Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Живая жизнь все расставит на положенные мес­та. Сойдет на нет идолопоклонство, подобостраст­но сопрягающее даже нечто само собой разумею­щееся с земными светилами различной яркости и величины. Мастерам чинопочитания и дифирамбов заглядывать бы время от времени в святцы. Тогда скорее прекратили бы они есть начальство глаза­ми и думать ушами, не забывали бы совета боять­ся подлого, коему ты выказываешь уважение. Тем более, что про людей никогда не известно, когда в них кончается ангел и начинается дьявол.

Справедливость — социальная, межнациональ­ная, экологическая, сколько бы ее ни третировали, являет собой сердцевину «общечеловеческих цен­ностей», тот совместный знаменатель, что призван и способен уберечь от заката не отдельные режимы и престолы, но человечество, как таковое. Суще­ствует ли сей знаменатель? Не мираж ли это, лишь кажущийся объективной категорией, совокупнос­тью неоспоримых аксиом и критериев? Вычислить общее, соединяющее судьбы наций, удастся, воз­можно, легче, если вникнуть в мысль Нильса Бора: противоположности не исключают одна другую, а дополняют.

Не придумано строя, застрахованного от непо­годы, от блуда и некомпетентности властителей. Провалы, однако, тем вероятней и разительней, чем беднее и бессодержательней каталог альтер­натив, которые при сидениях наверху выносятся на негласное или гласное рассмотрение. Совсем скверно, когда власти предержащие высокомер­но презирают не одну только этику демократии и законности, но и элементарные императивы по­литической, экономической и социальной лоции. Тогда крушение фактически запрограммировано, и не обязательно быть ему в бурю, при ограничен­ной видимости: кому не везет, тот потонет и в луже от копыта.

К несчастью, Русь не единожды попадала под пяту узурпаторов. Доморощенных и залетных. Не впервые ее обездвиживает смута. В очередной раз на ветер летят национальные богатства, плоды тру­да и ратных подвигов поколений. За бортом горе­стные и неувядающие уроки собственной био­графии. Великую нацию, словно бесприданницу, опять отсылают в приготовительный класс наби­раться ума под надзором чужестранных пестунов.

О Русь некогда разбилась татаро-монгольская «тьма». Тевтоны, поляки, шведы с их лихими за­воевательными прожектами оступились на рос­сийских просторах. На «русском походе» кончил­ся Наполеон. В глубине России — под Москвой, на Волге, у Курска — состоялась панихида по на­цистским вожделениям о европейском и мировом владычестве. Сегодня это ставится России скорее в укор. Здесь фарисеи вычисляют резоны против московской «гигантомании», на вкус и взгляд неко­торых политиков, недостаточно еще перемолотой.

Ради чего Россией и ее преемником Советским Союзом были принесены великие жертвы — и не­избежные, и излишние? Чтобы отстоять право на самобытное существование или чтобы сжечь себя и развеяться, подобно наваждению? А может быть, тысяча лет и есть для государств тот «натуральный» возрастной рубеж, брать который дано избранным? Избранным не богами — они не занимаются таки­ми мелочами, как маркировка границ, расстановка кресел в ООН или определение состава НАТО.

Политики присвоили себе функцию жюри в при­суждении премий и розг. Похвальные грамоты и пайки — в нашем случае — рассылаются именно тем «реформаторам», что кичатся соучастием в зак­лании «Российской империи», кто на свой манер довершил задумки прежних «цивилизаторов», ви­девших Россию и Советский Союз расчлененными на полтора десятка территориальных образований, зависимых от внешнего мира экономически и не­способных блюсти свою безопасность.

Кое-кому государства, принесенного на жерт­венный алтарь, мало. Принялись за православие. Припомнили ему вклад в сохранение нацией са­мое себя и в поддержание панславизма в черную годину безвременья. Дробят церковь, дабы она про­зябала в смирении и не посягала бить в набат: «рос­сияне, опомнитесь», «соберитесь с духом и верой в себя», «не затеряйтесь в бьющем через край хаосе»!

Что было — не вернуть. Развитие обогнало мос­ковских верхоглядов и тугодумов, полагавших, буд­то не про них писано: нельзя держать шаг длиннее, > чем дорога. Какой восстанет страна из пепла: луч­ше ли познает себя и очистится в горниле испыта­ний от суетного, если восстанет вообще? Тот, кого всерьез заботит национальное завтра, не может за­клиниваться на вчерашнем и позавчерашнем. В кон­це концов, неудачи и поражения лучше способству­ют воспитанию характеров и нравов, чем победы. Это в равной степени относится и к отдельным лю­дям, и к нациям.

Почти перевелись политики, которые, делая свой выбор, готовы во всей полноте отвечать за него. При удаче гложет в основном стремление — не продеше­вить бы в ее капитализации. Но вот не заладилось, и перед вами хамелеон. Нет-нет, это не он. Выбор исполняли скопом, с сотоварищами. Или возьмутся доказывать, что другого решения не допускали об­стоятельства, потусторонняя сила, тупиковая ситуация, как будто тупики ниспосылаются, а не плодят­ся, прежде всего с подачи политиков.

Сомнения в том, не переступило ли развитие в СССР ту роковую грань, за которой нет возврата к изначальным идейным ценностям, наличество­вали давно и в предостаточном наборе. Не зашло ли перерождение общества и его базовых инсти­тутов настолько далеко, что под угрозой оказался не советский эрзац-социализм, а будущее держа­вы, внешне находившейся в зените своего могу­щества? Этот кардинальный вопрос требовал чест­ного и внятного ответа.

Имелись основания не только сомневаться, но даже отчаиваться. Страна теряла способность себя кормить, лечить, одевать, дать своим гражданам ма­ло-мальски приличный кров над головой. Матери­альные ресурсы, бессчетные миллиарды бюджетных средств, интеллектуальный капитал пропадали про­падом в бездонной бочке милитаризма. Приспосаб­ливаясь к чужой логике конфронтации и свойствен­ным ей военным технологиям и мышлению, СССР загнал себя в перманентный кризис.

Чем больше оружия противной стороны нейтра­лизуется собственным оружием, тем весомее в об­щем раскладе сил, в состязании систем становятся несиловые факторы — те, что определяют жизнен­ный уровень, социальное, культурное, нравственное состояние общества. Здесь в первую очередь совер­шается идентификация индивидуума и системы. Не правда ли, элементарно до банальности?

Но отдавали ли советские руководители себе в этом отчет? Не похоже. Иначе не объяснить, поче­му кирпичик за кирпичиком, блок за блоком они разрушали то, что собирались укрывать от угроз из­вне посредством ракет и танков. Поразительное забвение того, что без экономической, социальной (в незауженном толковании), гражданской защи­щенности любое общество сегодня не может быть ни современным, ни внутренне стабильным, ни не­уязвимым перед вызовами извне.

По Клаузевицу, война есть продолжение полити­ки другими средствами. Контрагенты по «холодной войне» умудрились низвести государственную по­литику до роли продолжателя войны иными сред­ствами, а дипломатию и вовсе подрядить в служанки милитаризма. Особенно преуспели тут Соединен­ные Штаты. Они чаще, чем кто-либо, хватались за ядерную дубинку и, как никто, были изобретатель­ны в рецептурах ее «дипломатического» примене­ния. И завяжем для памяти узелок: эта «диплома­тия» осекалась, не находила продолжения всякий раз, когда ей поперек вставал человеческий фактор, возмущение также самих американцев, не горев­ших желанием проверить опытом прогноз ученых насчет «ядерной зимы» или испробовать на себе степень рискованности «конфликтов малой интен­сивности». Впрочем, Москва не довольствовалась ролью созерцателя. Ей льстил ореол сверхдержавы, и она мало тревожилась, что где-то с конца шести­десятых годов СССР вел гонку вооружений и воен­ных технологий не против США и НАТО, но про­тив самого себя.

Да, в сомнениях открывался и провожался каж­дый Божий день. Сомнения понуждали касаться неприкасаемых категорий, лезть в суть диспропор­ций и противоречий без модных в советскую пору ссылок на объективные трудности и право экспе­риментаторов на ошибки. Нельзя сказать, что со­мнений в итоге убывало.