Актеры шахматной сцены

Словом, внешность его была бы обычна – такой, знаете, современный молодой человек, если бы не глаза – большие, выпуклые, продолговатые, с зеленоватым отливом («как у кошек. А у кошек ведь красивые глаза»? – так сказал мне однажды юный Карпов не без затаенной гордости). Да, глаза у него необычные – холодные и обжигающие в одно и то же время.

Именно глаза придают манере Карпова нечто, весьма интригующее зрителей. Сделав ход и торопливо поправив волосы, он начинает вдруг бросать на противника пронзительные выпытывающие взгляды, словно посылая один за другим снопы телепатических лучей. Даже человеку, наблюдающему это со стороны, делается не по себе, а что же должен испытывать соперник?

Но однажды самому Карпову пришлось стать одновременно не только субъектом, но и объектом визуального воздействия, если таковое, разумеется, существует. Я имею в виду матч на первенство мира Карпов – Каспаров (1984/85).

Это был особенный, удивительный матч, не имевший прецедента в истории шахмат. В нем было сыграно сорок восемь партий – ровно вдвое больше, чем, скажем, в матче Ботвинник – Бронштейн (1951) либо Петросян – Спасский (1966). Но и этого чудовищного количества партий не хватило, чтобы узнать победителя: после того, как Каспаров выиграл 47-ю и 48-ю партии, то есть при счете 5:3 (остальные встречи закончились вничью) президент ФИДЕ Кампоманес в феврале 1985 года вмешался в небывало затянувшееся (на пять месяцев!) единоборство и прервал его, назначив новый матч на сентябрь. Никогда не было такого долгого матча, никогда не было матча с таким большим количеством партий и никогда не было матча на первенство мира, который не назвал бы победителя.

Не стоит доказывать, каким тяжким испытаниям подверглись оба соперника, особенно если вспомнить беспрецедентный опять-таки ход поединка. Сначала матчевая судьба сурово обошлась с претендентом. Каспаров должен был, конечно же, понимать, что по логике матчевой борьбы именно Карпов, обладая преимуществом шахматного опыта вообще и матчевого в частности, постарается, скорее всего, в первых партиях добиться максимально возможного перевеса. Как и должен был понимать, что при игре до шести побед и без ограничения количества партий (ничьи – не в счет) спешить незачем. Тем более, что Каспарову надо было еще врасти, пустить хоть маленькие корешки в скудную, неподатливую почву матча на первенство мира, к тому же безлимитного, а значит, вдвойне для него нового.

Да и такой знаток матчевого единоборства, как Ботвинник, публично остерегал своего бывшего ученика от опрометчивых действий на старте.

Увы, повышенная эмоциональность, логика его хотя и универсального, но вместе с тем резко наступательного стиля в сочетании с оптимизмом молодости вступили в столкновение со здравым смыслом. И хотя логика матчевой борьбы должна была безоговорочно подчинить себе все, верх взял темперамент.

Нельзя, впрочем, исключать и того, что Каспаров решил ошеломить противника упреждающим ударом. Так или иначе, но в любом случае уверенный в себе претендент переоценил свои силы, а значит недооценил силы своего грозного противника. В это трудно поверить, согласен, но вспомним – Каспарову был всего двадцать один год: в истории борьбы за первенство мира, по крайней мере среди мужчин, не было и этого аналога.

Наивность такой стартовой тактики стала очевидной катастрофически быстро. Отражая с большим мужеством и хладнокровием азартные атаки Каспарова, Карпов искусно перехватывал инициативу и одерживал одну победу за другой. Уже после девятой партии счет стал 4:0 в пользу чемпиона.

Начиная с десятой партии, потрясенный свершившимся Каспаров не сомневался в успехе чемпиона. Возникла парадоксальная ситуация, диктовавшая осторожность обоим: один рисковать уже не мог, другой – не хотел. Последовала (опять-таки беспрецедентная!) серия из семнадцати ничьих, после чего Карпов одержал пятую победу, и Каспаров оказался у роковой черты.

Смею утверждать: в этот момент никто, даже, наверное, и Каспаров, не сомневался в успехе чемпиона. Но один шанс у претендента все-таки сохранился. Он заключался, этот шанс, в том, что чемпион, как можно было понять в ходе семнадцати ничейных партий, поставил перед собой цель не просто победить в матче, но и не проиграть ни одной партии.

Трудно упрекнуть Карпова за этот замысел. В победе он не сомневался, а раз так, то почему бы, во-первых, не победить эффектно, а во-вторых, и это неизмеримо важнее, почему бы не нанести Каспарову удар такой психологической силы, который хотя бы на ближайшие годы лишил его уверенности в себе во встречах с чемпионом.

Но на этот раз роковой просчет допустил Карпов. Теперь уже он переоценил свои, по крайней мере физические, возможности и недооценил стойкости духа, физического и психического здоровья своего молодого противника. С каждой ничьей уже поверженный, казалось бы, Каспаров сначала незаметно, а потом все более ощутимо приходил в себя. Мало того, Карпов не учел того, что в ходе буквально каждой партии Каспаров набирался матчевого опыта, мужал как боец, просто взрослел, наконец.

И вот игровая инициатива постепенно переходит к претенденту. По-прежнему избегая рискованных решений, он умудряется вскрывать изъяны в игре Карпова и одерживает три победы. Замечательное мужество молодого претендента производит сильное впечатление на шахматный мир, и разочаровавшиеся было болельщики Каспарова прощают ему ошибки старта.

Теперь читателю, разумеется, понятно, почему в этом матче, как ни в каком другом, психология борьбы играла особенно важную роль. Уже с самого начала поединка наблюдательные зрители подметили, что соперники, в первую очередь Каспаров, вели себя необычно.

Если бы не знать, кто выступает в роли многоопытного чемпиона и кто дебютирует в соревновании на первенство мира, можно было в начале матча легко перепутать чемпиона с претендентом. Карпов практически не вставал из-за стола, изредка бросал в сторону публики отрешенные взгляды, щеки его в отдельные моменты вспыхивали румянцем. Каспаров же часто отрывался от доски, уверенно ходил по сцене, и только испытующие взгляды, с которыми он то и дело обращался в зал, выдавали его волнение. Кстати, и шахматные часы усиливали иллюзию того, что соперники как бы поменялись ролями: в ходе первой партии Каспаров имел в запасе сорок минут, в ходе второй – час!

Особенно уверенным выглядел Каспаров в шестой партии, когда, двинув в окончании центральную проходную пешку, вскочил из-за столика и стал быстро ходить, выражая всем своим обликом веру в неминуемую победу. Увы, он упустил выигрывающее продолжение, потом упустил и ничью.

Эта партия была, наверное, одной из важнейших в матче. Отныне Карпов обрел уже свою обычную бесстрастность. Иногда прогуливался, спокойно поглядывал в зал, а в облике Каспарова явственно проступила растерянность. Быть может, мне это казалось, но, глядя в зал, туда, где сидела мать и его помощники, он как бы невольно искал одобрения своей игре. В этом мне виделось что-то детское, никак не укладывающееся в привычное представление о рыцаре, который дерзнул бросить вызов чемпиону. Но представьте себе состояние юноши, который по неопытности позволил себе в предматчевых интервью заявить, что считает свои шансы примерно равными (а кое в чем даже и выше, чем у чемпиона!) и уже в самом начале матча оказался в катастрофической ситуации. Представьте, что в глазах миллионов своих почитателей он оказался банкротом, который не может оплатить так решительно выданные перед матчем векселя…

После девятой партии зрители видели уже другого Каспарова – почтительного, готового после партии анализировать ход игры столько, сколько этого пожелает замкнутый, непроницаемый чемпион. Каспаров и теперь иногда прогуливался в ожидании хода, но той походки, что была в шестой партии после хода центральной пешки, не было и в помине.

Непосредственность, впечатлительность, эмоциональность Каспарова позволили бы человеку, даже и не знавшему счет матча, безошибочно угадать, как обстоят дела у соперников.