Торжество любви

Она закрыла домик и поднялась с колен.

— Что же случилось?

Николас снял соседний чехол, под которым оказалась резная скамейка, и жестом пригласил Бетани сесть. Но вместо того, чтобы сесть с ней рядом, он стал ходить взад-вперед по чердаку.

— Тут, собственно, и рассказывать нечего, и не так уж все трагично, как мне тогда казалось. Этот домик был сделан для моей прапрабабушки одним из самых знаменитых архитекторов той поры, построившим знаменитый Дом у Залива Елизаветы. Когда я был ребенком, этот кукольный домик держали на почетном месте в специально отведенной комнате.

Теперь Бетани поняла, почему домик показался ей таким знакомым. Дом у Залива Елизаветы и сейчас стоял на берегу Сиднейской гавани и считался самым красивым домом в Австралии. Если домик Фрейксов — его уменьшенная копия, то это, безусловно, находка.

— Так, что же случилось? — спросила она, затаив дыхание. Ей показалось, будто она стоит перед запертой дверью, а ключ у Николаса. Что будет, когда дверь откроется? Или они станут ближе друг другу, или отдалятся навсегда, подумала она.

Николас глубоко вздохнул.

— Слух о кукольном домике с быстротой молнии разнесся по округе. К нам приходили люди с просьбой показать его. Моя мама была очень общительной женщиной и готова была показывать диковинку всем желающим, отец же терпеть не мог чужаков. После смерти дедушки и бабушки он решил спрятать игрушку подальше от посторонних глаз. Это его решение стало причиной новых ссор.

Однажды из Сиднея позвонил какой-то мужчина и попросил разрешения посмотреть реликвию. Отца не было дома, а мама, как всегда, не возражала и пригласила этого человека к нам домой. — Последовала длительная пауза, после чего Николас проговорил, понизив голос: — Он приходил несколько раз, говоря, что хочет лучше рассмотреть кукольный домик. Кто бы мог подумать, что на самом деле он приходил к нам, чтобы видеться с моей матерью! И вот в один «прекрасный» день она бросила нас и сбежала с ним неизвестно куда. Больше мы ее не видели.

Бетани прижала руки к груди.

— Они уехали в Англию, и единственной весточкой от них была поздравительная открытка на Рождество.

— А как ваш отец отреагировал на это? Взгляд Николаса был красноречивее всяких слов.

— Отшельничество сделало свое дело — через десять лет отца не стало, но мне кажется, бегство жены его так подкосило, что духовно он умер в ту самую минуту, когда она призналась, что уходит от него навсегда.

Бетани выросла в большой дружной семье и с трудом себе представляла, какими одинокими были Николас и его брат, брошенные собственной матерью и фактически оставшиеся без отца, который ни во что не вникал, не выходил из дома, тяжело переживая постигшую его беду.

— И что же, у вашего отца не было никого, с кем бы он мог поделиться своим горем?

Николас покачал головой, глаза смотрели холодно и отчужденно.

— У него есть сестра, но она живет далеко отсюда — в Квинсленде, и к тому же у нее очень большая семья. Мы с братом иногда ездили к ней на каникулы, но папа всегда предпочитал оставаться дома. Слава Богу, тетя Эдна объяснила нам, как пагубно для человека отгораживаться от людей, иначе мы с братом стали бы такими же нелюдимыми, как и наш отец.

— Ну, на бирюка вы совсем непохожи! — заметила Бетани.

От удивления брови у него взметнулись, и он не без ехидства спросил:

— И давно вы стали знатоком моего характера?

Она взмахнула руками и сказала примирительно:

— От двух поцелуев знатоком не станешь! Его лицо стало немного приветливей, он подошел к ней и, глядя прямо в лицо, сверкнув своими холодными, серыми, как сталь, глазами, проговорил глухим от волнения голосом, в котором она услышала вызов:

— Бетани, ваши слова прозвучали как приглашение!

Она сказала это без всякой задней мысли, но разуверять его было уже поздно. Николас навис над ней, словно коршун, окружив ее с обеих сторон руками, будто хотел поймать. Только она приподнялась со скамьи, как он схватил ее и, приподняв, прижал к себе. Она почувствовала, что сопротивляться бесполезно.

— Что вы делаете? — прошептала она сдавленным от волнения голосом.

— Как что? Разумеется... специалиста... по Николасу... Девлину... Фрейксу... — проговорил он, перемежая каждое слово поцелуем. Бетани почувствовала, что ее трясет, как в лихорадке.

И не только ее. Он так крепко прижал ее к себе, что она ясно ощутила дрожь его тела. Страстное желание охватило ее — всю без остатка. В порыве страсти из груди вырвался торжествующий вскрик... Николас прижался губами к ее губам, и они застыли в глубоком поцелуе.

Она не отпрянула, хотя где-то глубоко в сознании зародилась мысль, что ей лучше вырваться из его объятий. Но этот слабый проблеск благоразумия потонул в океане блаженства. Она ответила ему на поцелуй, в то время, как он нежно гладил ей спину, словно дирижируя мелодией любви...

Николас тоже чувствовал, что пора ему образумиться. Он задумал показать Бетани, что она знает его довольно плохо и в специалисты по его внутреннему миру не годится. Женщины всегда так — стоит им узнать кое-что из биографии мужчины, как они уже считают, что могут разобраться в тончайших движениях его души.

Ей и невдомек, что он ненавидит не сам домик, а ту роль, которую сыграла эта игрушка в разрушении личности отца.

Собственно говоря, идея поцеловать Бетани исходила из его головы, а не из сердца, и он никак не предполагал, что оно бешено забьется, будто он участник марафонского забега или истосковавшийся по ласке отшельник, которого этот поцелуй взорвал, словно бомба.

Если рассуждать логически, следовало бы отпустить ее и извиниться за допущенную вольность. Но они уже так далеко зашли, что отпускать ее было совершенно неразумно. Он наклонил голову и поцеловал ее в сладкую впадину у основания горла, между тем, как взгляд его проник дальше вниз, где темнела тень между грудями. Воспользовавшись тем, что ее футболка выбилась из джинсов, его рука свободно проскользнула под нее и стала нежно гладить эти полные груди. Бетани невольно застонала от охватившего ее неземного блаженства.

Ее кожа напомнила ему сливочное мороженое, нежное, без льдинок, соблазнительное, толкающее на прегрешение. Открыть холодильник, быстро зачерпнуть полную ложечку мороженого, улучив момент, когда никто не видит, — вот одна из его самых приятных детских шалостей. И сейчас он испытывал то же чувство вины, погружаясь рукой во что-то запретное, в то время как ищущие пальцы нащупали твердую горошину и стали перекатывать между пальцами, затем переключились на ее двойника. Бетани глухо застонала, и он почувствовал, как ее возбуждение передалось и ему.

Несомненно, им будет очень хорошо, когда они отважатся на близость, подумал он в смятении. Его возбуждение достигло наивысшего предела, и он не сомневался, что она испытывает то же самое. Старый диван — прямо за ней — словно приглашает их на свое ложе. Смелей, Николас, покажи ей райские небеса!

Так-то оно так, только место здесь неподходящее. Он давно мечтает о близости с Бетани, он хочет этого больше всего на свете! Но, конечно, не на чердаке, заваленном хламом, с которым связано так много печальных воспоминаний.

Последняя мысль остудила его пыл, и Николас несколько отодвинулся, поддерживая ее, пока она прочно не встала на ноги. Предосторожность была не лишней — Бетани дрожала всем телом, зрачки расширились, отчего глаза казались огромными и темными, а на шее красным пятном горела отметина от его поцелуя. Он погладил это пятнышко, и она, глядя на него затуманенным взором, тихо спросила:

— Почему ты остановился?

— Я не имел права начинать, — резко бросил он в ответ.

Бетани подняла к нему лицо с широко открытыми глазами, напомнив ему кого-то из обитателей непроходимых кустарниковых зарослей.

— Я думаю, что это была не самая удачная идея — показать мне домик, — как бы размышляя вслух, сказала она. — Ты признался, что с этим домиком у тебя связаны только неприятные воспоминания, и ничего больше. Но пойми, я коллекционирую их и пишу о них статьи — это моя работа и мое самое любимое увлечение.