Страница 59 из 97
На её лице блуждала улыбка счастья, когда она смотрела на внучку и о чём-то с ней говорила.
Она выпила чашечку кофе, дождалась, пока внучка съест какое-то пирожное и выпьет чай и неторопливо поднялась из-за стола.
И я только в этот миг увидел у неё в руках букет из ярких осенних каштановых и кленовых листьев.
Она постояла секунду в раздумьях и положила эти листья на край пустовавшего стола.
Внучка, при этом, что-то ей сказала, указывая на листья.
Но она, взяв её за руку, повернулась и пошла к выходу.
Я заметил, что от лёгкости её походки не осталось и следа. Шла она очень медленно и тяжело, а голова её, словно существуя независимо от неё, всё норовила повернуться к тому столику, за которым сидел я с женой.
Молнией, на один миг, ожёг меня её взгляд и она тут же вышла из ресторана, уже торопя внучку.
Груз лет придавил мои плечи. Я сидел поникший и усталый.
Нехотя допил вино, положил на стол деньги и поддерживая жену под локоть, пошёл к выходу.
Проходя мимо стола, за которым сидела та яркая женщина с внучкой, я остановился и умышленно не встречаясь с изумлённым взглядом жены, взял один кленовый лист, самый яркий, и положил его в газету, которую купил на набережной.
А приехав домой – переложил его в ту же книгу – С. Есенина, где лежал тот первый и такой памятный для меня, связующий с далёкой и чистой юностью, совсем уже выцветший лист клёна.
И я всё думаю – увидела ли она меня, бывшая юная девушка, явившая ту невинную и светлую любовь в те далёкие и невозвратные годы, в городе и пошла следом за нами, или зашла в ресторанчик случайно – не знаю.
Но то, что она узнала меня, это я почувствовал определённо.
И букет кленовых и каштановых листьев не случайно был оставлен на столе.
А встреча – нет, она была не нужна. Встретиться, чтобы проститься, уже навсегда? К чему? И зачем?
Каждый прошёл свой путь, проторил в жизни свою дорогу, прожил свою жизнь.
Но она у меня и состоялась потому, что в моей душе, всегда, горела негасимая свеча той первой любви, которая и позволила сохранить в душе человеческое даже в тех испытаниях, которые выпадают не многим.
Нет, я не жалею ни о чём. Выросли дети, рядом – та, которая стала судьбой и наградой за пережитое и пройденное.
Но твёрдо знаю и то, что я никогда бы не состоялся, как личность, как гражданин, как солдат Отечества, если бы мою жизнь не освещал дивный свет первой любви.
Быть может, сохранись она, многое было бы утрачено, поблекло и померкло. И не вспоминал бы я о ней с таким обожествлением и таким светлым чувством.
А может – расцвет её и украсил бы две жизни, две судьбы, не знаю.
Но то, что она была, всегда жила в моём сердце – помогло мне в жизни выстоять, укрепиться, не свернуть с дороги совести и чести – это точно.
Во всех испытаниях её негасимый свет помогал мне выстоять, преодолеть все преграды, просто выжить там, где выжить было невозможно.
Будь благословенна, вовек, подарившая мне это святое и чистое чувство.
Застываю пред тобой в земном поклоне.
Храни тебя Господь!
***
Разве можно нагадать жизнь
тому, кто и сам может
предсказать судьбу?
Более того, вершил людские судьбы.
И. Владиславлев
ГАДАЛКА
Я никогда не любил гадалок. И на это были основания, так как был дважды облапошен ими в лейтенантской юности – в Джанкое и в Вильнюсе.
А тут – не знаю, что со мной произошло…
Ужин на набережной Ялты был уже почти традиционным. Я и есть-то не хотел, но – надо же что-то вечером было делать и как-то убить эти три-четыре часа, самые длинные и бессмысленные.
А ещё – пронзительно грустные и тоскливые, пустые, иссушающие душу звенящим одиночеством.
А здесь – хотя бы среди людей. Не в одиноком и пустынном номере.
Да и чего греха таить – коньяк живительно вливался в жилы, немножко туманил голову и приглушал ту привычную боль и тоску, которые стали уже обязательной ношей и неотрывными спутниками моей сути.
И когда девочка-официантка принесла кофе – знатный, его здесь варили на песке, ароматный и жгучий, неведомо откуда ко мне подошла цыганка.
Породистая, красивая. Уже пожившая. Время уже стало властвовать над ней – её губы покрывались поперечными морщинками, да глаза – подвыцвели.
Но самое прекрасное, что у неё было – волосы, не дикие, как у многих цыганок, а красивые, блестящие, они были собраны в высокую причёску, которая так ей шла.
Опять же – очень красивые и ухоженные руки, с длинными и тонкими пальцами, ярко накрашенными ногтями, да выражение чёрных, огромных глаз…
Ох, уж эти глаза! Я – не слабый человек, выдерживаю любой взгляд, не отвернулся и от её пылающих и страстных глаз, но не соревнуясь, а любуясь ими, всей её грациозной фигурой в пору высшего расцвета женской зрелости и красоты.
И она это поняла, красиво улыбнулась, и тихо и просто сказала:
– Нравлюсь?
– Да, нравишься. Очень красивая.
И тут же – просительно, к ней:
– Посиди со мною!
– Если хочешь что – скажи или закажи сама. Не смущайся, я всё оплачу.
– Спасибо, – тихо сказала она, – я бы немножко съела чего-нибудь.
– А выпьешь?
– Да, глоток вина. Мне много нельзя. Голова сильно потом кружится.
Всё это она говорила так просто и так естественно, что я даже забыл, что говорю с цыганкой.
Это была приятная собеседница, красивая и яркая, хотя уже и отцветающая женщина.
Но так, как и сам был уже не юношей пылким, то любовался ею откровенно, как представителем таинственного и неведомого мне народа.
Нет, это не было чувством мужчины к желанной, хоть на миг, женщине, а это действительно был интерес к неведомому, иному человеку, представителю иной цивилизации, иного мировоззрения и, быть может, даже иной культуры и морали.
И она это поняла:
– Не смотри на меня, как на диковинную вещь, не надо. Я точно такая, как и ты.
Грустно усмехнувшись, продолжила:
– Так же чувствую, страдаю… Может быть, способна больше, нежели ты, понять другую душу.
Официантка приняла дополнительный заказ, с видимым сожалением посмотрела на меня, но другую половину стола, за которым сидела цыганка, накрыла споро и красиво.
Цыганка ела удивительно красиво, никуда не торопясь.
Взяла бокал, посмотрела мне внимательно в глаза и сказала – так просто, как говорит старшая сестра младшему брату:
– Спасибо тебе. Впервые вижу такое отношение русского к себе.
Тяжело вздохнула и продолжила:
– На нас ведь все смотрят – не как на ровню, а как на проходимок и воровок.
– И я хочу выпить с тобой, знаешь за что?
Я заулыбался:
– Нет, конечно. Не знаю. Но мне тоже с тобой очень приятно и светло…
– Так за что мы с тобой выпьем?
– Я хочу выпить за то, что у тебя вскоре произойдёт в твоей судьбе. Доброе и светлое. Поверь мне. Ты обязательно встретишь того человека, который тебе сегодня особенно нужен.
Я даже как-то вскинулся и хотел запротестовать, но она, молча, погасила моё возмущение тихим и ласковым жестом и продолжила:
– Она будет спасительницей твоей души, спасительницей твоей любви, а ты ещё будешь любить сильно, по-настоящему.
Я притих. Конечно, здоровый скептицизм меня не оставлял и я ей сказал:
– А почему ты об этом говоришь? У меня в этом плане всё хорошо. Любимая работа, любимая жена, любимая семья, дети…
– Неправду ты говоришь. Не надо так со мной говорить. Прошу тебя.
Посмотрела мне в глаза и продолжила:
– Жена у тебя была. По настоящему любимая и единственная. Но уже три года, как её не стало. Детей у тебя, действительно двое – сын и дочь. И у них уже внуки.
Я оцепенел и весь застыл в страшном напряжении. Она, сильно сжав мою руку, тихо продолжила:
– Знаю, что любил ты её сильно. Знаю, что и жизни не пожалел бы за её спасение.
Через туман и звон в моих ушах до меня доносился её голос: