Лжецы (ЛП)

— Я больше не верю, — сказал Гат. — После поездки в Индию, из-за ее бедности. Не могу представить себе Бога, который позволил бы этому случиться. Затем я вернулся домой и начал замечать ее на улицах Нью-Йорка. Люди больны и умирают от голода в одной из самых богатых стран мира. Просто… не думаю, что кто-то присматривает за этими людьми. Что значит, за мной тоже никто не присматривает.

— Это не делает тебя плохим человеком.

— Мама верит. Она росла в буддистской религии, но теперь ходит в методистскую церковь. Она мной не очень довольна. — Гат редко говорил о своей матери.

— Ты не можешь верить только потому, что она тебе так сказала.

— Нет. Вопрос в том: как быть хорошим человеком, если ты больше не веришь.

Мы смотрели в небо. Собаки зашли в Уиндемир через свое окошко в двери.

— Ты замерзла, — сказал Гат. — Давай я дам тебе куртку.

Мне не было холодно, но я все равно села. Он последовал моему примеру. Расстегнул свою оливковую охотничью куртку и, сняв, передал мне.

Она была теплой от его тела. Слишком широкой в плечах. Теперь его руки были голыми.

Я хотела поцеловать его, будучи одетой в эту охотничью куртку. Но не рискнула.

Может, он любил Ракель. Фотографии в его телефоне. Сухая роза в конверте.

9

 

За завтраком следующим утром, мама попросила меня покопаться в дедушкиных вещах на чердаке Уиндемира и забрать то, что понравится. От остального она избавится.

Уиндемир угловатый, с покатой крышей, прямо под которой находились две спальни из пяти. Это единственный дом на острове с забитым чердаком. У него большое крыльцо и современная кухня с мраморными столешницами, которые смотрятся немного не к месту. Комнаты просторны и полны собак.

Мы с Гатом забрались на чердак со стеклянными бутылочками холодного чая и устроились на полу. В комнате пахло древесиной. На полу сиял яркий квадрат от окна.

Мы и прежде бывали на чердаке.

Только, мы никогда прежде не бывали на чердаке.

Книги были папиной отдушиной. Спортивные мемуары, захватывающие детективы и рассказы рок-звезд — все написаны старыми людьми, о которых я никогда не слышала. Гат не особо всматривался. Он сортировал книги по цвету. Красная стопка, синяя, коричневая, белая, желтая.

— Ты разве ничего не хочешь из этого почитать? — спросила я.

— Возможно.

— Как на счет «Первая база и за ее пределами»?

Парень рассмеялся. Покачал головой. Выровнял свою синюю стопку.

— «Зажигай с моей темной стороной»? «Герой танцпола»?

Он снова смеялся. Затем стал серьезным.

— Каденс?

— Что?

— Заткнись.

Я позволила себе засмотреться на него. Каждая черта его лица была мне знакома, но при этом я никогда не видела его раньше.

Гат улыбнулся. Сияющее. Застенчиво. Он стал на колени, в процессе распихивая свои цветные книжные стопки, потянулся и погладил меня по волосам.

— Я люблю тебя, Кади. Серьезно.

Я наклонилась и поцеловала его.

Он коснулся моего лица. Пробежался рукой по шее и ключице. На нас лился свет из чердачного окна. Наш поцелуй был нежным и электрическим, хрупким и уверенным, пугающим и единственно верным.

Я почувствовала, как любовь потоком течет от меня к Гату и от него ко мне.

Мы были теплыми, но дрожали, юными, но древними, и живыми.

Я думала, это правда. Мы уже любим друг друга.

Уже любим.

10

 

Нас застукал дедушка. Гат вспрыгнул на ноги. Неловко ступил на рассортированные по цвету книги, разбросанные по полу.

— Я прерываю, — сказал дедуля.

— Нет, сэр.

— Да, определенно.

— Извини за пыль, — смущенно вставила я.

— Пенни считала, что тут может найтись что-то интересное, чтобы почитать. — Дедушка поставил старый плетеный стул в центре комнаты и сел, склонившись над книгой.

Гат продолжал стоять. Ему приходилось нагибать голову под косой крышей чердака.

— Будьте осторожны, молодой человек, — резко и внезапно сказал дед.

— Простите?

— Берегите голову. Вы можете удариться.

— Вы правы, — сказал Гат. — Вы правы, я могу удариться.

— Так будьте осторожны, — повторил он.

Парень повернулся и молча спустился по лестнице.

Мы с дедулей с мгновение сидели в тишине.

— Он любит читать, — сказала я, в конце концов. — Я подумала, может, он захочет взять какие-то из папиных книг.

— Ты очень дорога мне, Кади, — сказал дедушка, похлопывая меня по плечу. — Моя первая внучка.

— Я тоже люблю тебя, дедуля.

— Помнишь, как я взял тебя на бейсбольный матч? Тебе было всего четыре.

— Конечно.

— Ты никогда не пробовала «Крекер Джек».

— Знаю. Ты купил две упаковки.

— Мне пришлось посадить тебя на колени, чтобы ты что-то видела. Помнишь это, Кади?

Помнила.

— Расскажи мне.

Я знала, какого ответа ждал от меня дедушка. Он часто просил об этом. Ему нравилось пересказывать ключевые моменты семейной истории Синклэров, возвеличивая их значение. Он спрашивал, что значило для тебя какое-то событие, и ты всегда должен был вернуться с детальным ответом. Воспоминаниями. Может, выученным уроком.

Обычно я обожала рассказывать эти маленькие истории, как и слушать их. Легендарные Синклэры, как мы веселились, какими прекрасными мы были. Но в тот день мне не хотелось.

— Это был твой первый бейсбольный матч, — подсказывал он. — После я купил тебе красную пластмассовую биту. Ты тренировала свой замах на газоне дома в Бостоне.

Дедушка хоть понимал, что он прервал? Но не было ли ему наплевать, если он знал?

Когда я снова увижу Гата?

Расстанется ли он с Ракель?

Что произойдет между нами?

— Ты хотела приготовить «Крекер Джека» дома, — продолжал дед, хоть знал, что я помню эту историю. — И Пенни помогла тебе. Но ты расплакалась, когда у нас не оказалось красно-белых коробочек, чтобы положить их. Помнишь это?

— Да, дедушка, — сдалась я. — В тот же день ты проделал весь путь обратно на стадион и купил еще две пачки «Крекер Джека». Ты съел их по пути домой, просто чтобы отдать мне коробки. Я помню.

Удовлетворившись, он встал, и мы покинули чердак вместе. Дедушка спускался неуверенно, поэтому положил руку мне на плечо.

Я нашла Гата на тропинке, идущей по всему периметру, и подбежала к нему, глядящему на воду. Дул сильный ветер, волосы лезли в глаза. Когда я поцеловала его, губы парня были солеными.

 

11

 

Бабуля Типпер умерла от сердечного приступа за восемь месяцев до лета-пятнадцать на Бичвуде. Она была поразительной женщиной, даже в старости. Седые волосы, розовые щеки; высокая и тощая. Это она привила маме любовь к собакам. У нее всегда было минимум два, иногда четыре, золотых ретривера — с рождения девочек и вплоть до ее смерти.

Она выбирала себе любимчиков и была скора на суждения, но при этом относилась к нам с добротой. Когда мы были маленькими и отдыхали на Бичвуде, то вставали пораньше, чтобы пойти в Клэрмонт и разбудить бабулю. В ее холодильнике стояло масло для маффинов, она разливала его по баночкам и позволяла съесть так много теплых булочек, сколько влезет, пока остальные не проснуться. Бабушка брала нас собирать ягоды и помогала приготовить пирог или некий вид черничного пудинга.

Одним из ее благотворительных проектов была ежегодная вечеринка в пользу Сельскохозяйственного Института в Мартас-Виньярде. Мы все на нее ходили. Ее устраивали на улице, в прекрасных белых палатках. Малышня бегала вокруг в праздничных нарядах, но босоногие. Джонни, Миррен, Гат и я украдкой пили вино, после чего становились глупыми и неуравновешенными. Бабушка танцевала с Джонни, затем с папой, потом с дедушкой, придерживая рукой подол юбки. У меня была ее фотография с одной из таких вечеринок. На ней было вечернее платье, в руках она держала поросенка.

Летом-пятнадцать на Бичвуде бабули Типпер не стало. Клэрмонт пустовал.