Последний порог

Камера чистая и удобная. Сквозь закрашенные белой краской стекла окна ничего не видно, но все-таки это окно, теперь он будет знать, когда день, а когда ночь. Сейчас, например, ночь, но скоро наступит рассвет, и он, Милан, снова увидит, как занимается заря. А вот и кровать. Нажал на нее. Она даже пружинит. Подушка, простыня, одеяло. Непонятно. Произошло что-то особенное. Может быть, ему все это снится? Нет, это не сон. На столе пачка бумаги, ровно уложенная, два очиненных карандаша и пачка сигарет со спичками. Даже пепельница. Милан закурил. Снова вернулась к нему жажда жизни, ощущение счастья.

Особенно радовало то, что новый следователь поверил в его сказку о Цезаре. Теперь он убежден, что Анна не провалилась, иначе ему устроили бы очную ставку с ней. «Вот, пожалуйста, товарищ Радович, перед вами Цезарь, иначе говоря, Анна Нильсон». Хорошую сказочку он придумал, но осторожность не помешает, надо будет повторять ее, ничего не путая. И хотя Милан чувствовал себя страшно уставшим, все же решил, что сразу начнет писать. Однако своего намерения он осуществить не смог, потому что вскоре к нему вошел высокий широкоплечий человек — врач. На вид ему было не больше тридцати, очки в золотой оправе, широкое лицо внушает доверие.

— Разденьтесь... — сказал врач. — Догола...

Он сел на край кровати и с интересом рассматривал юношу. Некоторые движения вызывали у Милана боль, врач заметил это. Дверь камеры при осмотре осталась открытой, в коридоре стоял эсэсовец в черном мундире.

— Побрейте его, — приказал врач.

Эсэсовец щелкнул каблуками и удалился. Через несколько минут пришел унтер, который осторожно побрил Милана. Умывшись и обтеревшись чистым полотенцем, Милан сразу же почувствовал себя другим человеком.

— Сколько вам лет? — спросил врач, начиная детальный осмотр.

— Двадцать.

Врач выслушал сердце, легкие, простучал спину.

— Лягте. — Он показал на кровать. Милан лег. — Расслабьтесь. Еще...

Врач прощупывал живот, нажимал то слегка, то сильнее и несколько раз спрашивал: «Больно?» Милан отвечал.

— Каким спортом занимаетесь?

— Сейчас никаким. Раньше систематически плавал, играл в футбол. Занимался разными видами спорта, в том числе и борьбой.

Проверив рефлексы, врач сказал:

— С внутренними органами все в порядке. Затем он осмотрел раны и следы побоев.

— Тут дело обстоит несколько хуже. Ничего, мы и это приведем в порядок. — Сделал один укол в грудь, другой в руку. — Чем вы занимаетесь?

— Журналист, учился на третьем курсе университета.

Тюремщик смотрел на них со скучающим видом. Врач продезинфицировал раны, смазал какой-то мазью и перевязал. Особенно долго он возился с ранами на ногах. Закончив осмотр, положил на стол несколько таблеток и сказал:

— Если почувствуете боль, примите две таблетки. Завтра я снова зайду к вам и осмотрю еще раз. Спокойной ночи.

Через короткое время Милан испытал чувство бесконечного покоя. «Врач дал мне болеутоляющие таблетки», — подумал он, присел к столу, подвинул к себе лист бумаги и начал чертить какие-то линии. Постепенно из продольных и поперечных линий стала вырисовываться пирамида. Милан снова вспомнил о Пауле Витмане. «Возможно, и Пауль находится где-то рядом, в одной из камер. Как было бы хорошо сидеть с ним вместе! В одиночестве ничего утешительного нет. Вот когда можно было бы вволю поспорить! О Витмане, во всяком случае, можно писать. Очень талантлив, у него была возможность бежать за границу, но он не захотел уезжать из Германии». Милан даже не подозревал, что его друга уже нет в живых. Об Эрике он тоже может упомянуть, ведь и ее арестовали. Ему было очень жаль девушку. Когда в университете разнесся слух об аресте Пауля и его невесты, многие были возмущены, однако никто не осмеливался громко высказывать свое мнение. Пожалуй, один Чаба открыл рот, но и он быстро замолчал, почувствовав враждебное отношение окружающих.

Рядом с пирамидой Милан нарисовал пальму. Мысли его все еще вертелись вокруг Чабы. Теперь их дружба показалась ему странной. Может быть, потому, что он не только не питал доверия к сыновьям богатых родителей, но и страстно их ненавидел. Не общался с ними даже тогда, когда они сами искали его дружбы. Милан был горд, говорил, что каждый должен вращаться в своем кругу: господские дети, разумеется, примут его к себе, если он подчинится им, согласится играть роль лакея или мальчика на побегушках, но равным никогда его считать не будут. Все это он прекрасно понимал, и все-таки к Чабе его влекло, хотя он и знал, что тот является отпрыском генеральской семьи. Еще до того, как они познакомились, в университете рассказывали, что отец Чабы генерал, военный атташе в Лондоне. Кроме того, родители Чабы очень богатые помещики. Они подружились случайно, так как ни один из них не искал общества другого.

Их дружба началась с Моники Фишер. Воспоминание об этом вызвало на лице Милана улыбку. Он попытался вспомнить Монику, представить, как она тогда выглядела. Если она распускала волосы, они спадали ниже пояса. Но сейчас не стоит думать о девушке: это его слишком волнует, С тех пор как он встретился с Анной и полюбил ее, всякую связь с Моникой он прервал.

Когда он познакомился с Чабой, менаду ним и Моникой еще ничего не было. Милан начал вспоминать, когда же это случилось. Принялся подсчитывать. Полтора года назад, дня через два после праздника Реформации, Милан пошел поужинать в студенческую столовку и тут же заметил Чабу, который сидел за одним столиком с толстяком Хопером. Оба были сильно выпивши. Позвал ли его Хопер или он сам подошел к их столику, потому что свободных мест не было, Милан уже не помнит. Он обменялся несколькими фразами с Чабой, сказав ему, что знает его по рассказам Гезы Берната. Хопер заплетающимся языком прервал их, предложил пойти выпить еще, сказав, что он угощает. «Девушек бы надо пригласить», — предложил Чаба. «Девушек? Ну что ж...» Хопер расхохотался, тряся животом и двойным подбородком. Он и об этом позаботится, будьте спокойны. Моника умеет такие вещи устраивать. «Кто такая Моника?» — в один голос спросили Милан с Чабой. Когда они шли по улице, Хопер поведал им, что Моника Фишер — его кузина. Ей шестнадцать лет, учится на курсах медсестер, но уже все умеет. Чаба смутился, и сразу стало ясно, какой он застенчивый, вел он себя совсем не так, как избалованные юноши из богатых семей, с которыми Милан встречался ранее.

Моника оказалась очень красивой,обаятельной девушкой, но даже в интересах «святого дела» не пожелала звать своих подруг, за что Хопер ее грубо обругал. «О-о! — сказала Моника. — Этот глупый толстяк еще и проповеди читает! Если у твоих друзей кровь играет, это еще не значит, что я должна доставать им девиц». Хопер хотел было ударить девушку, но Чаба заступился за нее и отругал как следует толстяка.

Позже, когда они вдвоем возвращались домой, Чаба рассказал Милану кое-что о девушке. Ее родители — бедные актеры. О матери говорят, что она порядочная сводня, даже собственную дочь готова послать на панель. Когда через несколько недель Моника стала принадлежать Милану, он понял, что девушка просто несчастная, но отнюдь не легкомысленная.

Положив карандаш, Милан порвал лист бумаги на мелкие клочки. Он разволновался, подумал, что действие успокоительного лекарства подходит к концу. И сразу же заподозрил ловушку. Только теперь он сообразил, какая опасность таилась в том, что он собирался написать. Он сознался, что является коммунистом. Но ведь гестапо имеет право арестовывать в интересах безопасности рейха родственников и друзей коммунистов. Иными словами, всех их могут засадить в концентрационный лагерь. Следовательно, он не имеет права писать ни одного слова о своих друзьях. Это, конечно, тоже нелепо, так как о его дружбе с Чабой и Эндре Поором известно всем, и он не может умолчать о них. Милан сел на край кровати, посмотрел на свои забинтованные ноги.

«Все начинается сначала, — подумал он, — но только будет гораздо труднее, потому что новый следователь — враг хитрый и умный». У Милана возникло подозрение, что и друзья схвачены и теперь его самого подвергают испытанию, чтобы выяснить, насколько достоверны его показания. Хопер, этот отвратительный тип, такой слизняк, что от первой пощечины сразу же в штаны наложит и всех выдаст. А ведь он не приверженец нацистов, даже теперь Милан не может сказать о нем этого, он просто слабак. Среди немцев много слабых людей. Объединяясь во всяческие союзы и союзики, они кажутся сильными и грозными, а в одиночку их легко сломить. О нем самом толстый анатом ничего компрометирующего не знает, зато он знаком с его друзьями. На мгновение Милан задумался: «Что знает Хопер об Элизабет Майснер?» Помнится, он встречался с ней один раз. Моника знает об Элизабет несколько больше: девушка давала ей уроки венгерского языка. Для этого она и приходила к ней на квартиру. Моника, разумеется, не подозревает, что Элизабет связная группы Доры. Здесь об Элизабет пока ничего не знают, а то бы у него обязательно спросили о ней. Анне было поручено в случае его провала немедленно отправить Элизабет с фальшивыми документами в Швецию. Что бы ни случилось, но упоминать об Анне и Элизабет нельзя.