Страница 66 из 111
Шли дни, и, захваченные пустыней люди чувствовали, как жизнь покидает их. Туземцы научили их готовить лепешки из стеблей папоротника и снабдили случайно оказавшейся у них рыбой. Но в одном месте Берку пришлось прогонять темнокожих с помощью ружья, когда он заметил, что они воруют то немногое, что осталось в экспедиции из съестных припасов.
Первым сдал Уилс. Поняв, что больше не может передвигаться, он попросил Берка и Кинга оставить его посреди пустыни где-нибудь в укромном месте. Затем написал письмо отцу: «Мы на грани гибели от истощения… сделали успешный переход до залива Карпентария и обратно; и все время чувствовали себя в безопасности. Но вот здесь, уже по дороге домой… обнаружили, что вспомогательный отряд не дождался нас…»
29 июня Берк и Кинг оставили умирающего Уилса и двинулись вверх по ручью в поисках туземцев, которые только и могли теперь их спасти. Через два дня обессилел и Берк. Он тоже оставил предсмертную записку: «Я надеюсь, что справедливость восторжествует и нам воздадут по Заслугам… Мы исполнили свой долг, но (нас бро…) нам не помогли…»
Зная, что Кинг слишком слаб, чтобы копать могилу, Берк попросил оставить его прямо на земле, дав ему в руки револьвер. Так он и умер утром 1 июля.
Кинг кое-как держался среди племени аборигенов, хотя те и сами жили впроголодь, пока 15 сентября его, жалкого и умирающего, не нашел спасательный отряд.
— Не могу понять, кто ты? — спросил человек, увидевший его первым.
— Я — Кинг, сэр, — ответил тот.
— Кинг?[26]
Да. Последний человек из исследовательской экспедиции…
Тело Уилса первыми заметили туземцы, которые и сообщили об этом пришедшим на помощь. Но поисковые отряды не ограничились делами экспедиции Берка. Выйдя с востока и севера, они проследили русла Дайамантины и Куперс-крика до их истоков, а также русла ряда рек, впадавших в юго-восточную часть залива Карпентария.
Позже останки двух главных в экспедиции людей были перевезены в Мельбурн, где и захоронены. На их могилах ныне возведен гранитный постамент. Но не менее, чем это надгробие, примечателен, и облик Берка, вырезанный на дереве близ Куперс-крика. Резьба была выполнена в 1898 году одним из почитателей главы этой первой трансавстралийской экспедиции. В государственной библиотеке штата Виктория в Мельбурне остались записные книжки Уилса и последние, нечеткие записи Берка.
Проведя многие недели во внутренних областях Австралии, Джозеф Джадж встретился в Мельбурне с Алеком Брейхом, внуком человека, покинувшего когда-то Куперс-крик за девять часов до прихода Берка. Мистер Брейх, 85-летний пенсионер, спокойный, с изысканными манерами, признался своему собеседнику, что, на его взгляд, дед был оклеветан историей. Разве он не ждал целый месяц сверх положенного срока в окружении враждебно настроенных племен? Разве, уходя, он не думал, как начальник, о жизни своих подчиненных? И разве не логично было предположить, что Берк, имевший провизии лишь на три месяца, должен был к тому времени погибнуть? Правда, при таких рассуждениях не принималась в расчет помощь аборигенов…
Джозеф как будто согласился с такими доводами, но спросил, как у них в семье относятся ко всей этой истории.
— Экспедиция Берка-Уилса всегда была закрытой книгой для нашего рода, — ответил Алек. — То было неписаное, но всеми соблюдаемое правило — не говорить об этом. И его придерживались неукоснительно…
Каким бы жгучим ни было желание распутать хитросплетения этой трагедии, повидимому, мы никогда не узнаем до конца ее тайну. Что говорили в последнюю минуту люди? Как умирали? Что думали в одиночестве Берк и Уилс, осознавая, что помощи ждать уже неоткуда? Окончательно ли надломил их вид снятого лагеря? И если бы не было этого психологического надлома, сумели бы они выжить? Кто знает…
Безмолвна пустыня, лишь ветер свистит в ответ, да осыпаются песчинки на дюнах в бесконечном потоке времени.
Владимир Лебедев
Нетерпенье достичь Харэр
Описывая свои африканские странствия, Николай Степанович Гумилев особенно подчеркивал, что третье, и последнее, путешествие в Абиссинию (так тогда называли Эфиопию — B.Л.) в 1913 году он совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Академией наук. Помощником Гумилев выбрал своего племянника Н. Д. Сверчкова — любителя охоты и естествоиспытателя — покладистого человека, не боящегося лишений и опасностей. После обсуждения в Музее антропологии и этнографии был принят маршрут из порта Джибути в Баб-эль-Мандебском проливе в Харэр, один из самых древних городов Эфиопии, а оттуда с караваном по юго-западу страны. Уже в пути, делая ежевечерние записи в тетради, Николай Степанович никак не мог забыть многомесячных хождений по академическим коридорам, оформлений разных удостоверений и рекомендательных писем, изматывающих закупок палаток, ружей, седел, вьюков, продуктов.
«Право, приготовления к путешествию труднее самого путешествия», — восклицает Гумилев-поэт. Но, как исследователь, он скрупулезно изучает район будущего путешествия, готовясь делать снимки, записывать легенды и песни, собирать этнографические и зоологические коллекции.
Благодаря трудам Николая Степановича в Эфиопии удалось собрать и доставить в Петербург богатую коллекцию. В его сборнике «Шатер», посвященном африканским странствиям, встречаются такие строки:
Как только пароход «Тамбов» бросил якорь в Джибути, к борту подошла моторная лодка. Для Гумилева это было нечто новое, ибо ранее он переправлялся на берег на яликах, где на веслах сидели мускулистые сомалийцы. К тому же теперь порт был связан с глубинными районами Эфиопии железной дорогой и поезд ходил а Дыре-Дауа два раза в неделю.
Дыре-Дауа возник как транспортный центр во время строительства дороги, примерно на полпути между Джибути и Аддис-Абебой, столицей Эфиопии, и, благодаря ремонтным мастерским, стал главной станцией на этой линии.
Представленный в свое время императорскому двору в эфиопской столице, Гумилев не мог не знать о появлении почты, телефонной связи. Реформы и преобразования Менелика II направлены были на развитие торговли. Но торговым связям препятствовало отсутствие удобных дорог между центральной провинцией Шоа и побережьем.
По горным тропам через Харэр караваны неделями пробивались к морю: вначале поклажу везли ослы, и лишь позднее можно было пересесть на верблюдов. Купеческие караваны часто подвергались нападению разбойничьих шаек.
Известный исследователь Эфиопии, русский офицер Александр Ксаверьевич Булатович, впервые сев на верблюда, решил преодолеть свыше 350 верст от Джибути до Харэра. Местные жители не верили в эту затею. Но, одолев гористое, часто пустынное и безводное пространство гораздо быстрее, чем профессиональные гонцы, он стал легендарной личностью в стране, удостоился за свои курьерские подвиги прозвища Птица от самого императора Менелика.
Но даже храбрый кавалерист Булатович считал этот путь далеко не безопасным и писал в своих донесения в Русскую миссию в Аддис-Абебе о волнения в «сомалийской степи» по дороге из Джибути в Харэр. Как раз в то же время, в самом конце прошлого века, Франция, получив от Менелика II право на монопольное строительство железнодорожной линии, начинает прокладывать дорогу от Джибути и уже в 1902 году доводит ее до Дыре-Дауа.
26
Здесь игра слов: «кинг» — «король» (англ.).