Страница 69 из 90
– Последовать их примеру, что ли?
Мышка, не открывая глаз, выдохнула:
– И думать не моги. Кто‑то на бригаде должен оставаться трезвым. Какая служба ни есть, а бдить надо.
И, повернувшись на бок, всхрапнула так, что достижения Патрика по этой части сильно поблекли. Нет, в самом деле, ее саму утопить в пивной бутылке можно – куда ж она всю эту жидкость дела? Мистика, да и только.
Озадаченно стерев пальцем единственную каплю, выпавшую из горлышка перевернутой посудины, где только что был «Гиннесс», я чуток поразмыслил, чем бы занять остаток вечера, покуда сон нейдет.
Правда, что ль, с одноруким потрепаться? А что, тоже занятие.
Козлиная вонь немытого тела заставляла держаться от него в некотором отдалении. Я задумчиво глядел, как запаршивевший старик с пустыми глазами психохроника приканчивает бригадное виски, и гадал: почему же генеральша с ним живет? Неужели леди Зак могла опуститься настолько, чтобы счесть себе парой подобное насекомое?
Что‑то здесь неправильно. Коль ты царица Кардина, так и желать себе должна принца. Явная нелогичность поступков даже с точки зрения сумасшедшего.
Бутыль опустела, старик откинулся назад, растянувшись на куче ломаных картонных упаковок, сваленных в углу необъятной залы с пустым бассейном посредине. Над высохшим дном его, изукрашенным мозаичными наядами, блестел крупными шляпками звездных гвоздей провал высокого купола.
Слезящиеся глазки однорукого покраснели от доброй выпивки. Он хриплым голосом затянул какую‑то жуткую боевую песню с постоянно повторяющимися словами:
Пусть все встанут к стене,
Лицом встанут к стене…
Момент показался мне удачным для начала беседы, и я спросил:
– Ты хорошо знал покойного генерала Зака?
Старый вояка с неожиданной для пьянчуги прытью вскочил на ноги. Тело его затряслось, в уголках губ появились пузырьки пены.
– Не смей говорить о нем в прошедшем времени, ты, шпак! Генерал жив, он приходит сюда!
Вдруг голос его изменился, превратившись из дребезжащего фальцета в густой бас, хмель, казалось, исчез, и даже сам он как бы стал выше ростом. Из беззубого рта полилась громкая речь:
– Мне все равно штрафники они или нет – таких орлов поискать еще надо я не пойду в бой с необстрелянными новобранцами – не говорите что они натворили мне это неинтересно – у меня как в иностранном легионе все грехи обнуляются на хрен мне ваши парадные части они пороха не нюхали – а эти орлы – кто со мной был в Азии шаг вперед – а на островах вот глядите – мы вместе прошли сквозь ад и победили – кто со мной в новый мир – спасибо за службу – всем пива за мой счет.
Снова набрал воздуха в грудь и продолжил:
– На кой мне эти очкарики – траханые мудрецы в поле камень на ногах бестолковые посрать без сортира не могут – я и без них разберусь что почем – в первую очередь расчистить поле для вертушек – горючки не жалеть Выжигайте это зеленое дерьмо покуда огнеметы не расплавятся – чтоб к вечеру уже грузы принимали – почему штабная палатка еще не развернута.
И другим, снова тонким, голосом:
– Он здесь, наш бравый Зак. Он говорит и думает за меня, я всего лишь оболочка. Дух генерала так силен, что Даже смерть его не победила! Там, – ткнул куда‑то рукой, – его жилище. Там обитель его души. Иди за мной!
Любопытство, вызванное речью сподвижника завоевателя этого мира, разыгралось донельзя, я проследовал за странным сожителем леди Зак, мысленно выставляя Диагноз: если генерал за него говорит, думает и управляет его поступками, синдром Кандинского – Клерамбо на лицо.
Комната впечатляла обилием вонючего мусора на полу и порыжевших, потрескавшихся фотографий, беспорядочно прилепленных чем‑то вроде жеваного хлебного мякиша к закопченным стенам.
– Вот, – брызнул слюной однорукий, – весь славный боевой путь генерала!
Я побрел вдоль стен, разглядывая снимки, живо напомнившие своим кошмарным содержанием фотоальбом с пиратской подводной лодки из прочитанного когда‑то фантастического триллера.
Молодой кадет в группе таких же завтрашних офицеров у конного монумента кому‑то. Аксельбанты, белые перчатки, кортики.
Лейтенант в лихо заломленной фуражке и высоких сапогах картинно облокачивается на броню неуклюжего двухбашенного танка со смешными коротенькими орудиями. На гусеницах – ошметки чего‑то совсем неаппетитного.
Щеголеватому капитану привинчивает на грудь очередной орден некто высокопоставленный. Фоном служит красиво горящая африканская деревня.
Усатый майор под раскидистым деревом курит огромную сигару. С ветвей гроздьями экзотических плодов – повешенные. Маленькие, как дети, с узкими глазами.
Солидный полковник похлопывает свернутым пополам хлыстом по кабине бульдозера, засыпающего длинный ров. Оттуда торчат воздетые в последней мольбе худые скрюченные руки.
Свежеиспеченный генерал принимает парад победителей, марширующий по аллее срубленных под корень пальм в развалинах того, что было городом.
А вот – уже здешние. Солдаты расчищают делянку вокруг лужайки, где вплотную приткнулись друг к другу несколько вертолетов. Военный конвой сопровождает колонну грузовиков, везущих плиты к строящимся домам мегаполиса. Прорубка дороги через лес. Тростник, пожираемый огнеметами. И везде – бравый Зак, лично осуществляющий руководство.
Мелькнуло знакомое лицо. Интерьер больничного морга. Наш главврач в белоснежном халате и чепчике дает пояснения Заку. На секционном столе распростерто тело русалки, почти перерезанное очередью из чего‑то крупнокалиберного. Пухлые губки улыбаются. Она даже не успела испугаться…
Мой странный экскурсовод тем временем, трясясь в новом припадке, продолжал, как включенная магнитофонная лента, бормотать:
– Драконов по уставу не положено значит их нет а есть неопознанный противник – если расчет закончил дело и можно еще опознать сгноить паршивых стрелков на хозработах – русалки сплошной разврат есть бром пусть им и удовлетворяют половую потребность – вся эта фауна хороша как мишени для стрельб – боитесь нападений так усильте караулы – местных макак пугаются одни ссыкуны в Африке там с русскими танками и ракетами а все равно куда им против нас – так что ихние копья чушь – винтовки раздобыли где их взяли у вас же дуболомов отобрали – стрелять и жечь на хрен – обратно хотят на пальмы – пусть учатся цивилизации белых людей уважать.
Похоже, он выдыхался, так как монотонная речь становилась все тише и тише:
– Как я вам буду строить город когда нет канала переброски – по воздуху сам вози – самолеты бьются а вертушками хрен что натаскаешь – куда я тебе «Геркулес» посажу у него крылья шире этого сраного мирка и назад пойдет долбанется – пусть эти умники свой поганый булыжник приспособят – какой да ключ конечно – не знаю что такое не могу – королевские понтонеры через Замбези под бомбежкой мосты наводили а эти что пальцем деланы – что Такер отражатель выдумал мне не выдумки нужны – шевелитесь скоты живее – наверху уже переселенцев к отправке готовят а где город должен конь не валялся…
Силы рассказчика окончательно иссякли, и он, уткнувшись в мусор посиневшей от долгой болтовни мордой, уснул.
На все мои предложения уронить в организм толику спиртного зеленовато‑бледный Патрик лишь охал, морщился и аккуратно мотал всклокоченной рыжей головой, стараясь не взболтнуть скопившуюся в ней муть.
Идеально свежая и бодрая, в противоположность ему, начальница, ухмыляясь, напомнила:
– Ты не забыл, что скоро завтрак?
Водитель выскочил из комнаты со всей мыслимой скоростью. Когда он вернулся, легкая прозелень на его физиономии прочно сменилась устойчивым травянистым окрасом. Твердо глядя на Рат кроличье‑розовыми очами, Патрик прохрипел:
– Пусть лучше казнят.
Возмущению Люси не было предела:
– Нет, вы посмотрите на это позорище! Мало того, что он заставил ворочаться в гробах кости своих ирландских дедов и прадедов гнуснейшим отсутствием всякой толерантности к очищенным напиткам, так еще и хочет оставить бригаду среди пустыни на произвол судьбы! Кто, по‑твоему, за руль должен садиться? Уж не я ли? Уйди с глаз моих, срамотень веснушчатая!