Заповедь

Через час резко распахнулась дверь, и на пороге застыл Мурат. Гневный. Рука до боли сжала рукоять кинжала. Нарком провел взглядом по приемной. Глаша растерянно поднялась с места:

— Я не знала, где вы были, и...

— Где был я?! — он яростно хмыкнул и резко дернул дверь кабинета; сев за стол, обхватил голову обеими руками, застонал.

— Что случилось, Мурат Дзамболатович? — испугалась Глаша. — Что?!

Он глянул на нее, и она увидела в его глазах великую скорбь.

— Случилось! — выдохнул он дрожащим голосом. — Я... проспал!

— Что? — не поняла она сразу.

— Проспал! — зарычал он. — Проспал!

— Бывает, — облегченно вздохнула Глаша.

Точно пружина подбросила наркома. Он протестующе закричал:

— Не должно бывать! — и приказал ей: — Садись! Пиши! «Приказ по наркомату»... Дальше число, месяц, год, город, как положено. Теперь так: «За серьезное нарушение дисциплины наркому Гагаеву Мурату Дзамболатовичу объявить строгий выговор. Предупреждаю... » Почему не пишешь?

— Да не бывает так, — развела руками Глаша. — Сам себе выговор?..

— Другим давал выговоры — себе почему не должен? Проспал — получай свое! Не спорь, Глаша! Иди отпечатай! Да поскорее!..

Прочитав приказ, Татари округлившимися глазами уставился на Глашу.

— Этот приказ нельзя обнародовать. Не дай бог, кто-нибудь узнает — засмеют нашего наркома.

Татари был бы не Татари, если бы в ответ на возражения наркома не нашел убедительный довод:

— Почему вы решили, что вам нужно дать строгий выговор? Может быть, вас следует освободить. Меру наказания устанавливает начальство.

И что вы думаете? Нарком пошел к начальству... выпрашивать наказание. Скиф Кайтиев тоже не сумел успокоить Мурата. Когда приказ — без расшифровки, за что наказан нарком, — все-таки был подписан, Гагаев положил руку на плечо Скифа:

— Отпусти меня с наркома, а? Неграмотный я, не мое это место. Хочешь, я директором конезавода пойду? Ох и лошади будут у меня! Это дело я хорошо знаю... Ну почему качаешь головой?..

Огорченный отказом, Мурат направился к двери. Кайтиев, глядя ему вслед, подумал: злые, недалекие люди этот случай могут в анекдот превратить. Но если вдуматься в суть поступка Мурата — побольше бы нам таких чудаковатых руководителей!

... Дверь кабинета распахнулась. Все устремили взгляды на показавшегося на пороге бритоголового мужчину лет под сорок в светлом полотняном костюме. Он торжествующе оглядел всех...

— Ну, как он? — торопливо спросил один из стариков.

— О-о, — закатил глаза мужчина. — Вдается в такие подробности... — он вытянул палец к потолку. — Но разбирается! Понял, что нашему городу нужен зоопарк. Пообещал выпросить у москвичей тигра, слона и трех обезьян. Здорово! — и тут он спохватился: — Я ж ему позабыл сказать, что деньги на питание зверей нужны! — он потянулся к ручке двери, но Глаша отстранила его.

— Не волнуйтесь — он сам об этом догадается...

А в кабинете уставший от забот, взваленных на него посетителями, Мурат терпеливо выслушивал молодого горца, примостившегося на краю стула и не сводящего глаз с ордена Боевого Красного Знамени, поблескивавшего на красном лоскуте на груди наркома. Сбоку от Мурата сидел его помощник Татари и записывал просьбы посетителей.

— У нас в ауле нет учителя, — запинаясь, торопливо высказывался паренек: — Всем миром и решили: быть им мне.

— А школа есть в вашем ауле? — спросил Татари.

— Будет. Начали строить. Уважаемый сын Дзамболата, ты уж направь меня в Москву, пусть поскорее из меня сделают учителя.

— По-русски говоришь? — уточнил помощник наркома.

— Не-ет... У нас в ауле нет ни одного русского.

— Как же тебя направить в Москву? — развел руками Татари. — Там нет профессоров, понимающих по-осетински...

— Но я очень хочу! — выпалил паренек.

— Устроим как-нибудь, — вмешался в разговор Мурат. — Но ты уж, чтоб не краснел я, заучи русские слова, хоть немного...

— О-о, я быстро русский выучу! — пообещал паренек и показал на дверь: — Я сейчас начну. Там сидит русский мужчина, я с ним заговорю... Ага!..

Он вышел, а перед Муратом плотно уселся на стул горец в темной черкеске и белой сорочке с высоким воротом.

... Прием продолжался четвертый час. Старик-горец в осетинской широкополой войлочной шапке в сердцах стукнул палкой о пол.

— Долго! — гортанно произнес он. — Зачем длинный разговор?

— Видать, документов нету, — торопливо произнес неказистый, скуластый старичок, по внешности из мастеровых — был он в синем комбинезоне, в сапогах в гармошку, из кармана торчала кепка. — А у меня вот — все заготовлено! — лихорадочно, успокаивая самого себя, он показал всему миру кипу бумаг и бодро заявил: — Суну их ему, и пусть без лишних слов ставит меня на пенсию.

— ... Многие, многие лета я работал, — бубнил посетитель уже в кабинете. — И при царе, и после революции. Тут все приписано, — он пододвинул по гладкой поверхности стола документ к наркому. — Про то, как с малолетства батрачил, есть. Про то, как нанимался к бельгийцам, что в Садоне шахты рыли, есть. И про то, как двадцать шесть годиков в вагоноремонтных мастерских вкалывал, тоже есть. На каждой печать, подпись, — тыкал пальцем в справки посетитель. — Видишь?

Нарком никак не реагировал на документы, которые старик упорно ему подсовывал. Не то чтобы взять в руки — он и взгляда их не удостоил. Нельзя сказать, чтоб он бумагам не доверял, — скорее их презирал. И безгранично верил своему зрению и проницательности, будучи убежден, что может определить, чего стоит находящийся перед ним человек. Наконец нарком встрепенулся, пренебрежительно отмахнулся от документов:

— А-а, это бумажки. Мертвые! А мы с тобой люди. Живые! — и он порывисто наклонился к старику, суровым, ничего хорошего не предвещавшим шепотком охладил его пыл: — Хочу поговорить! — Мурат выдержал паузу до тех пор, пока она не отозвалась в ушах посетителя звенящей тишиной, резко спросил: — Пенсию дать тебе? А за ЧТО?

— За что? — у старика растерянно задергалось веко. — Время подошло. Мне уже шестьдесят стукнуло.

— Нет, ты скажи, что ты такое сделал, отчего страна должна о тебе заботиться? Что? — Мурат настырно наседал на оторопевшего посетителя. — Почему советская власть должна кормить тебя, лечить, обхаживать? Какой ты подвиг совершил? Сколько врагов убил?

— Петру Войнову пенсию дали, — вспомнил немаловажный факт старик. — А какой он герой? От земли не видать.

— На себя смотри! — обрезал нарком и опять перешел на шепот: — Сядут вокруг тебя внуки, спросят, что сделал в жизни, чем гордишься. Что скажешь им? О каком подвиге вспомнишь?

— Все бочком у меня складывалось, — потерянно согласился старик. — Случая не было показать геройство, я ж в том не виноват.

— Виноват! — возразил Мурат. — Человек должен совершать подвиги. Хотя бы один за целую жизнь. Так должно быть! Иначе зачем он живет? — изумился он, доконав этим доводом старика. — А ты? Жил сам по себе. Работал — для себя. Женился — для себя. Детей делал — для себя. А кроме этого что делал? Для народа? В подполье был? Против царя лозунги кричал? Тебя жандармы под конвой брали? Ты белых шашкой рубил? Если да, то вот, бери все. Свое отдам! Другом мне будешь, кунаком! Но ты не говоришь: «да», потому что не такой ты. Потому что ничего геройского не сделал. — Мурат вскочил со стула, быстрыми шагами обогнул стол, положил руки на плечи старика, заглянул ему в лицо:

— Я нарком, да? Мне народ доверил деньги, сказал: «У страны мало средств. Война много разрушений принесла. Что есть — расходуй бережно!» А я должен пенсии давать. За что? Вот тебе — за ЧТО? Сочувствовать тебе — можем. А деньги давать... Почему страна должна быть такой щедрой? — Нарком с надеждой спросил: — Теперь понял, что стыдно тебе у народа пенсию просить?

— Понял, — пригорюнившись, произнес посетитель. — Не повезло мне... Всю жизнь одно знал: работу да работу.

— Глаша! — закричал нарком, и когда в кабинет вошла секретарша, кивнул ей на посетителя и торжественно, точно продолжая давний спор, заявил: — Ему стыдно, он от пенсии отказывается. Добровольно!