Страница 76 из 104
Сережа знал себя и умел смотреть правде в глаза:
«Командовать буду не я».
Он постарался представить себе своего будущего командира. В Москве знакомых девочек у него не было, пришлось вспоминать тех, которые были в Дубровке.
Нюрка? Ну уж нет! Пускай эта лохматая суета командует кем-нибудь другим.
Катя? В мысли, что им будет командовать Катя, не было ничего неприятного.
Трусиха она, конечно. Но ведь иметь трусиху жену совсем не так ужасно, как иметь трусливого мужа. По крайней мере трусихин муж будет чувствовать себя сильным и нужным, даже необходимым для защиты такого слабого существа.
«Трусиха не трусиха, а уж меня бояться не будет! — Сережа вздохнул. — Меня ни одна жена не побоится». Но почему он думал только о больших девочках?
Нюрка ему ровесница. Катя на год моложе. Разница между мужем и женой может быть гораздо больше: что, если Сережей будет командовать какой-нибудь пупс, который сейчас даже ходить и говорить как следует не умеет? Эта мысль так Сережу развеселила и утешила, что он как-то незаметно заснул.
— Ты неправильно воспитываешь Сережу.
— Ты ошибаешься, Аня, не я воспитываю Сережу, а Сережа воспитывает меня. Если бы не Сережка, может быть, я давно бы алкоголиком сделался или еще большую какую-нибудь глупость устроил.
Они ужинали вдвоем. Сережа пошел с товарищами в театр и должен был вернуться поздно.
— Какую глупость? — спросила Аня.
— Ну, мало ли какую!
— Я очень люблю и уважаю твоего Сережку, — сказала Аня, — но все-таки не согласна, что он хороший воспитатель. Неправильно он тебя воспитывает: избаловал до тошноты. Я не понимаю просто, как тебе не совестно: у него совсем своей жизни нет, целый день для тебя хлопочет.
— Не беспокойся, Анечка: есть и будет у него своя жизнь, и хорошая жизнь. Ты послушай, что про него в школе говорят! Кроме того, еще неизвестно, нужна ли человеку своя жизнь, если ему хлопотать не для кого. Некоторым при такой комбинации своя жизнь без надобности. Видишь ли, Аня, мне самому вначале было совестно, и не только совестно, но даже непереносимо, как он со мной нянчился… Вот тогда-то я и хотел его «изгнать отсюда» в какой-нибудь детский дом. А потом я понял, что все то, что он для меня делает, ему самому, может быть, даже нужнее, чем мне. И тогда я вовсе «утратил совесть» и перестал стесняться. А теперь я очень хорошо вижу, что если я без него жить не могу, то и он без меня жить не может… Ты, Анечка, не ревнуешь?
Аня засмеялась.
— Нисколько! Я же говорю: я его сама очень полюбила, сначала за тебя, потом за него самого.
— Вот видишь, какая ты свирепая женщина; говоришь нисколько, а опять меня Сережкой попрекаешь и ко мне придираешься. И опять мы с тобой из-за Сережки целый вечер проссорились, второй раз на этой неделе.
Он замолчал, прислушиваясь.
Подошел к двери, раскрыл ее и заглянул в маленькую комнату.
— Ты что? — спросила Аня.
— Мне показалось, что кто-то ходит.
— Нет никого, ему еще рано.
— Но я определенно слышал шаги. Аня, пожалуйста, посмотри в кухне. Я боюсь в темноте по коридору… уж очень шумно получается, всех соседей перебужу.
Аня вышла и сейчас же вернулась.
— В кухне темно, никого там нет, а дверь на цепочку закрыта. Он не мог войти без звонка. Мы бы слышали.
— Значит, мне показалось.
Около двенадцати Аня легла, Владимир сказал, что подождет Сережу и откроет ему.
Он сам прошел в переднюю и, не зажигая свет, пощупал дверь, цепочка висела, никто не мог войти без звонка.
Сел и взял книжку, но читать не мог, им овладело какое-то непонятное беспокойство.
Вот уже половина первого, а Сережи нет.
Прошло еще десять минут. Владимир опять пошел в переднюю. Он решил позвонить в театр, спросить, в котором часу окончился спектакль.
Проходя через маленькую комнату, он заглянул за ковер. Сережа спал. Свет от лампы узким пучком заходил в комнату, ясно была видна темная полова на белой подушке. Это было так неожиданно после всех тревожных мыслей, что Владимир как-то даже растерялся, присел на Сережин столик и смотрел, недоумевая, на темную голову.
Как это могло случиться? Почему он не слышал звонка? Почему Сережа не зашел, а прямо лег спать, да еще так тихо, что в соседней комнате ничего не было слышно?
Владимир с трудом удержался от того, чтобы не разбудить Сережу и не расспросить его обо всем.
Он наклонился над подушкой. Сережино лицо было очень грустным, губы печально сжаты. Странно было, что мальчик вернулся таким после этой веселой пьесы. Владимир поправил спустившееся с кровати одеяло и долго сидел на столике. Так долго, что ранний летний рассвет стал проглядывать в щели занавески.
«Что же это я делаю!» — подумал он и, стараясь не шуметь, пошел в свою комнату.
Проснулся он поздно.
Аня уже сидела у окна, окруженная своими кисточками и баночками с краской.
— Сережка дома? — спросил Владимир, заглядывая в маленькую комнату.
— Нет, — он встал рано — я еще спала — и ушел куда-то.
Чайник стоял на обычном месте под подушкой, но рядом были еще две кастрюли — с супом и с кашей, приготовленные, по-видимому, для обеда.
— Что это значит? Настряпал на весь день и ушел.
Владимир выпил чаю, прочел газету, посмотрел, как работает Аня.
— Как ты думаешь, куда он мог уйти?
— Право, не знаю, может быть, на рынок или в магазин.
Владимир сел за письменный стол. Время шло. Сережа не возвращался.
— Подождем Сережу или будем обедать? — спросила Аня.
— Давай подождем.
Он пошел в маленькую комнату. Ему вспомнилось грустное Сережино лицо. Что-то лежало на столике, на том самом месте, где он сидел ночью. Листок клетчатой бумаги, вырванный из тетрадки. Сережа иногда оставлял записки, но обычно клал их на письменный стол в большой комнате. Владимир нагнулся над столиком и прочел несколько строк, написанных круглым, совсем еще детским почерком Сережи: «Я вас люблю, спасибо вам за все. Прощайте».
— Аня, пойди сюда!
Аня испуганно подбежала к нему.
— Что? Что случилось? Володя! Да что с тобой?
У него дрожало и кривилось лицо, он показывал ей на записку на столе.
— Посмотри, он ушел от нас! Он ушел совсем! Аня!
Он хотел бежать в переднюю, Аня остановила его за плечи.
— Постой. Ты куда идешь?
— Аня, нужно же что-то делать. Нужно его искать. Ведь он ушел совсем! Ты прочла? Ведь он уехал от нас!
— Володя, погоди, послушай. Куда ты пойдешь?
Он остановился и ответил ей с отчаянием:
— Никуда я не пойду! Что я могу сделать? Ничего я не могу!.. Анечка!
Слезы текли по его лицу. Он упал на Сережину кровать и говорил, задыхаясь от рыданий:
— Ведь у него же никого нет, кроме нас! Аня! Ведь никого же нет! И это я, я виноват, что он ушел! Я знаю, почему он ушел!
Ане в первую минуту, когда она прочла записку, самой хотелось заплакать, но, увидев состояние Владимира, она решила быть мужественной.
— Володя, перестань! — сказала она строго. — Давай подумаем спокойно, что нужно сделать. Ну успокойся же! Выпей воды.
Владимир отстранил рукой стакан:
— Не нужно мне воды! Мне Сережка мой нужен!
Аня испугалась. Она то кричала на него и трясла за плечи, то начинала гладить по волосам и ласково уговаривать:
— Володя, ну давай поговорим разумно! Знаешь, что сделаем? Позвони Тимашову. У него столько знакомых, могут посоветовать. Должно быть, нужно заявить в милицию или еще куда-нибудь. Пойдем! Ничего, иди, никого дома нет!
Они вышли в переднюю. Аня придвинула ему стул.
— Домашний нужно, у него отпуск. Дай я тебе наберу.
Владимир поспешно передал трубку Ане:
— Не могу я, Аня. Ты расскажи.
Капитан Тимашов с большим сочувствием выслушал взволнованный Анин рассказ.
— Вот что, — сказал он, — у меня приятель есть, в уголовном розыске работает. Я сейчас ему позвоню, он скажет, что нужно сделать. Живой Шерлок Холмс. Как Владимир Николаевич?