем хороша, что не дает ни минуты покоя.

В коридоре редакции я столкнулся с бывшей одноклассницей Веруньей, пришедшей к мужу. Она-то и вывалила на меня ворох новостей:

— Слышал? Борис теперь в обкоме партии. Инструктором взяли, отвечает за воспитание, подбор и расстановку кадров. Все перед ним лебезят, все стремятся ему угодить... Квартиру ему дали: четырехкомнатную!.. В престижном сером доме!..

— Так-то и четырехкомнатную? — не поверил я.

— Четырехкомнатную! — возбужденно взвизгнула она и добавила: — У него же уже двое детишек: после дочери еще и сын родился... А старую квартиру оставили родителям Лены... Вот как ценят нашего Бориса Кетоева!.. Надо бы навестить его. Не забыл же он друзей своего детства!.. И тебе стоит возобновить с ним знакомство. Глядишь, и тебе поможет перебраться в квартиру со всеми удобствами. Ты ведь все еще в той каморке обитаешь, с туалетом и водопроводом во дворе?..

***

Хрущевские иллюзии о кукурузе, которая как по мановению волшебной палочки приведет страну к изобилию продуктов, а в конечном счете и к коммунизму, все более охватывали общество, и это тут же отражалось на нас, журналистах, на которых партийные вожди смотрели как на проводников своих идей. И хотя в Осетии особо рекламировать чудодейственные качества кукурузы не было надобности, ибо это зерно испокон веков почиталось горцами, и даже герои знатного сказочного рода нартов силу свою, как известно, получали благодаря богатырскому нартхору, и нашему редакционному отделу сельского хозяйства, как и всем республиканским и областным газетам, дали дополнительную штатную единицу. Как раз на эти цели.

Встал вопрос, кем укрепить отдел. Сотрудники газеты отбивались, как могли, от этой чести, ибо освещение аграрных вопросов требовало постоянных разъездов по полям, а при транспортных неурядицах тех лет и бездорожье одним-двумя днями командировки не ограничивались. Редактор никак не мог остановить выбор на ком-то. И тогда он принял соломоново решение: на два месяца прикрепить к отделу сельского хозяйства практиканта.

В отличие от уставших от вечных командировок пожилых коллег, я ездил много и охотно, побывал в самых труднодоступных местах Алагирского и Дигорского ущелий. Мне нравилось встречаться с людьми, выслушивать их мнения и жалобы, давать со ссылкой на них убедительные, как мне казалось, проблемные корреспонденции, зарисовки и очерки.

Бесило, что в бригадах и на фермах, зачастую удаленных друг от друга на сотни, а то и более километров, встречались одни и те же недостатки, о которых неоднократно писал и я, и еще многие газетчики до меня.

Начались осложнения на службе. Я начал избегать заданий редактора, в соответствии с которыми должен был делать анализ поступательного движения нашего общества вперед к прогрессу, доказывать, что контуры будущего светлого здания, которое мы общими усилиями успешно возводим, все явственнее видны... Эти материалы получались у меня рыхлыми, неубедительными, я слабо оперировал фактами... Я стал замечать, что меня больше интересуют не цифры, не трудовые показатели, а жизненные ситуации, в которые попадали мои герои, их судьбы. Мне доставляло удовольствие часами выслушивать жизненные истории.

Глава 52

Мурат решил съездить вместе со мной в Ногунал, мол, давно там не был, пора навестить брата и земляков.

Лучше бы он не затевал этой поездки! Она угнетающе подействовала и на него и на меня.

А началось все так хорошо... Мы автобусом добрались до Ногунала...

— Автобус уже стал ходить в село! — не замедлил отметить Мурат, радуясь еще одному доказательству перемен в жизни.

Он глядел в окно на мелькающие поля и внезапно попросил водителя высадить нас. Автобус ушел в аул, а Мурат, приложив ладонь к глазам, всматривался в даль, туда, где шелестело колосьями налитой пшеницы поле. Был он в хорошем настроении. И на то были свои причины. Ну, во-первых, вчера он получил письмо от Руслана. Во-вторых, утро выдалось на редкость ярким, а небо — безоблачным. И, в-третьих, боль в боку, так часто последние месяцы беспокоившая его, исчезла. Просто так — взяла и исчезла...