Страница 26 из 85
Своей ограниченностью, флюсностью в развитии, неконтактабельностью Фишер волей-неволей способствует развитию «интеллектуального босячества», словно раковая опухоль разрастающегося в шахматном мире. Я не считаю себя компетентным судить о пути развития шахмат, но уверен, что «интеллектуальное босячество» все чаще сводит древнее и великое искусство к примитивной формуле: «кто – кого». А это исключает одно из важнейших качеств шахматной игры – творческий, художнический подход.
С этой точки зрения манера игры Фишера мне кажется суховатой. Он делает мало ярких суперходов, зато почти не делает слабых и тем более ошибочных…
Конечно, в кратких записках невозможно раскрыть всю сложность и противоречивость такого, с писательской точки зрения, явления, как Роберт Фишер… Признаюсь совершенно искренне, я бы не хотел видеть Роберта Фишера на троне чемпиона мира по шахматам… Мне не хотелось бы, чтобы кумиром шахматного искусства стал человек, которого при любых натяжках я не могу назвать моим современником в положительном значении этого слова…»
Вы, конечно, обратили внимание на то, что речь в приведенных отрывках шла в основном о внешнем облике Фишера, хотя это позволило Голубеву сделать не очень логичный вывод – о том, что он не хотел бы видеть Фишера чемпионом мира. А вот каким виделся Фишер гроссмейстеру Котову:
«Факт сильного воздействия личности Фишера на противников бесспорен. Я внимательно наблюдал в Ванкувере за игрой Тайманова и Фишера. Сам я всю жизнь отличался даже чрезмерной шахматной храбростью… мне не был страшен никто. Но, честное слово, если бы мне пришлось играть против Фишера, я, вероятно, также стушевался бы. Это неотрывно висящее над шахматной доской лицо фанатика, горящие глаза, отрешенность от внешнего мира. Эти длинные пальцы, снимающие с доски твои пешки и фигуры…»
Это уже нечто иное. Даже совершенно иное. Подводя итоги своих впечатлений о Фишере, Александр Котов в ходе диалога с Леонидом Зориным в Центральном Доме литераторов сказал:
– Итак, я знаю трех Фишеров. Фишер № 1 – это славный парень, с которым приятно иметь дело. Таким я видел его в Канаде на закрытии матча с Таймановым. Это Фишер, съедающий два бифштекса и выпивающий семь довольно крепких коктейлей. Тактичный Фишер, убеждающий Марка Евгеньевича, что матч был равным, а счет (6:0 – В. В.) не соответствует характеру поединка. Фишер общительный и остроумный, с широким кругозором.
Фишера № 2 можно наблюдать во время игры. Это грозная и неумолимая сила. Он перегибается через стол, голова свешивается над вашими фигурами, глаза горят. Ощущение такое, будто перед вами колдующий шаман, священник, творящий молитву. Его фанатическая увлеченность и преданность шахматам обезоруживающе действуют на противников.
Наконец, Фишер № 3. Странный, загадочный, поступки которого в состоянии объяснить разве что психологи. Этот Бобби любит деньги, но сия слабость свойственна не только ему. Впрочем, он отказывается от заработков на рекламе, как бы велики они ни были.
Дополняя эту характеристику, Зорин заметил:
– Да, я тоже полагаю, что здесь не может быть однозначного ответа, и я бы не решился назвать Фишера корыстолюбцем. Особенно когда он отказался от весьма больших доходов после победы в Рейкьявике… Думаю, что требования высоких гонораров были для Фишера средством скорее утвердить достоинство шахмат, чем мечтой о наживе. Мысль, что чемпиону по боксу отдается предпочтение перед шахматным королем, была для Фишера поистине невыносимой…»
Известно невероятное множество других противоречивых мнений. Я приведу здесь высказывания двух людей, близко знавших Фишера и, тем не менее, резко расходившихся во взглядах на одну, но важную проблему – отношение Фишера к деньгам.
Эйве: «Не нужно идеализировать Фишера. Мне кажется, он просто хочет сколотить себе состояние на черный день».
Ларсен: «Финансовые требования Фишера нередко производят впечатление непомерной алчности. Но это не так. Деньги для Фишера не играют своей обычной роли. До, во время и после матча в Рейкьявике американский гроссмейстер отклонил массу выгодных предложений. Он легко мог получить несколько миллионов долларов, но так же легко от них отказался.
Фишер одержим одной идеей – повысить престиж шахмат в США. А масштаб престижа в США – деньги». (В дополнение к этому: как писал гроссмейстер Бирн, Фишер, став чемпионом мира, отверг различные коммерческие предложения на сумму почти в 5 миллионов долларов.)
Как показали дальнейшие события (а оба эти высказывания были сделаны в 1973 году), Ларсен оказался ближе к истине. Он вообще показал себя необычайно тонким знатоком Фишера и провидцем его судьбы. За два года до того, как Фишер официально уведомил ФИДЕ, что отказывается играть матч с Карповым, Ларсен предсказал, что Фишер откажется защищать свой титул.
Тема Фишера неисчерпаема. На современной шахматной сцене он играет, точнее, кажется, увы, уже сыграл самую драматичную, может быть, и трагическую роль. Все, кому дорого шахматное искусство, глубоко сожалеют по поводу того, что этот несомненно великий шахматист по трудно понятным причинам решил отойти от шахматной борьбы.
Насколько в шахматном мире сохранилось почтение к экс-чемпиону мира, можно судить по такому маленькому эпизоду. К закрытию московского международного турнира 1981 года прибыл тогдашний президент ФИДЕ исландец Фридрик Олафссон. Вместе с несколькими другими гроссмейстерами, в том числе с Василием Смысловым и Сало Флором, он выступал в Политехническом музее и показал, в частности, партию, выигранную им у Фишера. У демонстратора что-то не очень ладилось с передвижением фигур, и Смыслов совершенно серьезно сказал:
– Дух Фишера сопротивляется показу этой партии…
Что же до странностей Фишера, то, откровенно говоря, странными выглядят порой многие шахматисты, даже такие, от которых странностей трудно, казалось бы, ожидать.
Выдающийся венгерский гроссмейстер Лайош Портиш, давний претендент на мировое первенство, являет собой образец спокойствия, хладнокровия, рассудительности. Но вот, выступая в московском международном турнире 1981 года, Портиш пришел на доигрывание партии с Белявским. Он медленно поднялся по ступенькам, ведущим из комнаты участников на сцену, очень медленно, жуя губами, подошел к своему столику, остановился. Смотрел на доску каким-то отрешенным взглядом.
Судья тем временем вскрыл конверт, сделал на доске записанный ход и жестом пригласил Портиша приступить к продолжению партии, но тот в ответ только что не замахал руками: «Нет, нет, что вы, я доигрывать не буду!»…
Кажется, единственный из гроссмейстеров, кто в любых турнирах, в любых матчах неизменно играет самого себя, это Анатолий Карпов. Человек без намека на присутствие каких-либо комплексов, рациональный в каждом помысле, каждом поступке, целеустремленный, он не замечает зрительного зала не потому, что, как Полугаевскому, ему недосуг, а просто по причине того, что Карпову безразлично, как он выглядит со стороны. Безразлично не из-за высокомерия, отнюдь. Карпов, как мне кажется, убежден, что его поведение безупречно и уж, во всяком случае, никак не нарушает предписаний шахматного кодекса. Кроме того, он знает, что интересоваться реакцией публики ни к чему, это отвлекает, мешает сосредоточиться; словом, не замечать зала – это оптимальный вариант, а только таким вариантам Анатолий Карпов и следует.
Он среднего роста, худощав. Широковатые скулы круто сбегают к острому подбородку. Прямые волосы свисают на лоб, и он поправляет их мальчишеским жестом. (С годами, правда, он стал делать это реже – вот тут уж действительно сказывается результат «целеустремленного самовоспитания»). В безупречно отглаженном, сшитом по моде костюме, в галстуке, узел которого широк ровно настолько, насколько нужно, во всем его внешнем облике, включая простую прическу, ощущается не только хороший, строгий вкус, но, прежде всего, характер – характер человека, который все делает добротно, ни в чем не терпит небрежности.