Грань креста

– Да пилку для ампул потеряла…

– Тьфу, холера! – плюнул Нилыч в сердцах. – Еле живы остались, а ей пилка!

Мы рассмеялись с неподдельным облегчением. Как вскоре оказалось, смех был преждевременен. Только‑только я потянул из кармана сигаретку, как небо заполнилось металлическим клекотом и на лобовое стекло упала хищная тень. Над лугом, неспешно вращая лопастями, зависла поджарая боевая машина. Она была так близко, что в кабине различался силуэт пилота. На коротеньких плавничках, торчащих из черно‑зеленых боков, серебрились рыбьи тела ракет. Из‑под острого носа выглядывала крайне неприятного вида пушечка – шесть немалых стволов, собранных в круглый пакет.

Нилыч дернул рычагом переключения передач. Автомобиль начал было отползать назад, но пакет орудий на носу вертолета закрутился и выплюнул толстую тугую струю предупредительной очереди. Земля перед радиатором нашего вездехода вздыбилась. Вертолет качнулся, на секунду обнажив светло‑серое брюхо, и переместился вправо от нас, предупреждая поползновения вернуться – под защиту деревьев. Всем стало неуютно.

– Слева! – зашипела мне в ухо Люси.

Я тотчас посмотрел, куда сказано. Еще веселей! Там, на краю луга, завис другой вертолет – транспортный. Из его скособоченного жирного пуза, покрытого мерзко‑коричневой краской, один за одним выскакивали вооруженные люди. Пригибаясь, отпрыгивали от люка, давая место для выгрузки следующему, и разбегались по сторонам, разворачиваясь в цепь. Судя по тому, что врагов у них на лугу не наблюдалось, их действия со всей определенностью были направлены на отлов наших скромных персон. Причем именно на отлов. Для того чтобы уничтожить наш невооруженный автомобиль, таких трудов прилагать явно не стоило.

– Нам остается одно из двух – либо поднять лапки и ждать, что с нами будут дальше делать, либо рвануть вперед внаглую – авось да проскочим. Если мы им зачем‑то нужны, могут и не подстрелить.

– А ну, да вдруг? Вот просто от досады?

– М‑да…

Молчавший до сих пор водитель повернулся в нашу сторону:

– Есть и третий вариант. Вы дуйте в лес, а я останусь. Люське спрятаться несложно, а ты, Шура, уж как‑нибудь. Во всяком случае, шансов больше. Были б ноги, я б и сам попробовал.

– Подыхать‑то вместе веселей, поди.

– Подыхать, может, и веселей. А ты уверен, что подохнешь? Деда из Выселок помнишь?

Меня передернуло. Я снова глянул в окно. Десантная цепь приближалась. Крепкие парни двигались мягкой неспешной поступью хищников, уверенных, что добыча загнана в угол и деться ей некуда. Нилыч извлек из ящика бутылку виски.

– Давай, сынок, на посошок дернем…

Нож, подсумок, автомат. Люси – в один карман. Деньги‑в другой. Пожрать? Здесь только мухе на закуску. Наручники на месте? На месте. Да на кой черт они мне! Просто рефлекс, будь он неладен. А что это я в халате‑то? В нем бегать несподручно. Виски – в рот. Утерся рукавом. Патрон – в ствол. Зачем это Нилычу револьвер? От такой армии не отстреляться.

– Ясно, не отстреляться. Самому маслинкой закусить.

Молодец, Нилыч. Чуть не в гробу, а шутить пытается. Может, остаться?

– Не дуркуй, Шура. Хлебни еще – и пошел. Хлебнул. Горькая, падла!

– Ну, давай, Нилыч. Я не прощаюсь. Бог даст, свидимся.

– Ага, свидимся. На том свете – обязательно.

– Ты там местечко потеплей забей, я скоро. Вот только пробегусь сперва.

– Да ты не спеши. Туда не опаздывают.

Хлопок по подставленной ладони. Прыжок в дверцу, кувырок. На ноги – и ходу к спасительным деревам. Сзади клочьями летит взорванный очередью с вертолета дерн. Кто кому место занимать будет?

Парус сорванный над водой

Белой чайкою.

В синем воздухе пахнет бедой

Мы отчаялись.

Не грусти, мой дружок, не грусти

Ветер ласковый.

Что кого‑то удастся спасти

Это сказки все.

Никакой не поможет святой,

Ни вся троица.

Гладь сомкнется над головой,

Успокоится.

Что горит огонек родной?

Зря он светится.

Забросают холмик землей

Вот и встретимся.

Рывок в сторону. Пробежка. Кувырок. За взгорок – притаиться. Что? Хрустят ветки под чьими‑то ногами. Туда – короткую очередь. Откатиться. Вскочить на ноги. Снова бегом. Грохнуло слева. Упасть на бок. На карачках – в овражек. Ссыпаться на дно. Притихнуть. Снова хруст совсем близко. Очередь на звук. По овражку – ползком. Быстрее. Еще быстрее. Глина на брюхе. Глина на морде. Автомат скользит в руках. Норка. Не влезть, не спрятаться. Высунуться над краем. Прямо‑сапоги. За сапог – рукой. Рывок на себя. В нору головой родимого. Прикладом по шее. Бегом, пока другие не подошли. Вон из оврага – и в папоротники. Снова ползком, за гнилое бревно. По бревну – тупой стук. Труха в морду. Откатился. Затаился. Шепоток на ухо:

– Сань, я, пожалуй, тут останусь.

– Что такое, начальница?

– Ты меня убьешь, к черту. Все время катаешься, валяешься, кувыркаешься, и все на меня упасть норовишь. У меня, похоже, уже пара ребер сломана. Я здесь схоронюсь как‑нибудь. Живы будем, встретимся.

– И правда. Тебя здесь не найдут, а я мишень удобная. Дуй, Люси.

Мышка выскользнула у меня из кармана, забежала на плечо. Задержавшись на мгновение, пощекотала щеку усиками. Нежно, аккуратно. Поцеловала?

– Я пошла. Не сердись, Шура.

– Счастливо, Люси. Привет нашим. Спасибо за все, мне хорошо с тобой работалось.

– Аналогично. Удачи.

Моя маленькая начальница исчезла в траве. Через мгновение ее светлый костюмчик уже было невозможно различить в переплетении сочных стеблей. Господь тебя храни, Люси. На том свете… Впрочем, кто его знает, есть ли у мышек рай? Хотя душа у них точно есть.

Недовольные голоса совсем рядом. Потеряли? Нет, топают в моем направлении вполне уверенно.

Ползком. Бегом. Кувырком. На четвереньках. И снова ползком и бегом, бегом и ползком. Сердце разбухло, распирая грудную клетку. В селезенке – шило. Легкие раздираются, хватая огрызки воздуха. Лицо иссечено ветками. В волосах зелень клоками. Пробежка. Очередь. Нырок. Откатился. Перевернулся на брюхо. Вскочил. Побежал. Споткнулся. Лицом – в колючки. Не задерживаться. Вперед! Быстрее! Еще быстрее! Быстро, как только возможно! И еще быстрее!

Одежда – в лохмотья. Губы спеклись. На теле – сплошные синяки. Кто это всегда подкладывает камушки да сучки именно туда, куда я падаю? Волосы слиплись от пота. В глазах темно. Куда бегу? Вперед, вперед! Споткнулся об очередную корягу. Лечу головой в какую‑то впадину. Лбом – обо что‑то твердое. Из глаз искры. Присел, потряс ушами.

Я находился в премиленькой котловинке, шагов пятидесяти в диаметре. Края ее окружали заросли кустарника – округлые серебристо‑голубые растеньица, пушащиеся мохнатыми лапками, украшенными крошечными красноватыми шишками. Крутые берега, покрытые густым ковром травы, опускались к озерку, звенящему под струйкой миниатюрного водопадика, выпрыгивающего из‑под нагромождения замшелых валунов, увенчанного раскидистым деревцем с темными кожистыми листочками.

На воде покачивались заякоренные пятнистыми стеблями желтые лодочки цветов с вишневыми язычками‑парусами. Шестикрылая стрекоза завершала разворот над огромным сердцевидным листом, заходя на посадку.

Продолжая сжимать в руках заляпанный грязью автомат с последним магазином, я прислонился спиной к жесткому коврику лишайника, наброшенному на валун. Сил не было даже проползти пару шагов к воде – смочить пересохший до трещин рот. К чему‑то вспомнилось четверостишие бессмертного Хайяма:

Гонимый роком, ты опять упал.

Беги. Терпи. Не плачь, что ты устал.

Где в этой гонке финиш, знает только

Один лишь тот, кто дал на старт сигнал.[2]

Не, ну ее к бесу, эту беготню. Прилягу‑ка я лучше за валунчик да встречу загонщиков здесь. Коли суждено мне сдохнуть в чужом мире, так пусть это случится хотя бы в приятном месте. Не то в спину на бегу подстрелят.

Я передернул затвор, поймал на лету выскочивший патрон и сунул его в карман рубахи. Это – себе. Жить охота ужасно, но чем так, как тот дедулька… Остальными угощу преследователей. За Нилыча. За себя. За всех, кто окочурился под этим небом, вдали от дома. За деда из Выселок.