Страница 63 из 90
А теперь — вагоны. Самые настоящие железнодорожные вагоны! И что за прелесть — теплушка! Чисто, уютно, светло. Есть койки, и можно прилечь. В железной печурке розово светится жар. Его не погасит дождь и не задует ветер. Просто невероятно, что нет сквозняков. Так, пожалуй, избалуешься за дорогу.
А дорога у нас, по времени, дальняя. Восемь-девять суток в пути. Возможно, и все двенадцать. Это при условии, что все будет обстоять благополучно.
Признаться, я мало верил в благополучный путь. Для переброски дивизии требовалось пятнадцать эшелонов. Было более чем сомнительно, чтобы авиация противника не заметила эти пятнадцать поездов. Однако нам ли опасаться авиации противника? Это не первое бомбовое крещение. Теперь мы близко познакомились и с «юнкерсами» и с «фокке-вульфами». Опыт многому учит, а военный опыт — особенно. У нас давно уже исчезла робость и перед одиночными, и перед массированными налетами врага. Мы научились отбиваться, и немецкие летчики хорошо знали, какая это неприятная штука — групповой огонь.
В дороге, однако, необходима большая осмотрительность. На совещании командиров и комиссаров полков было решено комплектовать эшелоны с таким расчетом, чтобы при необходимости начальник эшелона мог развернуть подразделения в боевой порядок и сражаться самостоятельно до подхода следующего поезда.
С первым маршрутом я приказал отправить лыжные батальоны. Правда, они не входили в состав дивизий, но были обучены у нас, прославились в боях и по праву считали себя гвардейцами.
Возможно, думал я, новый командующий 40-й армией генерал Парсегов выразит недовольство в связи с отъездом лыжников? Но ведь он получает большие свежие пополнения и с наступлением весны лыжники не очень-то ему понадобятся.
С частью офицеров штаба я выехал восьмым эшелоном. Как и следовало ожидать, вражеская авиация неоднократно пыталась пересечь нам путь, разрушить мосты, обстреливать и бомбить эшелоны.
Из-за этих неприятностей выгрузку трех маршрутов пришлось произвести на других станциях, откуда люди со своей материальной частью немедленно уходили в отведенные для них районы сосредоточения.
Наш восьмой эшелон проследовал в основном благополучно. Были, конечно, и неприятности, однако в военное время без них не обойтись. После обстрела из пулеметов и бомбежки у нас загорелся вагон с боеприпасами, но пожар мы быстро потушили.
Штаб армии располагался на окраине села Шевченково, и, когда я прибыл сюда, комиссар Зубков доложил мне, что все три полка вместе с артиллерийским и лыжными батальонами — по сути, вся боевая часть дивизии, уже закончили выгрузку.
— Отлично, Сергей Николаевич!.. Ну, какие еще новости?..
Он немного замялся:
— Почти никаких…
— А все же?
— Я виделся с новым командующим 40-й армией генералом Парсеговым.
— Он передал привет?
— Нет, он жалел, что вы уехали. Очень хотелось ему вас «расчехвостить» за самовольный увоз двух лыжных батальонов. Даже хотел оставить у себя наш 34-й гвардейский полк, который только приступал к погрузке. Долго кричал и под конец заявил: «Ничего. Где-нибудь он мне попадется, этот роди́мец Родимцев! Я покажу ему, как увозить чужие батальоны…»
(Замечу в порядке дополнения: ни во время войны, ни в послевоенное время я так и не встретил Михаила Артемьевича Парсегова. Думаю, что если бы мы встретились, оба вспомнили бы добрым словом эти лыжные батальоны, ибо они были достойны нашего гвардейского знамени, под которым сражались с беззаветной отвагой).
К исходу марта дивизия полностью была переброшена в район сосредоточения, восточнее Старого Салтова.
Я поторопился прибыть в штаб 38-й армии, которой командовал генерал-майор артиллерии Москаленко Кирилл Семенович (ныне Маршал Советского Союза), а начальником штаба был полковник Иванов Семен Павлович (ныне генерал-полковник), и доложил им о боевом и численном составе дивизии.
Крестьянский домик, в котором располагался штаб, временами вздрагивал и поскрипывал всеми своими скрепами от гула снарядных разрывов. Немцы вели интенсивный артиллерийский огонь по глубине нашей обороны. Но в штабе я с первого взгляда уловил размеренный распорядок большого, напряженного труда.
Генерал Москаленко, невысокий, сухощавый, коротко и резко отдавал распоряжения по телефону. В облике его было что-то суворовское — так же резок, самоуверен, спокоен, остроглаз.
— Знаю вас, Родимцев, — сказал он, вставая и протягивая мне руку. — Воевать вам доводилось в трудной обстановке… по могу утешить: здесь будет еще труднее.
— Я к этому готов, товарищ командующий…
— Отлично… — он кивнул полковнику Иванову. — Ознакомьте Александра Ильича с обстановкой на фронте армии. — И снова в упор, испытующим взглядом посмотрел на меня. — Никакой передышки не будет. Ваши войска, надеюсь, отдохнули в пути? А теперь немедленно в бой.
— Есть немедленно в бой, товарищ командующий.
Он улыбнулся и коротко, крепко пожал мне руку.
Полковник Иванов, рослый, плечистый блондин, размашисто прошагал в соседнюю комнату, грузно опустился на стул, указал на карту.
— Дела, Александр Ильич, довольно сложны. Видите, как прет нечистая сила?! Когда мы контратакуем, он цепляется за населенные пункты, в основном танковыми и моторизованными войсками. Его авиация с каждым днем усиливает налеты на наши боевые порядки, и мы несем большие потери в личном составе. В наших 227-й и 226-й стрелковых дивизиях сейчас насчитывается, включая тылы, не более 3 тысяч человек в каждой. А 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Крюченкина имеет только… номер. У него меньше конников, чем у вас в эскадроне. Не исключена возможность, что ваш эскадрон придется отдать генералу Крюченкину…
Как-то непроизвольно я схватил его за руку:
— Нет, Семен Павлович, не делайте этого! Ведь кавалерийский эскадрон — это наши глаза и уши! Вы очень обидите нас, да, с первого дня обидите, если заберете конников.
Полковник задумался:
— Хорошо. Повременим…
Утром 26 марта все полки дивизии были втянуты в бой с противником. 34-й гвардейский полк Трофимова оборонял западную окраину Старого Салтова; 39-й гвардейский полк — южную половину этого населенного пункта; 42-й гвардейский полк — село Молодова; 32-й гвардейский артиллерийский полк находился восточнее Старого Салтова в готовности к открытию огня.
Утром 28 марта после артиллерийского налета дивизия перешла в решительное наступление с Задачей овладеть высотой 183,3, чтобы в дальнейшем перерезать дорогу у населенного пункта Перемога. Высота 183,3… Бойцы неспроста назвали ее проклятой. Здесь действовала 3-я танковая дивизия противника, и соотношение сил было явно в пользу немцев.
Если на курском направлении, в районе Щигров, танковые части противника в это время года были скованы глубоким снежным покровом, то здесь, под Харьковом, снег уже растаял, и морозный, твердый грунт позволял танковым частям немцев маневрировать вне дорог.
В течение дня гитлеровцы не раз переходили в контратаки, и только благодаря нашей крепкой противотанковой обороне им не удавалось вклиниться в наши боевые порядки. Теряя танки и десятки солдат, немцы откатывались на исходные рубежи.
Однако и наши атаки, несмотря на хорошую артиллерийскую подготовку, успеха не имели. Я спрашивал себя: почему? Быть может, потому, что этот рубеж был тщательно подготовлен противником в инженерном отношении? Нет, этого нельзя было сказать. А вывод напрашивался сам собой: наши командиры всех степеней еще не ознакомились с этими местами. Они не ориентировались свободно среди лесов, оврагов, перелесков и, случалось, сбивались с пути. По этой же причине артиллеристы не могли вести прицельного огня, и многие цели ими не были подавлены. В результате мы несли ненужные потери. Наши воины дрались отважно и наносили врагу большой урон, но проклятая высота оставалась в руках противника.
И вдруг — новость. Сногсшибательная новость! То, чего не смог сделать гвардейский полк Трофимова, сделали кавалеристы Крюченкина. Из штаба армии мне позвонил полковник Иванов. В голосе его я расслышал недовольные нотки: