Страница 64 из 90
— Почему вы до сих пор не сменили крюченкинцев на высоте 183,3, которую они взяли два дня назад?
— Признаться, я не знал, что высота взята.
— Немедленно смените. Они ждут и отбивают атаки противника.
Я не успел позвонить Борисову: усталый и запыленный, он вошел в блиндаж.
— Товарищ полковник… Сегодня более половины дня я руководил боем по захвату «проклятой высоты»… В то же время я определял тактическую значимость ее для нас. Ну, предположим, возьмем мы ее. Это будет означать, что мы улучшим наблюдение, самое большее, на полтора километра. Там снова высота, и за нее тоже придется вести кровопролитный бой, а потом снова. Мне думается, зря мы теряем людей, бессмысленно растрачиваем силы.
Я удивился этим доводам:
— А знаете ли вы, товарищ Борисов, что высота
183,3
Борисов махнул рукой, грустно усмехнулся:
— Наверное, вы шутите, товарищ полковник? На этой высоте — ни души. На восточной опушке леса, южнее Байрак, я встретил командира кавалерийского полка. Он сообщил, что два дня назад один его взвод, в составе пяти сабель, вскочил на эту высоту в конном строю. Обратно вернулись двое… «Дело понятное, — говорит командир кавалерийского полка, — кто-то из штабистов успел донести командиру дивизии, тот — командиру корпуса, ну, а тот командующему…»
Я сразу же позвонил генералу Крюченкину:
— В отношении высоты 183,3 предлагаю вам, товарищ генерал, поехать вместе со мной и разобраться на месте.
Голос его звучал устало:
— Нет, я не поеду. И вам не советую ехать. Проклятая высота как была, так и остается в руках противника. А что касается донесения в штаб армии — просто произошла ошибка.
— Но ведь вы ввели командующего в заблуждение?
Он вздохнул:
— Что же поделаешь? Кто не воюет, тот не ошибается.
Невольно припомнился Тим и то нелепое положение, в каком я оказался, когда без моего ведома в штаб армии было сообщено о взятии города. Сколько услышал я упреков и… поздравлений, которые были еще тяжелее упреков. Как видно, в штабе генерала Крюченкина произошла аналогичная история. Но приказ есть приказ, и проклятую высоту все же придется взять.
В моем дневнике за апрельские дни 1942 года есть запись: «За эту несчастную высоту 183,3, пусть она будет трижды проклята, за точку, которая дает — лишь небольшое тактическое наблюдение, 34-й гвардейский стрелковый полк потерял более половины своего личного состава…»
Я листаю страницы дневника, и передо мною встают картины той многодневной битвы, в которой наши воины героически сражались за каждый метр родной земли.
Запомнился мне рослый политрук стрелковой роты Семен Серых, поднявший еще в одну атаку горстку солдат на эту высоту.
Боевые дела и судьба Семена Прокофьевича Серых достойны того, чтобы о нем рассказать подробней.
Когда 34-й гвардейский полк, совершив тяжелый двадцатипятикилометровый марш, к утру 26 марта 1942 года, скрыто для противника, сосредоточился юго-западнее Старого Салтова, стрелковая рота, в которой Серых был политруком, получила задачу развернуть свой боевой порядок на восточных скатах балки Глубокой, перед высотой 183,3, южнее деревни Кут…
После нашей мощной артиллерийской подготовки, двигаясь вслед за огневым валом, таща за собой по крепкой ледяной коре пулеметы и боеприпасы, рота успешно одолела первую сотню метров и достигла подножия высоты.
Казалось, еще немного усилий, и ключевая позиция будет в наших руках. Но кинжальный огонь противника заставил гвардейцев залечь.
Гитлеровцы успели соорудить здесь, на опушке леса, несколько дзотов и замаскировали танки. Их минометные батареи буквально засыпали минами скат высоты, а пушки вели огонь термитными снарядам.
Находясь на открытой поляне, рота продолжала двигаться вперед. Ее командир Павел Мальцев сам развернул пулемет и выпустил очередь по вражескому дзоту. Раненый, в горящей от термитных осколков одежде, он упрямо поднимался вверх по крутому скату, пока разрыв снаряда не отбросил его… Тогда неподалеку от Мальцева с земли приподнялся политрук Серых:
— Отомстим за нашего командира!..
В руках у него были две гранаты, и обе легли в толпе контратакующих фашистов, а политрук лег за пулемет. Контратака немецких автоматчиков захлебнулась, но теперь они усилили артиллерийский огонь, а с лесной опушки в наступление двинулись танки.
Отличную выдержку проявил в этом бою рядовой Николай Окружко. Прямой наводкой орудия он подбил два танка, а третьим метким выстрелом в щепы разнес вражеский дзот.
Тяжело раненный, он продолжал вести огонь, пока не потерял сознание. Бойцы подхватили его, уложили на плащ-палатку и вывезли на санках, которыми доставляли боеприпасы.
Тринадцать вражеских танков было уничтожено в этом неравном бою, разрушено несколько дзотов противника; пулеметы, ящики гранат, десятки автоматов и груды трупов оставили фашисты у скатов высоты, однако она по-прежнему оставалась ничейной, будто действительно заколдованная.
Когда бой утих, я связался со штабом 34-го гвардейского полка. Начальник штаба доложил, что гитлеровцы прекратили обстрел высоты и убирают раненых.
— Как дела в роте, которая штурмовала высоту?
— Большие потери. Впрочем, у противника еще больше. Командир роты младший лейтенант Мальцев ранен и находится в госпитале. Политрук Серых получил десять ранений и по дороге в медсанбат скончался…
Сейчас, когда я просматриваю эти записи, в памяти отчетливо встают суровые подробности тех дней, и меня не оставляет чувство удивления: до чего же неожиданно складывались иные судьбы на войне!
Как-то в послевоенную пору мне довелось встретиться с курсантами одного нашего военного училища. Вслед за начальником училища, генералом, на сцену поднялся пожилой подполковник с четырьмя боевыми орденами и звездой Героя Советского Союза на груди. Объявили его фамилию… Право, я не поверил. Но подполковник достал из кармана пожелтевший от времени документ и, улыбаясь, подал мне.
В документе говорилось, что Семен Прокофьевич Серых назначается политруком первой роты 34-го гвардейского стрелкового полка….
Он встал из груды мертвых, этот человек, на краю братской могилы, чтобы, едва заживут раны, снова вступить в бой, и еще раз, теперь уже на Дунае, проявил высокую доблесть и отвагу, за что и был удостоен звания Героя.
На суровом боевом пути дивизии не раз случалось, что воин, с которым его товарищи давно уже простились, будто воскресал из мертвых, разыскивал свой полк и, восторженно встреченный изумленными друзьями, занимал опять место в строю. Так велика была у наших солдат жажда победы над ненавистным врагом, что временами невольно верилось, будто и сама смерть отступает перед ними.
Но вернемся в боевые порядки дивизии, к воинам, о ратных делах которых я веду рассказ.
Вечер… Опушка леса. У широкой просеки вдоль дороги в окопах залегли бойцы. Это взвод роты противотанковых ружей, где командиром младший лейтенант Москвин. Вот он встает передо мной, стройный безусый паренек, четко докладывает об отражении в течение дня двух танковых атак противника. Спрашиваю о настроении.
Лейтенант выше вскидывает голову:
— Только смерть может прервать действия бойцов моего взвода. Ни один вражеский танк здесь не пройдет…
Я иду дальше, выхожу на обширную поляну. Откуда-то с фланга постукивает пулемет противника, и пули шаркают по обнаженным ветвям деревьев.
Передо мной минометный расчет. Докладывает рядовой Шахоркин:
— Три часа назад, товарищ полковник, мы вывели из строя два вражеских пулемета и уничтожили их расчеты…
Я присаживаюсь в окопе среди солдат. Разговор идет непосредственный, дружеский.
Шахоркин рассказывает увлеченно:
— Ну, наше дело маленькое: засекли две пулеметные точки и — прямо по целям. Только тряпье полетело, товарищ полковник. А вот заместитель политрука 1-й пуль роты товарищ Колошин — тот совсем молодец… Сегодня он лично уничтожил десять фашистов. Наши ребята даже трупы пересчитывали: ровно десять! Значит, недаром Колошин член нашего комсомольского бюро.