Заповедь

— Это привез Салам? — едва сдерживаясь, тихо спросил Мурат.

— Он.

— И ты взамен ему отдал овец.

— Вещи того стоят.

— Так ты что, затеял куплю-продажу с Тотикоевыми? — зарычал Мурат.

— А нельзя? — с интересом посмотрел ему в лицо Умар.

— С ними?! С Тотикоевыми?!

— Если один из них доставил нужный мне товар, почему не обменяться? — сказал Умар. — Он мне — то, чего у меня нет, я ему — то, в чем он нуждается.

— Ты простил им?

Умар отбросил отрез на топчан, встал напротив брата, произнес весомо:

— Власть их простила и отпустила.

— Власть могла, — фыркнул Мурат. — Но ты?! Тот, который чуть не погиб от их руки?

— Но рядом с тобой трудится Тузар. И ты не избегаешь его, а ведь он тоже Тотикоев.

— Сравнил, — лицо у Мурата перекосилось. — Еще неизвестно, как Салам это барахло заработал.

— Известно как, — парировал Умар. — Не нарушая советских законов. Они разрешают открыть чайную. Вот Салам и открыл. Жена его делает пироги на все вкусы, народ и хлынул к нему. К тому же пиво у него настоящее, сделанное по древним осетинским рецептам... Когда человек что-то умеет, он в накладе не остается. У Салама появились деньги. Он знает, что горцы обносились, а фабрики выпускают мало тканей. Он достал их и отправился в горы. И я ему благодарен. А он — мне, потому что я снабдил его свежей бараниной на шашлыки. Такие, как я, сейчас очень нужны городу. Еды там не хватает. А я могу дать и мясо, и козий сыр... Скоро и фрукты предложу — видишь, как грушами утыкал склон горы! И орехи будут! Эх, мне бы побольше земли — дал бы городу и зерно. И не только кукурузу, но и пшеницу!.. Чего таращишь глаза? Не веришь, что ли?

— Я таращу глаза, пытаюсь понять, кто передо мной: красный боец Умар Гагаев или кулак, — выпалил Мурат. — Будь ты неладен! Как смеешь думать о купле-продаже, когда вот-вот грянет... — задыхаясь от бешенства, он не мог продолжить фразу, ловя ртом воздух.

— ... Грянет мировая революция?! — подсказал Умар.

— Вот именно! О ней все помыслы твои должны быть, о ней!..

Умар поднял ладонь, укоризненно сказал:

— Все стараюсь с тобой всерьез поговорить, а ты бросаешь лозунги. Легче о далеких годах говорить, когда всего будет вдоволь и никому голодать не придется... Но человек, забывший, когда он вдоволь ел, в мечту перестает верить — видит и во сне, и наяву только краюху хлеба. И нет в нем веры, что когда-нибудь заживем лучше.

— Заживем! — заорал Мурат. — Вот создадим колхозы, заполучим трактор, и будущее придет. Не во сне — наяву!

— Что, нажимают на тебя сверху насчет колхозов? — сочувственно спросил Умар.

— Нажимают, — вздохнул Мурат. — И укоряют, мол, Хохкау — совсем малюсенький аул, а я не могу совладать с двумя-тремя десятками горцев. И это сейчас, когда пошел лозунг: «Добьемся сплошной коллективизации!»

— Сплошной? — усмехнулся Умар. — Вот чего не пойму, почему там наверху мечтают, чтобы весь народ строем ходил. В колхоз — строем, передумают колхозы создавать — строем же все и выйдут. Как-то ты меня упрекнул в том, что я не представляю преимущества коллективного труда. Неправда, я не дурак. Когда всем миром набрасываешься на дело, все спорится. Да, меня смущает требование отвести в колхоз лошадей и коров, сдать подводу и весь инвентарь... Ты знаешь, как тяжко они мне достались, сколько потов с меня сошло, пока поднял хозяйство. И вдруг опять остаться ни с чем!..

— Но добро свое возвратишь урожаем! — воскликнул Мурат. — И разве сейчас ты вкалываешь не ради урожая?

— А ты уверен, — прищурил один глаз Умар, — что урожай попадет в твой амбар?

— Как это? — растопырил пальцы Мурат.

— Помнишь, как изымались «излишки»? Разве для хозяина отобранное зерно было излишним? А отбирали.

— В стране был голод! — отчаянно закричал Мурат.

— Только это и сдержало меня тогда. Будь иначе — я сорвал бы со стены шашку, с которой ходил в атаку на белогвардейцев. Между прочим, бок о бок с тобой.

— Не жалеешь ли ты? — подозрительно посмотрел Мурат на брата.

— Нет, не жалею. Новая власть дала мне землю, благодаря которой я зажил без нужды. И теперь, когда хотят обратно отнять ее — отнять обманом, — я не поддамся. Знаю одно: человек, у которого есть клочок земли, не пропадет...

Уходя, Мурат в сердцах хлопнул дверью так, что зазвенели стекла в окнах. Умар не рассердился, не крикнул вслед, а прикрыв приобретенные вещи мешковиной, легкой походкой выскочил из хадзара и поспешно направился на свой участок — надо было наверстывать упущенное за время переговоров с Саламом и спора с Муратом...

***

Вечером, когда вся семья ужинала, заявился Тузар. Молодого горца пригласили к столу. По случаю неожиданного гостя отец потребовал, чтобы на стол поставили графин с аракой. Но Тузар наотрез отказался пить. Да и ел очень мало. Мурат с отцом переглянулись: впервые за многие годы один из Тотикоевых осмелился войти в их дом. Это что-нибудь да значило. Лишь весьма веская причина могла заставить Тузара забыть о многолетней вражде между двумя фамилиями. Но расспрашивать его не стали — наступит время, сам заговорит:

— Посоветоваться надо, — обратился наконец Тузар к Мурату.

— Не хватило терпения до утра? — усмехнулся тот.

Отцу не понравился негостеприимный тон сына, и он постарался исправить впечатление Тузара от приема в доме Гагаевых, дружелюбно спросил:

— Как твои в городе устроились?

— Занятие их не очень достойное для горцев, но времена стали другие — грех жаловаться. Ходит там в начальстве один Тотикоев, он и устроил Махарбека и Мамсыра при базаре. Сами они не торгуют, но за чем-то обязаны следить... Салам по-прежнему держит чайную, — Тузар опустил голову.

— Васо, я слышал, в Алагире? — заметил Дзамболат.

— На станции работает, — ответил Тузар. — А Дабе возит почту из Владикавказа в Алагир.

— Конюхом, значит, — усмехнулся Мурат.

— Как-то иначе называется его должность, не запомнил, — покорно произнес Тузар.

— Конюх есть конюх, как его ни называй, — отрезал Мурат.

— Ты будто радуешься, сын? — недовольно поморщился Дзамболат. — Чему бы?

— Теперь поймут, что такое жизнь, — весело ответил Мурат.

— Такая радость не достойна джигита! — резко прервал Дзамболат сына. — Ты понимаешь, что это оскорбляет Тузара? А в чем он провинился?

— Эх, отец, я вижу то, чего вы не желаете замечать. Мы с вами никогда не сможем приобрести во Владикавказе и Алагире дома... А они купили. Откуда деньги? Значит, утаили золото. Когда их арестовали, надо было тайники поискать, да мы постеснялись: как же, земляки ведь!.. А они вот воспользовались этим... Не надо их жалеть, — Мурат обратился к гостю: — Ты, Тузар, на них не похож. Достойно уважения уже то, что не отправился следом за братьями в долину...

Когда они вошли в комнату Мурата, Тузар застеснялся. Гагаев пришел ему на помощь:

— Что-то ты последние дни сам не свой. Тебя огорчила поездка к родным?

Тузар помялся, тихо промолвил:

— Не разрешили они мне жениться.

— Жениться? — встрепенулся Мурат. — На ком?

— В этом и трудность, — покачал головой Тузар. — Как услышали, что она не осетинка, — и слушать не захотели. Такого позора, говорят, мы не потерпим. Забудь ее и все!

— Не осетинка... — тут до Мурата дошло: — Зина?!

Тузар опустил глаза, несмело кивнул.

— Достойная невеста! — заключил Мурат.

— Может, есть закон, по которому братьев заставят дать согласие? — спросил Тузар.

— А мы и не будем у них спрашивать разрешения, — заявил Мурат. — Раз ты согласен, раз Зина согласна, то по советским законам выходит — быть свадьбе! И мы ее тебе устроим! Сельсовет устроит!

— Зина хочет, чтоб свадьба была по-осетински, — сообщил Тузар. — Ей нравятся наряд, приезд за невестой на конях...

— Вот это невеста! — воскликнул Мурат. — Она уважила не только тебя своим согласием! Она уважила весь аул. Скажи ей: все, чем красива осетинская свадьба, будет!

Свадьба прошла весело. Правда, огорчало, что из братьев Тузара прибыл лишь Салам, да и тот, казалось, только для того, чтобы своими глазами увидеть свадьбу, состоявшуюся без согласия родных. Он пробыл в ауле лишь до вечера.