Страница 23 из 50
Александр Рябухин,
альпинист, ассистент Челябинского политехнического института
КАН-ТОО НАЛИВАЕТСЯ КРОВЬЮ
Очерк
Прозрачный горный воздух осязаемо наполнился леденящим душу, предательским шорохом. Шорох перерастает в сильный шум. Все быстрее, все стремительнее, увлекая за собой новые массы снега, по склону несется лавина.
Горе вставшему на ее пути! Даже мрачные седые скалы дрожат от ее натиска!
Уже не шум вокруг — дикий рев и грохот. Туча снежной пыли взметнулась вверх и закрыла изуродованное глубокими трещинами тело огромного ледника.
Прошло несколько минут. Там, где только что под ласковыми лучами горного солнца весело искрился снег, теперь грозно сверкает гладкий зеленоватый лед.
И снова ничто не нарушает величественной тишины гор.
— Да… Шестая лавина, пока мы поднимаемся… Камал, тебе не страшно?
— Да, как тебе сказать? Страшно, конечно, но я уже вроде бы привык. Это как на войне: сначала человек боится и теряется, а потом привыкает, и все идет как надо. Перебороть себя нужно — вот и все.
— Да, это так. Но все-таки, когда одна из лавин прошла ближе других, у меня все сжалось внутри. Казалось, прямо на тебя идет! Тоскливо стало…
— Это пройдет. Это с непривычки, — повторяет свою мысль Камал Абаев.
— Налаживай страховку![1] — говорит он. Тон, которым были сказаны эти слова, не оставляет сомнений: страхи страхами, дело делом.
— Страховка готова!
— Я пошел!
Гибкая капроновая веревка тридцатиметровой змеей поползла вверх. Со скрипом вонзаются в твердый лед стальные зубья «кошек», прикрепленных к горным ботинкам. Мимо меня с хрустальным звоном пролетают ледяные брызги. Это Камал ледорубом высекает во льду ступеньки. Вот он забивает крюк, навешивает через карабин[2] веревку.
— Пошел!
Его веселый голос вливает в меня бодрость.
Крепко ставлю ноги на лед. Молча прохожу вверх мимо Камала на всю длину веревки. Теперь моя очередь налаживать верхнюю страховку. Дело это привычное — каждое движение отработано почти до автоматизма. Слышен лишь звон ледоруба, стук молотка, скрип «кошек» да короткое «Пошел!». Однообразие сильно утомляет.
Наконец-то Камал выходит на скалы. Поднимаюсь и я.
И вдруг снова этот предательский шорох! Нервы не выдерживают. Резко поворачиваюсь на шум и сразу чувствую: под ногами пустота! Мысли молниеносно проносятся в голове, но одна настойчивей остальных: «На живот! Зарубиться!»[3] Всем телом ложусь на ледоруб, но крутизна слишком велика, и стальной клюв ледоруба все быстрей и быстрей скользит по льду, оставляя на его поверхности лишь слабую царапину.
Скорость нарастает.
«Неужели конец?!»
Рывок! Веревка резко натягивается — больно давит под мышками. Остановился, но не верится. Боюсь пошевельнуться. Сверху доносится спокойный голос Камала:
— Ну как, все в порядке?
Держась за веревку, встаю на ноги. Колени и руки дрожат.
— В порядке.
Против воли «В порядке» прозвучало нараспев.
— Ну, давай, пошел вверх!
Особенно тщательно ставлю ноги. «Проклятый натечный лед! До чего же он твердый!»
Сидим на скальной полочке. Молчим. Наконец не выдерживаю:
— Черт возьми, метров тридцать, наверно, пролетел!
— Да нет, чудак, — метров восемь! Вся веревка-то тридцать.
До башни на гребне, где была намечена ночевка, оставалось, по меньшей мере, часа четыре работы. Состояние у меня отвратительное — иду точно во сне. Хорошо еще, что участок скал несложный.
Но перед башней крутые заснеженные скалы. Приходится все время сметать снег, отыскивая зацепки для рук. Варежки промокли насквозь, и пальцы сильно мерзнут. Снова идем с попеременной страховкой.
Может быть, холод, может быть, близость желанного отдыха вернули мне обычную работоспособность, — но только дело у нас пошло веселее.
Вот и башня. Почти отвесные стены ее поднимаются над гребнем метров на пятнадцать. У подножия ее, будто бы специально для альпинистов сделанная, широкая горизонтальная площадка. Немного выравниваем площадку камнями — и место для ночлега готово. Камал возится со спиртовой кухней — разогревает консервы. Я осматриваюсь. Где-то глубоко внизу, у подножия ледника стоят палатки нашей альпинистской экспедиции. Там — друзья, готовые в любую минуту прийти на помощь. Им в бинокли виден весь наш подъем. Сколько волнений, должно быть, доставил мой срыв! А может быть, они и не заметили? Взгляд скользнул по ледовому склону, и вновь нахлынули мрачные мысли. Изо льда, как зубы дракона, торчали острые скалы; ниже мрачно темнели глубокие трещины.
— Ты не туда, смотришь! — Камал сел рядом. — Лучше посмотри вокруг!
Радость и вдохновение написаны на его лице. Я невольно заулыбался сам.
Словно громадные волны седого океана застыли вокруг, замерли грозные вершины. Белые барашки из снежных карнизных гребней готовы в любой момент обрушиться вниз и стать лавинами. Островом среди этого океана сверкает на севере золотая чаша Иссык-Куля. Драгоценным ожерельем опоясывают его разноцветные квадраты колхозных полей в широкой долине. Серебристыми ниточками тянутся горные речки. Иссык-Куль все время меняет окраску: то он серебрится, то золотится, то делается вдруг хмурым, свинцовым, то вновь веселые огоньки запляшут по его волнам, и он становится нежно-голубым или синим, а ближе к Кунгею — сиреневым. То он спокоен, и в зеркальной глади его вод отражаются жемчужины кунгейских вершин, то он мечется, и тогда поверхность его становится разноцветной, полосатой.
Нетронутый край: вершины, на которых побывал человек, можно пересчитать по пальцам!
— Вон на востоке видишь вершину? Это Хан-Тенгри. У нас ее называют Кан-Тоо — Кровавая гора. Когда стемнеет, ты поймешь, почему она так называется.
— Неужели это Хан-Тенгри? Ведь до него, я помню, километров полтораста!
— Это пустяки. Вспомни, на какой мы высоте?
— 4100.
— Так чего же ты удивляешься? Подожди, то ли будет, когда поднимемся еще выше!
Розоватые блики легли на снег. Ущелье уже погрузилось во тьму. В восемь часов — связь с лагерем. Трижды мигнул наш фонарь, и трижды из мрака ущелья нам ответил маленький огонек… Все в порядке! Теперь друзья сядут ужинать: потекут рассказы, польются песни, зазвенит смех. Но мысли товарищей будут все время возвращаться к нам.
Солнце закатилось. Небо раскрасилось множеством оттенков от фиолетового на востоке до красно-оранжевого на западе. Не небо, а павлиний хвост!
— Смотри, смотри! Кан-Тоо наливается кровью!
Над темно-синей зубчатой полосой гор на фиолетовом небе резко вырисовывается рубиновый треугольник Хан-Тенгри.
Мы долго с восхищением смотрим на эту незабываемую картину. Наконец краски меркнут. Пора спать.
Забравшись в спальные мешки, долго лежим молча. Несмотря на усталость, сон не приходит. Тишина — слышу, как бьется сердце.
Звезды начинают меркнуть. Взошедшая луна осветила все каким-то волшебным светом. Зеленовато засеребрился снег на вершинах. Словно клочья ваты, повис туман в ущельях.
Вспоминаются слова альпинистской песни, и я тихонько напеваю:
— Камал, ты спишь?
— Нет.
— Я тоже.
— Догадываюсь.
— А, ну тебя к бесу!.. Небось, все думаешь, как башню брать будем.
— Да. Это, пожалуй, самое трудное место… А ночь! Спать совсем не хочется — так и любовался бы ей!
Утром, проглотив завтрак, начали штурм башни.
Прерывающаяся полочка, шириной в три пальца, по спирали уходит вверх. Решили идти вдоль нее. Один за другим. Камал забивает скальные крючья и уходит все выше и выше. Лишь стук молотка да отрывистые слова: «Веревку!», «Еще метр!», «Выбирай!» — говорит о тяжелой работе.
1
Налаживать страховку — альпинисты, обеспечивая взаимную безопасность, обвязываются общей веревкой.
2
Карабин — стальное кольцо с замком.
3
Зарубиться — налечь всем телом на ледоруб, чтобы клюв его врубился в лед.