Последний порог

Моника с удивлением уставилась на Эккера, она даже вздрогнула. Лицо ее побледнело.

— Вы знаете о тех письмах?

— Важно совсем не то, что знаю я, а то, что о них известно гестапо. Скажите, Моника, где сейчас находится друг вашей семьи с киностудии?

— От него уже целый год нет никаких известий.

— И вы никогда не догадывались о том, что он мог оказаться агентом гестапо?

— Нет, этого не может быть. Тогда я бы уже давно сидела в Дахау.

— Это верно. Если бы я не позаботился о вас, вы вместе со своими родителями там бы и сидели. Шефом того агента совершенно случайно оказался мой бывший ученик, который ради меня пошел на то, чтобы уничтожить все компрометирующие вас материалы. Вчера вечером он, возбужденный, пришел ко мне и сказал, что его переводят на другое место и он уже не сможет нам больше помогать. Дело в том, что гестапо схватило одного подпольщика-связного, который ехал из Венгрии и вез с собой несколько писем. Одно из них предназначалось вам. К сожалению, мой бывший ученик не знает содержания того письма, ему известно только, что с письма снята фотокопия, а само письмо с каким-то юношей направлено вам. Теперь гестапо наблюдает, что же вы станете делать, когда получите это письмо. Вот что случилось, Моника.

Девушка понимающе закивала — от ее безразличия не осталось и следа: если Милан любит ее, тогда есть смысл жить, есть смысл продолжать борьбу. Почему она не сообразила, что за Миланом могли следить и только поэтому он не подошел к ней? Но что же ей делать теперь? Она уже не хотела умирать. Но если ее схватят и станут пытать, как ей стойко вынести все страдания? В отчаянии она уставилась на профессора:

— Скажите, господин профессор, что мне делать?

Эккер сбил пепел с сигареты.

— Теперь вы понимаете, почему я начал разговор с вами так издалека? Если вас арестуют и начнут пытать, вы, видимо, расскажете, что я был у вас и говорил с вами. Короче, тогда я тоже пропал, Моника. Поскольку сейчас речь идет о жизни многих людей, вы должны поступить так, как я вам посоветую. Если же вы не согласитесь на это, тогда вам следует покончить с собой.

— Я должна стать самоубийцей?

— Если вы не последуете моему совету, тогда — да. Или мне самому придется застрелить вас, чтобы вы никого не выдали: ни Милана, ни моих друзей, ни меня самого.

Казалось, что девушка сразу же постарела на несколько лет. Нет, она вовсе не собиралась кончать жизнь самоубийством. Она хотела жить и теперь смотрела на Эккера как на своего спасителя.

— Кто писал письмо и что в нем было? — приказным тоном спросил профессор. Он чувствовал, что девушка близка к истерике, а в таких случаях необходимо разговаривать твердым голосом.

— Письмо писала Эгерке.

— Иначе говоря, Элизабет Майснер?

— Да.

— И что же она писала?

— Чтобы я сообщила ей о том, что сталось с ее матерью. Правда, сформулирована эта просьба была иначе. Подождите немного, я постараюсь все вспомнить точно. — Девушка закусила нижнюю губу и нахмурила брови: — «Ночью мне приснилась во сне наша бывшая учительница по рисованию, которая нарисовала тебе красивого барана. Я не знаю, что теперь с ней». Если я не ошибаюсь, она именно так и писала.

— Дальше.

— Дальше она писала, что Виктор жив и здоров и все еще занимается уничтожением хищников.

— Иначе говоря, все еще занимается нелегальной деятельностью?

— Да, в конце письма она просила, чтобы я послала ей открытку с видом Кельнского собора, если захочу, иначе говоря, если ее мать жива и здорова.

— А на какой адрес?

— Венгрия. Шахтерский поселок. Майор-вельд. Петеру Бараньошу.

— И вы послали эту открытку?

— Нет. А письмо я сожгла. — Она выжидающе посмотрела на профессора.

Эккер встал и нервно заходил по комнате, желая произвести на девушку впечатление и делая вид, будто что-то обдумывает.

— Послушайте меня, Моника, — проговорил он, остановившись перед девушкой. — Напишите письмо в гестапо. Расскажите подробно историю с письмом, которое принес вам мальчик. И то, что, испугавшись, вы сожгли его. Хотя нет, так будет неубедительно. Вы сожгли письмо, потому что решили: над вами кто-то подшутил. Но содержание письма изложите как можно подробнее. Было бы хорошо, конечно, если бы вы смогли точно процитировать его, однако комментировать письмо не следует. Можете только упомянуть, что никакого знакомого по имени Виктор у вас нет, что еще со школьных времен вы помните девочку, которую все дразнили Эгерке — на самом же деле ее звали Элизабет Майснер, — но вот уже скоро восемь лет, как вы не встречались с ней. Письмо отдадите мне. Если вас станут допрашивать, скажите, что вы его написали еще вчера и с Хокером отослали ко мне на квартиру. Именно с ним и именно ко мне, потому что в прошлом году я помог вашему брату. Вам все понятно, Моника?

— Я все поняла, господин профессор. Как я смогу отблагодарить вас?

— Я не жду от вас никакой благодарности. Просто вы своим письмом все исправите. Речь идет о Милане. Естественно, гестапо заинтересуется отправителем письма. Если они нападут на след Элизабет Майснер, поймать Милана им ничего не стоит. Значит, спасать нужно именно его. Напишите письмо Эгерке. Что стало с ее матерью? Что вы о ней знаете?

— Три года назад она умерла в Бухенвальде. Мне об этом сказал киношник.

— Тогда откровенно и напишите ей об этом. Не забудьте сообщить, что подателю письма можно доверять. Пусть она известит Милана об опасности, сообщит, что его письмо попало в руки гестапо. Вас же гестапо принудило послать открытку.

— Но зачем же посылать открытку, если матери Эгерке уже нет в живых?

— Чтобы я мог разыскать Эгерке и спасти Милана, — ответил Эккер.

— А вы хотите найти ее?

— Да. Я как раз еду в Венгрию. Думаю, что Майор-вельд — это не настоящий адрес Эгерке. Они тоже разбираются в конспирации. Об этом лучше всего свидетельствует тот факт, что они до сих пор не провалились. Ну, дорогая Моника, примемся за работу.

Девушка встала и вынула из ящика письменного стола лист бумаги и конверт.

— Но у меня нет открытки с видом Кельнского собора.

— Ее мы купим завтра. Пишите само письмо, подписывайте адрес. Только обратного не указывайте. Вечером принесете письмо ко мне на квартиру.

Девушка покорно кивнула и села за стол. Эккер несколько секунд молча смотрел на нее, как обычно смотрит педагог на прилежного студента, пишущего зачетную работу.

— Скажите, Моника, вы были в связи с тем киношником?

Девушка перестала писать и посмотрела на профессора:

— Нет. Думаю, что он этого и не хотел вовсе, он даже не сделал ни одной попытки. — Проговорив это, она снова принялась за письмо, а Эккер с удовлетворением подумал, что Вебер не солгал ему.

Эккер перестал ходить по комнате и остановился у письменного стола, опершись о столешницу ладонями.

— У меня имеются данные, — заговорил он, — что коммунисты торопятся с созданием новой коалиции и уже достигли в этом направлении известных результатов. Вот и приезд Радовича в Венгрию свидетельствует об этом же. Однако я уверен, что скоро мы схватим его.

Вебер встал. На какое-то мгновение им овладела слабость, а затем даже страх, чего ранее он никогда за собой не замечал. Он был убежден в том, что профессор наперед знает все его мысли. Он ждал вопроса профессора о донесении Секе.

— Милан Радович действительно скрывается в Венгрии, — сказал Вебер — донесение об этом он уже составил и передал Эккеру.

Профессор сел, провел ладонью левой руки по лбу и дважды перечел донесение, составленное для начальника генерального штаба, покачал своей крупной головой.

— Да, это чрезвычайно интересно, — проговорил он, немного помолчав. Взгляд его остановился на стене, сплошь заставленной книжными полками. — Хотя, насколько я знаю венгерских офицеров, вряд ли они пойдут на соглашение с красными. Нет, дорогой Феликс, это исключено, это просто невозможно.

Однако Вебер уже взял себя в руки, страх у него прошел так же быстро, как и появился, он обрел прежнюю уверенность.