Ингуши

Кроме того, есть и другие уплаты, которые идут в пользу мстителей. Так, убийца может выпросить себе право безопасно ходить возле своего дома, например, по двору или по усадьбе. За это он со второго года вражды должен ежегодно уплачивать мстителям по одному быку, который называется «быком кровника» — «меарий уст».

Существует, как мы видим, целый ряд уплат, которые ставили убийцу и его род в положение данников мстителей и могли превращаться в постоянную кабалу провинившейся семьи с ежегодной выплатой под угрозой смерти бесконечных выкупов. Если же убийца хотел очиститься перед мстителями, освободиться от постоянной угрозы смерти и стать вполне свободным человеком, он должен был вымолить себе прощение и выплатить самый большой выкуп, плату за кровь или «пхя». С этой целью иногда по целым неделям убийца и его род, безоружные, опоясавшись кушаками из белой материи, плакали на могиле убитого, втыкая в землю белое знамя. В посредники выбирали они наиболее уважаемых и влиятельных стариков всей округи, подсылая их к неумолимым мстителям. Старики неделями просили о прощении, становились при этом на колени, и все-таки только в очень редких случаях, когда убийство было явно случайным, ненамеренным, удавалось склонить мстителей к примирению и добиться разрешения внести плату за кровь. А полная плата за кровь во много раз превосходила все достатки горца и исчислялась в 120 коров, 3 лошади (из коих одна под седлом), кусок шелка местного грузинского производства[21] и одного быка для угощения в честь примирения. Эту плату с трудом собирали со всей фамилии убийцы и скотом и другим имуществом, стоимость которого нарочно выбранные оценщики с трудом переводили на скот. Примирение сопровождалось обрядом побратимства между главными ответчиками и главными мстителями. И все-таки даже примирившиеся ответчики и их потомки не могли чувствовать себя вполне равноправными, свободными ингушами в присутствии своих бывших мстителей; у них сохранялось какое-то приниженное, полузависимое положение по отношению к мстителям на всю жизнь. Но случаи такого добровольного прекращения кровной мести всегда были крайне редки. Месть переходила обычно из поколения в поколение до десятого потомка, становилась бичом, постоянно висевшим над головами обреченных. Хозяйство преследуемой семьи приходило в упадок; под угрозой смерти поля не обрабатывались, скот не выпасался, ежегодные выплаты довершали разорение. Неудивительно, что вся фамилия вздыхала свободнее, когда, наконец, месть приводилась в исполнение и кто-нибудь своей жизнью покупал спокойствие своих сородичей; неудивительно, если на почве такой ужасной мести некоторые роды целиком выселялись в дальние края, целые селения разорялись и пустели, и даже брат иногда втайне старался подвести родного брата под удар мстителя, чтобы только самому поскорей освободиться от постоянной угрозы.

Однако убивать родственника убийцы, внесшего «вошил», для мстителей было уже не выгодно. Такое убийство считалось позорным обманом доверия («тишеа болх бе́аб»), но, самое главное, после него «фамилия» убийцы могла требовать обратно все внесенные уплаты и даже объявить, в свою очередь, кровную месть за убитого. Точно так же, если во дворе убивали самого убийцу, уплатившего за право ходить по двору, то должны были вернуть все внесенные им и его однофамильцами со времени осады дома платы.

Но раз месть становилась средством обогащения и возвышения одних родов за счет других, богатеющие роды, конечно, старались всеми правдами и неправдами извлечь из положения мстителей как можно больше выгоды. Вот как рассказывают ингуши в горах об одном таком случае.

Лет сорок назад пятнадцатилетний юноша, отец рассказчика, был очевидцем следующего случая кровной вражды в горах. К-вы подозревали в краже лошадей У-вых и сделали нападение на их жилище. Дома в это время находился лишь один больной и дряхлый старик У-в. К-вы ограбили дом, надругались над стариком, сбросили его с кровати на пол и, похитив очаговую цепь, что считается большим бесчестием для ингуша-горца, удалились. У-вы, вернувшись домой, нашли, по их словам, старика на полу мертвым, похоронили его с честью в своем «фамильном» могильнике и, обвинив К-вых в убийстве, объявили их своими кровниками. Однако, К-вы были твердо убеждены в том, что старика они не убивали, и, подозревая что-то неладное, подослали человека к могильнику У-вых, которому поручили выкрасть труп старика, чтобы осмотреть его и установить, отчего он умер. В черепе трупа они обнаружили длинную железную иглу от гребня для чесания шерсти. Ее, очевидно, забили больному в голову сами У-вы для того, чтобы был повод объявить кровную вражду К-вым и тем отомстить за грабеж и замести следы конокрадства. Когда К-вы объявили о своей находке У-вым, последние, чтобы окончательно запутать дело, пошли войною на дом К-вых. С собой пригласили они одного слабоумного старичка из своих дальних родственников. Старичок доверчиво побрел за ними к месту осады… Здесь во время перестрелки один из главарей У-вых собственноручно незаметно пристрелил старичка из пистолета и с громкими воплями стал оплакивать его труп и укорять К-вых за это новое убийство: «Мало вам того, что вы надругались над нашим домом, убили нашего родителя, обесчестили его могилу, вытащив из нее труп, теперь вы совершили еще новое убийство. Вы убиваете самых „знаменитых“, самых видных людей из нашего рода. Не будет вам пощады, пока не дадите нам полного удовлетворения!». Так как К-вы уступали силой У-вам, им пришлось на все согласиться и в придачу к украденным лошадям уплатить еще 2 полные платы за кровь за эти два подложные убийства. Отец рассказчика вместе с многочисленной молодежью был очевидцем этого случая и сам участвовал в пиршестве, которое тогда устроили нападавшие У-вы, получив от осажденных обычного быка для угощения своего войска.

Если в стычке ингуш не убит, но получил ранение, то с виновника требуют плату за рану, которая называется по-ингушски «примирением» («тоам»). В этих случаях надо решить целый ряд сложных и спорных вопросов: насколько тяжела рана, не безобразит ли она внешний вид раненого (рана на лице) и какую плату определить за нее. Плата исчисляется по обыкновению в быках и коровах, а прейскурант, т.-е. список цен за раны различного рода и величины, разработан у ингушей до тонкости, хотя хранится он только на память в головах ингушских знатоков судебного дела — местных «юристов». Различными ценами платят ингуши за каждый отрубленный палец, отрубленную руку и так далее; рана на лице оценивается дороже, чем рана на теле, а величина ее измеряется величиной зерна или шириной пальца. К наиболее крупным увечьям причисляется потеря половой способности, оплачиваемая половиной платы за кровь, т.-е. шестьюдесятью коровами, и потеря глаза, оцениваемого еще дороже: в 90 коров. Если ранение было соединено с болезнью, то виновник должен оплатить все расходы по содержанию и лечению больного. В случае выздоровления он уплачивал выздоровевшему еще особую «постельную корову», т.-е. корову за лежание в постели («ме́тты йе́тты»). Если же больной умирал до полного выздоровления от раны, хотя бы совсем от другой причины, несчастный виновник должен был отвечать, как за убийство. Вот рассказ об одном из таких случаев, который пришлось слышать нам в горах.

В старые времена ингуши хоронили в горах своих предков в небольших каменных домиках-могильниках, похожих на склепы, построенные на поверхности земли. Эти склепы назывались «солнечными могилами» («ма́лхыры кэш»). У каждой большой «фамилии» был свой родовой могильник, в котором хоронили только однофамильцев, и иметь отдельный родовой склеп, как и отдельную родовую военную башню («воу»), считалось необходимым признаком каждой полноправной ингушской «фамилии». Но некоторые небольшие и слабые фамилии своих могильников не имели, и им приходилось выпрашивать себе разрешение хоронить своих родственников в склепе чужой «фамилии». Однажды во время сильного мора (холеры) некий Дзурыпов, житель селения Среднего Одзика (в нагорной Ингушии), не имевший своего фамильного могильника, хотел самовольно похоронить умершего в склепе родственной «фамилии» Котиевых. Могильники их находились недалеко от аула, и некий Темирза Котиев, двоюродный дед рассказчика, увидал Дзурыпова, направлявшегося с трупом к склепу чужой фамилии. Боясь заразы и, чтобы помешать похоронить холерный труп в своем могильнике, Темирза издали вступил с Дзурыповым в перебранку, а потом бросил в него камнем. Камень угодил тому в ногу и переломил ее. Дзурыпов упал. Когда Темирза успокоился, он сразу сообразил, что дело принимает дурной оборот: его могут обвинить в ранении и, может-быть, в убийстве. Страх кровной мести оказался сильнее страха заразы, и бедный Темирза должен был собственноручно похоронить мертвеца в своем могильнике, а раненого перенести на своих плечах в покинутую мельницу на берегу реки. Здесь наложил он липовый лубок на сломанную ногу, кормил больного и ходил за ним в течение 4-х недель. Наконец, нога срослась, и Дзурыпов встал с постели. Боясь заразы в своем селении, он ушел жить в лес, где и умер на третьи сутки от холеры. Собрался суд стариков, который постановил взыскать с Котиева 20 коров за ранение Дзурыпова, так как было доказано, что он умер после того, как оправился от полученного им ранения. Если бы Дзурыпов умер раньше, когда лежал с больной ногой в мельнице, то Котиев сделался бы кровником его родственников, как прямой убийца. Кровником сделался бы он и в том случае, если бы не уплатил 20 коров за нанесенное увечье.

21

По-ингушески «деарий»; употреблялся для изготовления священного флага — бейрака — в честь убитого.