Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Однако не зря на Руси ведется: надежда умира­ет последней. И при всех «про» и «контра» брало верх желание полагать, что для добрых свершений не бывает ни слишком рано, ни слишком поздно. Это, возможно, объяснит, каким образом и почему столь многие в СССР — оставим другие страны неучтенными — приняли перестройку за непод­дельный шанс заняться настоящим делом вместо доведенного до совершенства втирания очков.

Безразлично, насколько точной или завышенной являлась посылка «не все потеряно». Впадавшему в маразм советскому строю могла помочь единствен­ная пропись — правда. Правда без изъятий, не за­тянутая в корсет и приодетая, как бы она ни стес­нялась своей наготы. В этом, по моему убеждению, не должно было быть колебаний, никаких сделок с оппортунизмом. Политическое шельмовство или то, что ходит с ним в родстве, не обещало вызво­лить страну из трудностей, не давало спасительной передышки. Оно перекрывало кислород и там, где с перебоями он все-таки еще поступал.

Не вняли запевалы перестройки искренним сове­там. Не смогли или не захотели. Любимый клич — ввяжемся в бой, потом оглядимся — шел от Напо­леона. Наполеона, еще не вкусившего Бородино и Ватерлоо. Между тем совсем не обязательно было подражать громким авторитетам, достаточно было обратиться к завету безвестного мудреца, вменяв­шего: не зная броду, не лезь в воду.

Настоящая публикация не есть сведение счетов с кем бы то ни было. Куда важнее показать, что кру­шение Советского Союза обусловливалось не толь­ко и, судя по фактам, не столько императивами, па­рализовавшими рефлексы самосохранения нации, сколько спецификой властных структур и личны­ми качествами, присущими последним руководите­лям СССР. Сложившаяся под занавес цугцванговая ситуация являлась следствием, а не первопричиной деформаций всей конструкции, перескочивших кри­тические отметки. Деформаций, приведших к утра­те контроля над экономикой, в социальной сфере, в межнациональных отношениях, в оборонной по­литике и, больше того, контроля ведущих персона­лий над самими собой — своими страстями и при­страстиями.

На каждой ступени перестройки давались вари­анты, имелся выбор. Право решающего вердикта принадлежало, однако, единолично М.С. Горбаче­ву. Он не делился этим правом ни с кем — ни с парламентом, ни с правительством, ни с коллегами в Политбюро ЦК партии, ни с партией как ин­ститутом. Приняв сан президента, М.С. Горбачев и вовсе вознесся над Конституцией и народной во­лей, выраженной в ходе общесоюзного референду­ма. Если не застревать на форме — она могла быть и бархатной, — но брать суть, последний советский правитель ни на йоту не отступил от авторитариз­ма. Напротив, при нем авторитаризм расцвел са­мым махровым цветом.

«Новое политическое мышление» — это звуча­ло многообещающе. Как снимала настороженность и скованность инсценировка бурных дискуссий по обширному своду проблем различной пробы и до­стоинства! И что же совершалось в действительно­сти? Фантасмагория или мистификация? Или перед нами казус, отраженный в лермонтовском «Маска­раде»?

...Мир для меня — колода карт,

Жизнь — банк:

Рок мечет,

Я играю,

И правила игры я к людям применяю.

Нет, краски ничуть не сгущены. Дадим слово главному герою перестройки. В интервью Ма­рион Дёнхофф, издательнице еженедельника «Ди Цайт», М. Горбачев поведал, что он «использовал пост генерального секретаря для реформирования партии». Из коммунистической она, по его сло­вам, должна была стать социал-демократической, а в ноябре 1991 года быть раздробленной на «две, три, возможно, даже на пять» партий. Это был, заявил М. Горбачев, «действительно тщательно продуманный расчет». Или, вернее, мина, на ко­торой подорвался Советский Союз? Воистину, тот, кто знает нас, не похож на того, кого знаем мы. Тут исток большинства разочарова­ний и причал многих несбывшихся надежд.

Глава II. БЛИЖЕ К ТЕМЕ

За годы тесного общения с М. Горбачевым я на­правил ему около пятидесяти записок (меморанду­мов). Они охватывали широкий круг вопросов, не обязательно напрямую связанных с моими непос­редственными служебными обязанностями. Сооб­ражения, докладывавшиеся генеральному секрета­рю и позднее президенту устно, не в счет, так же как и выполненные по его заданиям проекты.

Отдавая дань иллюзии, будто бы пора едино­личного правления миновала, записки размечались поначалу также А.Н. Яковлеву, В.А. Медведе­ву, иногда — А.Ф. Добрынину. Так было, напри­мер, с предложениями в связи с приближавшейся сорок пятой годовщиной нападения Германии на СССР или с моими сомнениями насчет целесооб­разности принятия XXVII съездом КПСС новой редакции программы партии. Сочиненная в уго­ду Н.С. Хрущеву, программа нуждалась, на мой взгляд, не в подчистке, а в замене на солидный документ, в основу которого были бы положены не желания и несбыточные обещания, а упрямые факты и трезвые выкладки.

В августе—сентябре 1986 года я нашел необходимым привлечь внимание генсекретаря и ряда его коллег к грозовым тучам, что надвигались на ] ГДР, Чехословакию и другие союзные нам стра­ны. Очистительные грозы не помешали бы никому. Речь, однако, шла о нечто другом. Чтобы предостережение получилось весомей, к короткой записке была приложена экспертная оценка со­стояния дел, выполненная профессором Р.А. Белоусовым, с поразительно верным, как оказалось, прогнозом: к концу 1989 года страны СЭВа всту­пят в полосу экономических катаклизмов с нео­бозримыми социальными, политическими и иными последствиями. СССР, подчеркивал профессор Белоусов, по причине трудностей, с которыми в этот период столкнется он сам, не сможет прий­ти на помощь своим партнерам.

Другая записка анализировала положение в При­балтике. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услы­шать. Будучи с женой на отдыхе в Риге летом 1986 го­да, я воочию убедился, что пятидесятилетие возвра­щения Литвы, Латвии и Эстонии в состав России не пожнет среди прибалтов ликования. Записка напо­минала, что советская сторона так и не набралась мужества и ума сказать правду, в частности о секрет­ных протоколах к договорам 1939 года с Германией, и тем лишь подливала масло в огонь. Предлагалось не плыть по течению, а, не теряя времени, проста­вить точки над «и», чтобы, насколько еще возмож­но, овладеть инициативой.

Ведавшие, по крайней мере лучше меня, тай­ные канцелярские течения и кремлевские повет­рия Н.Е. Кручина и В.И. Болдин дали мне акку­ратно понять: то, что предназначено генерально­му секретарю, не обязательно должно становить­ся достоянием других. Первый сам определит, как, кого и с чем знакомить. Опять вы попадаете в идиотское положение: «для пользы дела» надобно рядиться в царедворцы. Уж эта не знающая осе­чек «польза делу»!

Пользуясь свободным часом, кладу на бумагу несколько формулировок, которые могли выпук­ло передать, как мне представлялось, квинтэссен­цию политики перестройки. Это было в октябре или ноябре 1986 года в Дели. Печатать некому, вывожу от руки максимально читабельно бук­вы. Н.Е. Кручина вручает записку М.С. Горба­чеву. «Больше социализма, больше демократии» прочно укрепляются в его лексиконе как реакция на попытки консерваторов слева и ниспровергате­лей справа противопоставить одно другому.

После визита в Индию генеральный, измотан­ный предельно насыщенным календарным годом, собрался в отпуск. Перед отлетом на юг он выдал мне телефонный звонок: было бы неплохо получить письменные соображения по десталинизации. Ага, отмечаю про себя, значит, мое выступление в ию­не на встрече М.С. Горбачева, Е.К. Лигачева, А.Н. Яковлева и других с представителями средств мас­совой информации, учеными-обществоведами, пи­сателями и публицистами отложилось в его цепкой памяти. Кто знает, возможно, его даже обеспокои­ло карканье: не рассчитаемся со сталинизмом — лишим перестройку будущего.

Если обойтись без перехлестов, можно закрепить и развить интерес М.С. Горбачева к ключевому направлению реформирования партии и системы. Упор лучше спроецировать на устранение разрыва между словом и делом, на уважение достоинства человека и демократизацию. Так я и поступил. От А.Н. Яковлева слышал, что генераль­ный секретарь с одобрением цитировал обширные . пассажи из моего послания на юг в кругу сопро­вождавших его советников.      ,