Страница 3 из 5
— Главное — мы были моложе, — усмехнулся Эртер.
— Когда, в какие годы? — спросил я с бьющимся сердцем.
— Да мы все путаемся в датах, — сказал Зонахидзе. — Во всяком случае, до потопа…
Он внезапно помрачнел.
— Бывают же совпадения… — сказал Эртер.
Он встал, подошел к невысокой стойке в углу и вернулся к нам, листая газету. Потом протянул ее мне, указывая на объявление:
«Дочь, сын, внуки, племянники и внучатые племянники, а также друзья Жорж Сашер и Степа де Джагорьев — с прискорбием извещают о кончине Мари де Резан, воспоследовавшей 25 октября, на девяносто втором году жизни.
Погребение на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа после отпевания в кладбищенской часовне 4 ноября в 16 часов.
Заупокойная служба девятого дня состоится 5 ноября в русской православной церкви: Париж, XVI округ, ул. Клод-Лоррен, 19.
Специальные уведомления рассылаться не будут.»
— Так, значит, Степан жив? — спросил Зонахидзе. — Вы с ним видитесь?
— Нет, — сказал я.
— И правильно. Надо жить настоящим. Ну что, Жан, коньячку напоследок?
— Сейчас.
С этой минуты они, казалось, потеряли всякий интерес к Степе и к моему прошлому. Но это уже не имело значения. Я напал на какой-то след.
— Вы не дадите мне эту газету? — спросил я с деланным безразличием.
— Конечно, — сказал Эртер.
Мы чокнулись. Итак, от того, кем я был когда-то, остался лишь смутный силуэт в памяти двух барменов, да и то заслоненный наполовину фигурой некоего Степы де Джагорьева. А об этом Степе они ничего не слышали со времен «потопа», как выразился Зонахидзе.
— Значит, вы частный детектив? — спросил Эртер.
— Уже нет. Мой патрон ушел на покой.
— А вы? Продолжаете этим заниматься?
Не отвечая, я пожал плечами.
— Как бы то ни было, я рад с вами познакомиться. Приходите, вы всегда будете здесь желанным гостем.
Он уже встал и протягивал нам руку.
— Простите меня… Я вас выставляю, мне надо заняться бухгалтерией… А тут еще они… только оргий мне не хватало…
Он кивнул в сторону пруда.
— До свиданья, Жан.
— До свиданья, Поль.
Эртер задумчиво посмотрел на меня. И сказал, растягивая слова:
— Теперь, когда вы встали, у меня в памяти возникает совсем другой человек…
— Кто же? — спросил Зонахидзе.
— Один постоялец из отеля «Кастилия», который всегда возвращался поздно ночью… когда мы там работали…
Зонахидзе в свою очередь окинул меня взглядом.
— А что, — заметил он, — может, вы и жили когда-то в «Кастилии»…
Я растерянно улыбнулся.
Зонахидзе взял меня под руку, и мы направились к выходу. В зале стало еще темнее, чем раньше. Новобрачной в бледно-голубом платье за столиком уже не было. Когда мы вышли, с той стороны пруда до нас долетели всплески музыки и смех.
— Прошу вас, — обратился я к Зонахидзе, — если вам не трудно, напомните мне мелодию песни, которую заказывал этот, как его…
— Степа?
— Да.
Он стал насвистывать первые такты. Потом остановился.
— Вы хотите встретиться со Степой?
— Может быть.
Он с силой сжал мне руку.
— Скажите ему, что Зонахидзе часто думает о нем.
Его взгляд задержался на мне.
— Кто знает, может, Жан и прав. Вы были постояльцем отеля «Кастилия»… Постарайтесь вспомнить… отель «Кастилия», улица Камбон…
Я повернулся и открыл дверцу автомобиля. Кто-то съежился на переднем сиденье, прижавшись лбом к стеклу. Я наклонился и узнал новобрачную. Она спала, бледно-голубое платье задралось выше колен.
— Надо как-то от нее избавиться, — сказал Зонахидзе.
Я легонько потряс ее, но она не просыпалась. Тогда я обхватил ее за талию и с трудом вытащил из машины.
— Не можем же мы бросить ее прямо на землю, — сказал я и, подняв, отнес на руках в ресторан. Голова молодой женщины откинулась на мое плечо, светлые волосы ласкали шею. Пряный аромат духов напоминал мне что-то. Но что?
3
Было без четверти шесть. Я попросил шофера такси подождать меня на улочке Шарль-Мари-Видор, а сам пошел пешком к улице Клод-Лоррен, где находилась русская церковь.
Двухэтажное строение с тюлевыми занавесками на окнах.
Справа тянулась широкая аллея. Я встал на противоположном тротуаре.
Первыми у входа в дом, со стороны улицы, остановились две женщины. Одна из них, темноволосая, коротко стриженная, была в черном шерстяном платке. На голове другой, сильно накрашенной блондинки, красовалась серая шляпа, по форме напоминавшая мушкетерскую. Я слышал, что они говорят по-французски.
Подъехало такси, из него с трудом выбрался совершенно лысый, тучный старик с набрякшими мешками под узкими монгольскими глазами. Он пошел по аллее.
Слева, свернув с улицы Буало, ко мне приближалась группа из пяти человек. Две немолодые женщины вели под руки старичка, бледного и хрупкого, словно из гипса. За ними шли двое мужчин, наверное отец и сын, очень уж они были похожи друг на друга — оба в серых элегантных костюмах в полоску, — отец выглядел как-то фатовато, у сына были белокурые волнистые волосы. Их догнала машина, откуда вылез другой старик, подтянутый и быстрый, в пелеринке из плотного сукна, с седыми волосами ежиком. Выправка у него была военная. Не он ли Степа?
Все они вошли в церковь через боковой придел, в конце аллеи. Мне хотелось пойти за ними, но мое присутствие среди этих людей наверняка привлекло бы внимание. Меня все больше мучила тревога, что я так и не угадаю, кто из них Степа.
Справа поодаль остановился автомобиль. Из него вышли двое мужчин, потом женщина. Один мужчина, очень высокий, был в темно-синем пальто. Я перешел улицу и ждал, пока они поравняются со мной.
Они подходят все ближе, ближе. Мне кажется, что высокий, прежде чем свернуть в аллею вместе с остальными, бросает на меня пристальный взгляд. Сквозь витражи окон, выходящих на аллею, видны горящие свечи. Он наклоняется, чтобы пройти в дверь, слишком для него низкую, и во мне возникает уверенность, что это и есть Степа.
Мотор такси работал, но шофера за рулем не оказалось. Дверца была приоткрыта, будто он должен вот-вот вернуться. Куда он мог деваться? Осмотревшись, я решил поискать его где-нибудь поблизости.
Я обнаружил его в кафе неподалеку, на улице Шардон-Лагаш. На столике перед ним стояла кружка пива.
— Вы еще долго? — спросил я.
— Ну… минут двадцать.
Белокожий блондин, пухлые щеки, голубые глаза навыкате. Пожалуй, я никогда не встречал человека с такими мясистыми ушными мочками.
— Ничего, что я не выключил счетчик?
— Ничего, — сказал я.
Он мило улыбнулся.
— Не боитесь, что такси угонят?
Он пожал плечами.
— Да ну…
Ему принесли бутерброд с ветчиной, и он деловито принялся за него, не спуская с меня тусклого взгляда.
— А кого вы, собственно, ждете?
— Да тут, одного… он должен сейчас выйти из русской церкви.
— Вы русский?
— Нет.
— Глупо как-то… Вы бы его спросили, когда он выйдет… Дешевле обошлось бы…
— Ничего не поделаешь.
Он заказал еще пива.
— Я не мог бы попросить вас купить мне газету?
Он полез было в карман, но я остановил его:
— Что вы…
— Спасибо. Купите мне «Эриссон». И еще раз спасибо… вот…
Я долго блуждал в поисках продавца газет и обнаружил его только на Версальской авеню. «Эриссон» оказался газетенкой, напечатанной на бумаге болотного цвета.
Он читал, нахмурив брови, и слюнявил палец кончиком языка, чтобы перевернуть страницу. А я смотрел, как этот полный блондин с голубыми глазами и белой кожей читает зеленую газету.
Я не решался прервать его чтение. Наконец он взглянул на свои миниатюрные часики.
— Пора идти.
На улице Шарль-Мари-Видор он сел за руль, и я попросил подождать меня. А сам встал на прежнее место перед церковью, но на противоположном тротуаре. Никого не было видно. Вдруг они уже ушли? Тогда у меня нет никакой надежды вновь отыскать следы Степы де Джагорьева, потому что это имя не значится в парижском справочнике Боттена. За витражами по-прежнему горели свечи. Знал ли я прежде эту старую даму, которую отпевают сегодня? Если я когда-то бывал у Степы, он, наверное, знакомил меня со своими друзьями, возможно и с этой Мари де Резан. Она и тогда, видимо, была уже немолода.