Страница 28 из 85
Вы, может быть, подумаете, что когда колесо фортуны закрутилось в другую сторону, облик Каспарова вновь стал иным? Только отчасти! Жестокий урок не прошел даром: ощущение переживаемого кошмара, ощущение загнанности, детского отчаяния конечно же исчезли бесповоротно, но и прежнего, легковерного, самоуверенного Каспарова публика не видела тоже…
Но нас с вами интересуют сейчас не спортивные перипетии и даже не то, скрывали или нет соперники свои эмоции, и если скрывали, то насколько умело. Если вы помните, мы остановились на манере Карпова как бы ощупывать противника испытующими взглядами. Так вот и Каспаров ощущает, как можно понять, такую же потребность в «разведывательных» взглядах.
Было очень любопытно следить, как оба противника, независимо от того, чья была очередь хода, то и дело отрывались от доски, чтобы сделать что-то вроде моментального снимка. Затем где-то в глубинах психики, в подкорке, схваченное выражение лица соперника «проявлялось», подвергалось молниеносному анализу, после чего все повторялось. При том, что оба проделывали это довольно часто, я ни разу не заметил, чтобы взгляды их скрестились. Как удавалось им избежать открытого столкновения взглядами, для меня остается тайной.
Нет сомнения в том, что это обжигание друг друга глазами было совершенно непроизвольным и свидетельствовало о полном отключении обоих от публики, от всего, что не имело прямого касательства к событиям на доске. Чаще всего это происходило в кульминационные моменты борьбы и сопровождалось, правда, главным образом у Каспарова, и другими проявлениями нарастающего волнения. Помню, как в ходе тридцать первой партии, где Карпов в один момент был близок к достижению заветного счета, Каспаров после двадцать седьмого хода снял пиджак, ерзал, то откидывался на стуле, почесывая затылок, то облокачивался. В пресс-центре один из фоторепортеров пытался сделать снимок претендента в этой партии, которая грозила стать последней в матче, но Каспаров, непрерывно двигаясь, никак не позволял ему осуществить задуманное…
Когда семь месяцев спустя противники начали вторую или (если иметь в виду количество сыгранных в первом матче партий) третью серию единоборства, их «визуальные взаимоотношения» были иными. Сделав ход, Каспаров, как правило, удалялся за кулисы, где каждому из бойцов была предоставлена комната с двумя мониторами, находясь в которой можно было и обдумывать позицию и без помех наблюдать, если хотелось, за поведением соперника, показываемого крупным планом. Карпов тоже изредка покидал сцену, но, как правило, он в этом матче не оставлял столика и даже прогуливался в отличие от предыдущего поединка лишь считанные разы. Как известно, этот матч дал шахматному миру нового чемпиона. Об этом возвестила только последняя, двадцать четвертая партия, которая по своему драматизму и характеру борьбы, в ходе которой Каспаров пожертвовал за захват инициативы две пешки, явилась как бы прообразом всего матча.
Нас в данном случае интересует не борьба как таковая, а ее чисто внешнее воплощение. Анатолий Карпов в этом смысле вел свою роль в обычной бесстрастной манере. Только при очень внимательном наблюдении можно было найти разницу в его поведении после первой партии, которую он проиграл, и после пятой, которая вывела его на привычную позицию лидера. В состоянии растерянности он был, пожалуй, лишь в финале одиннадцатой партии, где автоматически сделал несколько лишних ходов, так как сдаться можно было сразу же, как только стал очевидным его явный промах. Ну а то, что Карпов в момент признания своего поражения в последней партии, и следовательно в матче, вышел из привычного образа – не сумел скрыть отчаяния и, вжав голову в плечи, торопливо покинул сцену – это так по-человечески понятно. Тут и профессиональный актер в схватке с такими эмоциями был бы бессилен.
Что же касается Гарри Каспарова, то зрители Концертного зала имени Чайковского увидели претендента, а затем и чемпиона (хотя в этой роли Каспаров находился на сцене считанные минуты) существенно иным. Правда, как и прежде, он первым выходил на сцену и с подчеркнутой приветливостью, играя неизменной улыбкой, здоровался с судьями, но в сравнении с первым матчем это было единственным повтором.
Эмоциональный и впечатлительный, Каспаров по-видимому решил свести до минимума выдачу информации. Деловитое рукопожатие с соперником до и после игры – и только. Никакого, даже мимолетного анализа после партии, как это не раз случалось в предыдущем матче. Значительно более редкие поглядывания в зал – они ведь тоже дают кое-какую пищу для размышления опытнейшему и очень проницательному сопернику. При возвращении на сцену – бесстрастный вид, даже если чемпион сделал и неожиданный ход.
Все эти внешние перемены были важны не только сами по себе – они еще в какой-то мере свидетельствовали и о том, насколько глубокие выводы сделал для себя Каспаров из уроков первого матча. Насколько сдержаннее, собраннее, серьезнее, а главное искушеннее в матчевой борьбе стал он всего за пять месяцев первого матча!
Все это так, может сказать читатель, но а как же с небывалым в истории матчей на первенство мира и более подходящим для Каспарова образца 1984 года жестом – выброшенными по-футбольному вверх руками? Жестом, увиденным миллионами телезрителей, когда им показали концовку последней партии?
Меня этот жест при всей его необычности совсем не коробит. Более того, нечто подобное не могло не произойти. Вспомним: новому чемпиону было всего двадцать два года! Вспомним: на старте первого матча, будучи на год моложе и не имея, по собственному признанию, никакого представления о том, что такое борьба на подобном уровне и с таким могучим противником, он переживает стресс, проигрывая после девяти партий 0:4. Вспомним последовавшую затем пытку из семнадцати ничьих подряд, после чего счет стал 0:5. Вспомним, что на протяжении еще двадцати одной партии он стоял на краю обрыва, а когда выиграл три партии, из них две подряд, матч был прерван. Вспомним, наконец, что Анатолий Карпов, по заявлению Гарри Каспарова, сделанному сразу по окончании борьбы, «сражался в матче грандиозно». Каспаров «ощущал это морально и физически». Вспомним все это и не станем удивляться тому, что Каспаров тоже вышел из образа и в ответ на овацию зала вскинул руки, тем более что тут же убежал за кулисы…
Но вернемся, однако, к перестрелке взглядами или, точнее, к привычке в ходе игры ощупывать лицо противника глазами, в попытке, быть может, непроизвольной и неосознанной, выведать что-либо о его состоянии либо намерениях. Есть на шахматной сцене еще один актер, который пользуется или пользовался аналогичными, причем более сильно действующими средствами. Я имею в виду Михаила Таля. Вот он склонился над доской, демонстрируя залу хищный горбоносый профиль. Глаза его сверлят доску, руки автоматически нашаривают на столе сигареты и спички – оторвать взгляд от доски Талю трудно. Но вот сделан ход, нажата кнопка часов, Таль закуривает, делает глубокую затяжку, и тут его глаза отрываются от доски и наставляются в упор на противника. «Я бросаю на партнера, как говорят, изучающие взгляды, – сказал мне однажды Карпов, а Таль, это тоже говорят, старается что-то внушить, навязать свою волю, не так ли?»
Теперь, когда Талю, шахматисту с яркой и драматичной судьбой, давно уж не удается стать одной из главных фигур в состязаниях претендентов, когда игра его в чем-то утратила присущие ей прежде чудодейственные свойства, прекратились и разговоры о том, что Таль якобы гипнотизирует противников. Я никогда не верил в эти предположения, хотя и допускаю, что под пристальным и жгучим взглядом Таля противник действительно мог, смешавшись, сделать вдруг не совсем то, что предварительно задумал. Но тут действовал, с моей точки зрения, не гипноз, а скорее страх, страх перед действительно загадочным умением Таля создавать предпосылки для атаки из ничего, на ровном месте.
Но вот доктор экономических наук и известный шахматный литератор Б. Вайнштейн в своей весьма интересной книге «Импровизация в шахматном искусстве» пишет: