Страница 17 из 40
– Считайте, что уже поговорили, – сказал Евгений прощаясь. – Передайте ему привет и благодарность за то, что прислал вас. Иначе бы мне не сдобровать!
«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…», – мысленно процитировал Евгений лермонтовского «Беглеца», приближаясь к родительскому дому. Он уже виднелся сквозь зелень садов подмосковного поселка, слегка тронутого урбанизацией, но все еще живописного и привлекательного для дачников. К частному сектору уже подступали многоэтажные громады нового жилого квартала, предрекая милым домикам близкую кончину: в разросшейся Москве уже не помещались людские скопища, в которых растворялись воры, бандиты, мошенники, разъевшиеся на чужом горе и скупавшие целые этажи квартир. «Скоро некуда будет вывозить детей из загазованного города, – думал Евгений, – снесут ведь, найдутся и законы, и поправки, и уловки…»
Он вернулся мыслями к своему опасному положению. Нападение в подъезде не было случайным, это ясно. Ему удалось уцелеть благодаря неожиданной помощи незнакомца, присланного мистером Джеймсом Элиотом. Нападавший видимо не ожидал такого оборота дел, он даже пистолетом не успел воспользоваться. Не успел – в другой раз постарается. В том, что «другой раз» настанет, Евгений не сомневался, как и в том, что «привет» этот от сухиничевской команды, которой надо как-то нейтрализовать конкурента. Теперь даже не знаешь, откуда ждать очередной пакости, от своих или чужих – обложили со всех сторон. Ему открылась печальная истина: внедрить свое открытие им с Зотовым не дадут. Придется временно использовать его иначе, ради чего он и ехал сюда.
Евгений подошел к калитке дворика, усаженного цветами, с удовольствием остановив взгляд на крепком, свежеоштукатуренном доме: его стараниями он, построенный больше полувека назад, выглядел как новый. Почуяв своего, залаял, подвизгивая, Пират, шарахнулись к забору куры, приподнялась со своего места на солнце кошка Муська.
– Глянь-ка, Муська… Все еще живая… Мам, сколько же ей лет, а? Сколько себя помню, здесь всегда Муська…
Мать выпрямилась над клумбой с петуниями и пошла навстречу, радостно раскинув руки для объятий.
– Да ей лет уж двадцать, наверное, – ответила она весело, – она у нас долгожительница. А чего ей? Не пьет, не курит, на свежем воздухе да на хороших харчах…
Это была когда-то красивая, а теперь старая, облезлая, с рваным ухом и прищуренным от старости глазом кошка. На редкость умное и доброе животное. Родная дочь, которую она кормила и облизывала, теперь обижала ее и отбирала лучший кусок, когда Муська медленно мусолила его своими старыми, стертыми зубами. Но она была незлобива, принимала все как должное и покорно уступала молодой и сильной. А забредя куда-нибудь в теплый уголок, с готовностью подставляла свои соски, чаще всего пустые, подрастающим котятам. Своих детей она теперь не имела, разве что изредка, случайно, но не делала разницы между своими и чужими, и охотно кормила внуков и правнуков, пока их молодые мамаши бегали на свидания.
Евгений погладил Муську, приласкал Пирата и пошел за матерью в дом.
– Мам, мне надо на некоторое время скрыться, – начал он, усевшись под божницей. – И чтоб никто не знал, где я. Приходится спасаться. – Евгений рассказал обо всем, что приключилось с ним за последнее время. – Нелепая ситуация: я стал заложником собственного открытия. Сейчас выход один – исчезнуть. Лора с детьми пока в пансионате на море. А там, надеюсь, мой план сработает. Надо папу предупредить. Кстати, где он?
– К брату поехал, вечером вернется.
Евгений задумался.
– Могут, конечно, и сюда добраться, будут искать по всем адресам. – Он тяжело вздохнул. – Не лучше ли к соседке поселиться в качестве дачника? Она здесь недавно, меня не знает…
– Ни в коем случае, – покачала головой мать. – Старуха совсем ополоумела – подглядывает за жильцами, мне молодая женщина жаловалась…
Дачница жила в смежной комнате с хозяйкой, рассказывала мать. Общая дверь была заколочена, а верхняя стеклянная часть завешена газетами с хозяйской половины. Когда молодой человек, снимавший дачу по соседству, заходил к ней в гости, газета на двери сдвигалась, давая место любопытному старухиному глазу. Сначала женщина делала вид, что не догадывается о ее проделках, и, как ни в чем не бывало, вела с гостем дружелюбную, но чинную беседу. Глаз, разочарованный, вскоре исчезал, но стоило голосам смолкнуть, как он появлялся снова. Дачнице было смешно и противно. Порой она нарочно дразнила хозяйку многозначительными паузами и вздохами в разговорах со своим приятелем. Она повесила со своей стороны плотную занавеску, но вскоре просто съехала.
– Останешься здесь, у меня, – подытожила мать. – Для всех, кто увидит, ты мой дачник. Волосики давай подкрасим…Да они и без того у тебя какие-то другие, словно бы не твои…
Евгений улыбнулся. Хорошо. Значит, изменения уже заметны.
– Усы, бороду отпускай, – продолжала мать, – чтобы тебя ни соседи, ни твои «охотники» не узнали. Оборудуй мансарду и работай.
Мать прошла к отгороженному от общей комнаты уголку, где стояла плита с газовым баллоном и вились над раковиной трубки самодельного водопровода, достала из холодильника кастрюли.
– Сейчас подогрею тебе борща, подкрепись. – И обернулась встревоженно: – А как с документами быть? Вдруг участковый заявится – якобы с проверкой…
Евгений положил на стол паспорт. Об этом он тоже подумал. Поэтому заглянул в отделение милиции, пожаловался на утрату всех документов: украли кейс прямо из машины.
– Приехал к другу на день рождения, пошли в ночной клуб, там и украли.
– К кому приехали? – спросил милицейский невозмутимо. Ситуация была слишком обыденной. Да и прилично одетый, интеллигентного вида мужчина подозрений не вызывал.
– К Акиншину. – Евгений назвал свой адрес и телефон. – Позвоните туда, вам подтвердят. – И поставил на стол подарочную коробку коньяка «Хенесси».
– Пишите заявление.
Милиционер ничего проверять не стал. Так Евгений стал Олегом Николаевичем Шашиным, якобы сводным братом Лоры.
Небольшая комнатка в мансарде, которая обычно использовалась как кладовка, была светла, тепла и проветривалась через низкое продолговатое окошко, открывавшееся как фрамуга. Евгений выстроил на столе пробирки с реактивами, включил крохотный холодильник и поставил туда колбы с субстанциями. Достал из сумки термос, вынул обложенный льдом цилиндр с законсервированной РНК, приготовил спиртовку и шприц. Он уже закатал рукав, когда на пороге появилась мать и замерла в дверях с испуганно округлившимися глазами.
– Не пугайся, мам, – засмеялся Евгений, – это не наркотики. Видишь ли, мне нужно радикальное, а не бутафорское изменение внешности. Эти инъекции мне помогут. И я уже начал.
– А-а, вот почему я вижу в тебе что-то другое. Как будто моложе стал, и волосы вьются… Я подумала, может ты специально прическу сделал…
– Помоги лучше, подержи жгут, пока вена обозначится. Все, спасибо. Иди, мама, я отдохну.
Евгений открыл окно и прилег на железную казарменную койку. В мансарду хлынул душистый деревенский воздух и шум близко расположенных жилищ. Двухэтажный соседский дом, полный дачников, которых распихали по углам трое его совладельцев, скрипел, шуршал, стучал, перекликался на разные голоса. В битловские ритмы, исторгаемые магнитофоном на другой половине дома, вплетались вопли Пугачевой, несшиеся из репродуктора, который включала на всю мощь глухая старуха-хозяйка.
– Тли-то, тли развелось, ужас… – причитала она, обходя свою крохотную часть сада. – И куда только воробьи смотрят…
Соседи трясли яблоню, наполняя корзины для базара.
– Куда трясешь на сарай! – кричал со своей половины совладелец. – И так всю шиферь побили! Если ветки не спилишь, я ее вообще срублю!
– Только попробуй, – огрызался хозяин яблони.
– Я тебя… – сыпал нецензурщиной сосед. – Не доводи, когда я из терпения лопну!
– Лопайся, грамотей… Говорить не умеет, а ругаться – прямо виртуоз!