Страница 77 из 104
— Да вот он здесь сидит.
— Дайте мне его.
— Андрей Викторович, он не может говорить… Он… очень волнуется.
— Слушать-то он может?
— Володя, он тебе хочет что-то сказать.
Владимир протянул руку.
— Слушать может. Вот я ему передаю трубку.
Тимашов заговорил убедительным и ласковым голосом:
— Владимир Николаевич, голубчик! Вы только не расстраивайтесь. Мы его найдем. Мне самому этот парнишка очень нравится. Давайте будем рассуждать. Ну, куда он может деться? На фронт или партизанить он не уйдет — теперь не сорок первый год. Беспризорником не сделается — ведь правда? Он будет искать себе работу. А это значит, что найти его будет не так трудно… если даже он уедет куда-нибудь… Ведь родственников у него никаких нет?
Владимир уронил трубку. Аня ее подхватила. Тимашов вопросительно покашливал и дышал в телефон.
— В чем дело? — спросил он. — Аня, это вы?
Аня ответила:
— Теперь и слушать не может. Что вы ему сказали?
— Да я спросил неудачно, есть ли у Сережи родственники.
— Вот уж, действительно, нашли чем утешить! Вы же знаете, что нет.
— Так я, Аня, начинаю звонить. Вы мне только скажите еще адрес, ту деревню, где он раньше жил. В какой области? Еще скажите: как он был одет? Наружность я опишу… Особые приметы?..
— Какие же особые приметы? — Аня задумалась.
Владимир поднял голову:
— Глаза! Про глаза скажи! Ни у кого таких нет!
Через час Тимашов вызвал Аню.
— Скажите Владимиру Николаевичу: сегодня в ремесленное училище в Таганском районе приходил мальчик лет четырнадцати, очень вежливый и очень грустный, и глаза и все приметы подходящие… Адрес? Неважно, ему сказали, что приема сейчас нет, и он ушел. Но во всяком случае это значит, что он жив и здоров и что мы его разыщем. Как Владимир Николаевич? Может быть, мне приехать к вам?
— Владимир Николаевич, вы не беспокойтесь, мы его разыщем. Мы с Петей сегодня все вокзалы обошли… Уж мы его найдем!
Петя Нежданов сидел на подоконнике, с лицом расстроенным и сочувствующим. Гриша Соколовский ходил взад и вперед по комнате и высказывал разные предположения, куда мог скрыться Сережа и как можно быстрее его найти.
Владимир молча лежал на диване и разглядывал цветок на подушке.
— Ушел он в пятницу, — рассуждал Гриша, — значит, с тех пор прошло…
Владимир спросил, не оборачиваясь:
— Это Аня вас опять ко мне подослала, признавайтесь?
— Почему Аня? — спросил Гриша.
— Почему подослала? — пожал плечами Петя. — Никто нас не подсылал, мы сами пришли, чтобы вам скучно не было.
— Ладно, вижу, что добром не уйдете!
Владимир взял с этажерки шахматную доску.
— Кого я обыграл в прошлый раз?
— Меня, — сказал Петя, — а Гриша подсказывал. Теперь его обыграйте, а подсказывать буду я.
В конце третьей партии пришел чертежник, с которым работал Владимир. Внимательно посмотрев на лица играющих, он понял, что никаких новостей о Сереже нет, ни о чем спрашивать не стал, а прямо раскрыл портфель.
— Вот, — сказал он, — посмотрите: маленькое приспособление для вашего чертежного стола. Так хорошо будет?
Они перешли к столу. Через полчаса Владимир вспомнил про мальчиков.
— Вы еще здесь? — удивился он. — Ступайте домой, ребята. Надоели вы мне, честное слово! Или что? До Аниного прихода не имеете права уйти? Клятву дали?
— Мы уж посидим, — сказал Гриша.
Петя прибавил:
— Мы теперь друг с дружкой играем. По крайней мере хоть кто-нибудь выиграет!
Сережа сидел, прижимаясь щекой к теплой печке.
Если смотреть только на этот кусочек, на эти несколько кирпичей, можно себе представить, что это настоящая печка в доме, что ее нагрело не солнце, а нагрели дрова, что она высокая и большая, что над ней потолок, а кругом стены и окна.
Только не нужно смотреть вниз, потому что вместо пола — серовато-черная земля с редкими зелеными травинками. А если хоть немножко поднять голову, видно, как совсем рядом с печкой колышется от ветра высокий пышный куст иван-чая.
Какие это веселые цветы! Они разукрасили всю деревню, прикрывая развалины, они растут прямо на черной земле, там, где не может еще расти трава.
Иван-чай — первый гость на пожарище, на порубке.
Его легкие пушистые семена поднимаются высоко над лесом и залетают всюду.
Он как любопытный и легкомысленный человек, который пришел посмотреть на чужие похороны и даже не хочет притворяться грустным.
Он смеется над смертью яркими, розовыми цветами.
Ему нет дела до чужого горя и до чужих ран!
Не нужно смотреть на эти цветы. Нужно смотреть на печку. Вот здесь на кирпиче Любочка нарисовала углем маленькую фигурку. Смешной черный человечек с растопыренными пальцами и тремя большими пуговицами на животе.
Сережа хотел стереть человечка и замазать известкой, а мама сказала: «Пускай останется, уж очень смешной, только чтобы больше Любочка на печке не рисовала». Человечек немного смазался и побледнел, но все-таки разобрать можно.
Тонкие руки Любочки… Ласковые и строгие мамины глаза… Если бы увидеть их еще раз, хотя бы совсем ненадолго… По кирпичу медленно ползет муравей и шевелит усиками. Он не торопится. Ему, должно быть, тоже приятно, что печка такая теплая…
Не всегда хотелось топить эту печку. Не всегда хотелось возиться с Любочкой и с козой… Бедная Альба! Ее подстрелили немцы. Пришлось заколоть, а Любочке он сказал, что это баранина, иначе бы она не стала есть мяса.
Любочка тогда была уже совсем больная. Как можно было лечить, когда они жили в землянке, в лесу?
Жалко, что не удалось сохранить Любочкину куклу. Жалко, что Сереже не шестнадцать лет: тогда можно было бы сказать, что семнадцать, и взяли бы в армию. Хорошо бы попасть на фронт сейчас, во время наступления! Пускай убьют — все равно! Пускай изранят, изуродуют, потом можно было бы потерпеть.
Муравей уполз. Человечек остался и смотрел на Сережу лукавыми круглыми глазами.
Все-таки некоторые вещи остаются. Осталась половина тополя, который рос у калитки. Теперь на нем прямо из ствола и из обломков ветвей выросли широкие, большие листья. Сохранилась ветка, на которой Сережа сидел, когда ребята играли в городки, а ему тоже очень хотелось. Сидел и любовался Катиным дядей.
И вдруг Катин дядя позвал его играть. Тогда все и началось. А потом они встретились в Катином доме… И он сказал:
— Поедем со мной в Москву…
Теперь в Катином доме живут чужие люди. Катя с бабушкой далеко. Сережа знал это и потому поехал в Дубровку…
Звонкий детский голос раздался где-то совсем близко:
— А вот он около своей печки сидит.
Перешагивая через кирпичи фундамента и раздвигая кусты иван-чая, к Сереже шли Аня и капитан Тимашов. Аня и Тимашов — это была Москва. Видеть их в Дубровке было так же странно, как увидеть лохматую загорелую Нюрку, бегающую босиком по московским улицам.
Сережа даже не сразу сообразил, почему они могут быть здесь. Он не встал, а только тихо ответил им:
— Здравствуйте.
Аня присела рядом с Сережей около печки, обняла его, крепко чмокнула в лоб и радостно сказала:
— Вот! Наконец-то мы тебя нашли! Сережа, поезд отходит в четыре часа. Мы еще успеем вернуться сегодня. Скажи твоим знакомым, у которых ты остановился, что ты уезжаешь, собирайся — и поехали!
Сережа опять прижался щекой к печке.
— Аня, я не поеду.
— Но почему? Сережа, да что случилось?
Сережа молчал.
— Сережа, знаешь, что было, когда ты от нас ушел? Сережа, он плакал! Если бы ты видел это, ты бы вернулся сразу!
Равнодушным к этим словам — Аня знала — Сережа остаться не мог, но он ответил еще тише:
— Аня, я не поеду.
Аня поняла, что слова здесь бессильны, что он действительно не поедет никуда, что ее султанский наскок разбивается о его спокойное отчаяние.
Она растерялась. Ей хотелось как-нибудь утешить, приласкать мальчика, но она не знала, что говорить.