Страница 116 из 178
— Что хотела узнать у тебя? — услышал Мурат голос Заремы и вздрогнул, гадая, не к нему ли она обращается; нет, к Марии, которая, сидя на табуретке в глубине комнаты, чистила над ведром картошку. Зарема, торопливо полистав книгу, отыскала нужное место: — Вот, слушай: «Протекающий со вторичным гемолитическим синдромом эритролексмический миелоз напоминает по гематологическим показателям приобретенную гемолитическую анемию. В пользу эритромиелоза говорит нарастающий гемоцитобластоз периферической крови в омоложение... »
— Погоди, погоди! — остановила ее Мария. — По-русски ли это? Ничего не понять.
— Все ясно, — возразила Зарема. — А вот это непонятно: «Как нельзя сварить уху, не имея под рукой рыбы, так нельзя и поставить анализ... » Дальше все ясно. Чтоб сварить уху, зачем рыба?
— Ну ты даешь, подружка, — засмеялась Мария. — Невдомек тебе, что ли: уха — это не ухо, а суп из рыбы... Мудреные слова понимаешь, а простые... А все потому, что с утра до ночи от книжек не отрываешься... Ну, теперь, Заремушка, слава богу, ты ВРАЧ. Ныне другой режим пойдет. Хватит, отучилась. Пора и жизнью наслаждаться!.. — голос Марии растроганно зазвенел; вытерев руки о фартук, она осторожно подняла со стола синий корешок, взвесила его на ладони и усмехнулась: — Легок твой диплом, почти невесом... Невесом!.. Знал бы кто, как он дорог нам! Дни и ночи думы были лишь о нем. Ради него ты, осетинская сестричка, отдала свою молодость книжкам да конспектам. Что многие годы видела? Рабфак, институт, читальню да комнатушку эту. В стужу под одеяло залезали в пальто и не могли согреться. От голода душа от тела отрывалась. А ты, Заремушка, зубрила все эти синдромы да миелозы...
— «Случилось! — обрадовался Мурат. — Зарема — врач! В Хохкау теперь есть свой ученый доктор!»
— Ну вот, Заремушка, ты уедешь, а я одна останусь... — грустно произнесла Мария.
Зарема отвела глаза в сторону, робко сказала:
— Разговор был у меня... Профессор говорит: остаться мне следует в институте... Говорит, у меня данные к исследованиям большие имеются... Говорит, врачами многие могут быть, а в науку войти не каждому суждено... Сказал: учиться надо, чтоб потом в аспирантуру...
Вот тебе на! Зачем же еще учиться? От досады Мурат чуть не заскрежетал зубами. Но Мария опередила его:
— Неужто всерьез об аспирантуре?
— Выбор есть. Надо думать. Прислушаться, что в душе творится, куда тянет... Что есть, то есть — устала я от учебы, но удивительно: теперь мне трудно представить себе жизнь без книжек, лекций, практических занятий, лаборатории... В детстве любила на гору взбираться. Поднимешься на вершину — красиво! Глаз радуется, сердце веселится. Постоишь-постоишь, а душа тянет на другую гору. Что повыше. Оттуда хочется взглянуть вдаль...
— Ишь ты! А на ту взберешься — опять же не остановить тебя, — пригрозила ей пальцем Мария: — Так годами по горам и будешь лазить. А жить когда? Беда твоя: в науку всем сердцем ушла... Опять носом в буквы?! — возмутилась она. — Опять читальня да аудитория?! Вечный маршрут! Твоему Ивану Ивановичу хорошо говорить, он в бабьей шкуре не был. Тебе свою судьбу устраивать надо. Погляди на меня. В сорок лет старухой выгляжу. А все потому, что жизнь одинокой коротаю. И с мужем не мед, а без него и мед вкуса не имеет! Замуж тебе надо, Зарема, замуж! Чтоб рядом мужчина был. Любимый. Чтоб и в его глазах любовь видела. Чтоб когда трудно, поплакать на его плече. Или не хочешь бабьего счастья?
— Было у меня такое счастье. Короткое, но было, — голос Заремы задрожал. — Да не стало его! Быстро не стало!
— Человек не должен жить прошлым, — убеждала Мария, — неверно это. Есть же мужчина, что каждый год сюда приезжает, гостинцами хурджин набивает, глаз с тебя не сводит...
— Мурат добрый человек, заботливый...
— Но ездит же он не потому, что добрый... Душа к тебе рвется!
— Мурат добрый, — повторила Зарема.
— Понятно, — протянула Мария. — Для женского сердца этого мало. Ждешь другого, от которого сердце зайдется... И такой в ваших горах найдется.
— Соскучилась я по горам, Мария! — вырвалось у Заремы. — А воздух какой у нас! Родниковая вода!
— Скоро, теперь уже скоро надышишься родным воздухом, — улыбнулась Мария...
Мурат стоял ни жив ни мертв. Он не хотел подслушивать. Это невольно получилось. Но теперь он был не в состоянии показаться на глаза Зареме. От досады и горечи холодный пот пронзил его. Осторожно сняв с плеча хурджин и опустив его на пол, Мурат на цыпочках направился к выходу...
... В своей огромной четырехкомнатной квартире на Невском проспекте Гринин был один. Он обрадовался приходу Мурата, поставил на стол бутылку коньяка, две рюмки, разрезал на мелкие кусочки колбасу, сыр и хлеб, усадил горца в глубокое кожаное кресло... Николай все подливал ему в рюмку коньячок, подкладывал на тарелку колбасу и сыр, говорил теплые тосты, но гость чувствовал: мыслями он далеко отсюда... Мурат выжидал момент, чтоб заговорить о Зареме...
— Как там у вас в горах? — упорно думая о своем, деликатно спросил Николай.
— Противники есть, — не стал скрывать Мурат. — Много стреляют. В спину. Недавно убит хороший человек, с кем вместе Деникина били.
— Убит, — глухо произнес Николай. — Сколько их и на моих глазах погибло, — и вдруг неловко, некстати объявил: — А я жениться надумал...
Это прозвучало так, будто он извинялся перед тысячами погибших, кому так и не суждено было сыграть свадьбу. Мурат не стал ни успокаивать его, ни поздравлять, спросил с интересом:
— Сговорились уже?
— Пытаюсь.
— Николай, — наклонился Мурат к нему, — меня научи, как быстро уговорить.
— Быстро? — усмехнулся Гринин. — Век такой — все быстро! Научились строить быстро, планы выполнять досрочно, ездить быстро, разруху ликвидировали быстро... А вот в любви... Семь лет обхаживаю и не знаю, когда преуспею. Такие темпы тебя устраивают?
— Я дольше жду, — вздохнул Мурат и решительно добавил: — Всю жизнь буду ждать!
— Как она тебя! — ахнул Гринин. — Красивая?
— Очень! — кивнул горец головой. — Вот теперь думаю: как сделать так, чтоб учиться? Чтоб догнать ее! Все некогда было. Теперь, может, получится? Как думаешь?
— Конечно! Ради любви же стараешься!.. Ты бы и мне помог, джигит...
— Горец слушает тебя, — охотно отозвался Мурат; бедняга, откуда ему было знать, о чем будет просить этот душевный человек?
— Знаю: ты точно брат Зареме, и обращаюсь к тебе как ее брату, — сказал Николай и провел ладонью по горлу. — Люблю ее вот так! Приколдовала она меня еще в тот день, когда я ее у милиции отбил с зажатой в кулачке травкой. До сих пор удивляюсь, как ей удалось девчушку спасти?! Так вот, я каждое утро начинал с того, что спрашивал у Марии, как там чернобровая. А потом зачастил в квартиру Марии... И на рабфак заглядывал, и в институт... Так что у меня это чувство давно зародилось — не каприз случайный... — увидев, что лицо Мурата окаменело, поспешил заверить: — Не волнуйся: от учебы ее не оторву. Помогать буду и по хозяйству. На руках буду носить. Отдай за меня!
Мурат отвернулся: боялся, что друг услышит, как яростно бьется его сердце, как отчаянно пульсирует кровь в висках, ища, где бы прорвать вену, вырваться наружу... Он понимал, что должен что-то сказать Николаю. Но почему не хватает воздуха? Почему в комнате стало вдруг темно? Куда девались силы в могучем теле? Мурат с трудом выдавил из себя:
— Она?
— Тоже любит, — уверенно заявил Гринин, не подозревая, что его слова пулями вонзились в грудь горца.
— Любит, — попробовал на вкус слово Мурат и убедился, как горько оно может быть, и опять повторил, словно не веря, что оно существует, это слово, и обращено к другому человеку: — Любит... От дыма убегал и в огонь угодил! — вырвалась у Мурата осетинская пословица.
— Что? — озабоченно спросил Николай. — Ты вроде по-своему сказал?.. Может, я не так поступаю, как по-вашему положено? Ты скажи — я научусь.
— Согласилась?
— В том-то и беда! — огорченно сказал Гринин и поведал, что произошло...