Родичи

Старик Козлов был не робкого десятка, а потому сидел на месте не шелохнувшись.

– А что ты, Зосенька, кричишь! Сижу, никого не трогаю… А что такого с ней будется, если мой глаз один и поглядит?

– Ну, ты… – Рыжая не нашлась, что ответить, скрипнула зубами, подошла к подруге и, накинув Вере на плечи халат, также посмотрела вслед удаляющемуся студенту Михайлову. – Все, хватит! – вскричала Зоська, отчего старик Козлов выронил баранку, которая нырнула в стакан, выплеснув из него брызги, которые обожгли пенсионеру подбородок. – На кого ты похожа! – продолжала натиск Рыжая. – Синяя, как курица! У тебя самое что ни на есть физическое истощение!..

Зоська потянула подругу за плечи и провела через кухню в комнаты, при этом обожженный старик Козлов вытянул шею, пошире раскрыл глаза, и перед ним пролетела мгновением райская бабочка.

Когда молодухи скрылись в своих комнатах, старик взвыл коротко и закричал:

– У меня день рождения в воскресенье! Подарите таблетку-у-у!!!

Еще он вспомнил позапрошлогодний сугроб и жизнь как понятие, ускользающее из понимания, к нему относящееся лишь косвенно. Старик Козлов подумал, что скоро умрет…

– …он меня даже не вспомнил! – тормошила Рыжая Веру. – Чего ты хочешь, уродов наплодить?

Вера молчала, стиснув губы до синевы.

– Верка, я же тебя люблю и желаю только хорошего!

Зоська обняла подругу и вдруг зарыдала, да так горько, как будто флюиды старика Козлова вдохнула.

– Да что ж нам, бабам, так достается всегда! – заголосила она пожарной машиной, отчего Вера встряхнулась и посмотрела на Рыжую с удивлением. А та вопила искренне, с покрасневшим помидорным лицом, с растекающейся по помидорным щекам тушью:

– Нету жизни-и-и!!! Не могу!!! Хочу любить!.. Хочу мужика каждую ночь!..

– Я готов! – вскричал старик Козлов, но его не услышали.

– Надоели сны! – продолжала причитать Зоська. – Хочу прилипнуть к нему ночью!..

– К кому? – изумилась Вера, впервые наблюдая подругу в таком состоянии.

– К мужику-у! – У нее текло из глаз и из носа. – Постоянному!.. Пусть плюгавый, но пусть мой будет!

Старик Козлов был готов на жертвы. Он встал на трясущиеся ноги, выпрямил спину, насколько было возможно, и заковылял к комнатам девиц.

– Но меня не любят мужики! – проплакала откровенно Зоська. – Спать – спят, но не любят!!!

– Все у тебя еще будет! – тихо произнесла Вера и прижалась к подруге что есть силы.

В этот момент двери открылись, и ввалился плачущий старик Козлов.

– Да я, я, – силился сказать пенсионер, заикаясь захлебываясь слезами.

– Я г-г-готов!.. В-вот!..

– Что готов? – осеклась Зоська.

– Как что? – взрыднул старик Козлов. – Счастливыми вас сделать… Об-бе-их!..

Здесь Зоська вырвалась из объятий Веры и поехала на пенсионера грудью вперед!

– Сейчас я тебя осчастливлю! – приговаривала Рыжая, надвигаясь тяжелым танком.

– Чего ты!.. – Здесь старик испугался и изготовился к отступлению.

– Да ладно, Зось! – улыбнулась Вера.

– Я ему покажу таблетку!

Рыжая ухватила старика Козлова за шею, притянула к себе и засосала в губы с такой истовостью, что у пенсионера от ужаса отказали ноги, а на пятнадцатой секунде он был уверен, что задохнется насмерть.

Вера хохотала, хотя и знала, что это только минутная передышка, что скоро ей опять станет невмоготу, но пока она смеялась отчаянно, стараясь отодвинуть это «невмоготу».

Напоследок Рыжая оторвала от себя старика, губы которого чмокнули, словно вантус оторвали от засора, дала Козлову легкий подзатыльник, выпихнула из комнаты и хлопнула дверью.

Пенсионер добирался до своего жилища на карачках, чувствуя себя глубоко несчастным, но, полежав с десяток минут на кровати, вспомнил поцелуй Зоськи взасос и зафантазировал на тему физической любви… Вскоре он уснул, и снилось ему то, о чем и фантазировалось.

Подруги еще долго стояли, накрепко обнявшись, объединенные порывом женской всенеустроенности, пока этот высокий настрой вдруг не прошел разом. И девушки, почувствовав неловкость, разомкнули руки, маленькими шажочками отодвинулись друг от друга и присели в разных концах комнаты, глядя каждая в свою сторону и думая каждая о своем…

Здесь необходимо вернуться к истокам и рассказать о происхождении студента Михайлова в эту жизнь.

Профессор Второго меда Чудов тридцать два года назад от нынешнего времени работал в родильном отделении больницы подмосковного города Зеленограда. По тем временам маленький «спутник» столицы считался последним писком градостроительства, и клиника в нем была обустроена показательная.

Акушер-гинеколог Чудов состоял в больнице на хорошем счету, и будущие матери к нему благоволили.

Как-то, ближе к весне, в родильное отделение пожаловала никем не сопровождаемая женщина около сорока, с отошедшими водами, по фамилии Михайлова и Анна Ильинична по имени-отчеству. Ее тотчас сопроводили рожать, но, узнав, что у тетеньки первые роды, прикинули, что до появления младенца есть еще часов десять. При Анне Ильиничне оставили опытную акушерку, которая развлекала роженицу между схватками рассказами о всяческих любопытных случаях в ее практике.

– Раз даже шестидесятитрехлетнюю старуху привезли беременную. Но ее муж сопровождал. А тому знаешь сколько лет? Не поверишь!..

Анна Ильинична быстро-быстро задышала, переживая очередную схватку.

– А тому… Да, забыла сказать, грузинец он был. Так вот, сто три года мужику было!.. Каково!.. И он в сто три года обрюхатил старуху шестидесятитрехлетку!.. Так ты что думаешь, родила бабка пацаненка нормальненького!..

Анну Ильиничну вновь скрутило.

– Сядь-ка в кресло! – распорядилась акушерка и залезла внутрь роженицы.

– Шесть сантиметров раскрытие! Еще часа три! А через часик доктор Чудов подойдет!.. Слезай с кресла…

Анна Ильинична почти не слышала рассказов акушерки, находилась внутри собственного живота, а когда схватка отпускала, смотрела в соседнюю операционную, по которой расхаживала огромная баба, килограммов на сто двадцать. Она расхаживала вокруг родильного кресла, уставив руки в боки, позевывала от ночного времени, и Анна Ильинична никак не могла понять, кто это. Роженица или из персонала кто?..

– Так вот, – продолжала рассказ акушерка. – А у грузинца этого уже правнуки, которым почти под сорок! А тут – сынок! И здоровенький такой. Под пять кило, пятьдесят два сэмэ… И бабка родила почти без осложнений. Ну, конечно, с кесаревым…

Анна Ильинична вновь справилась со схваточкой и опять поглядела в соседнюю операционную. Здоровенная баба все ходила, подбоченясь, а потом вдруг улеглась в креслице, ножку отставила, и из лона ее вышел чеканным шагом младенец, запросто, как из пещеры, и Анне Ильиничне показалось, что в доспехи одет новорожденный, в шлеме и с мечом в руках. Этакий Илья Муромец!

Еще схваточка…

А когда боль отступила, бабы уже не было в операционной.

«Россия!» – почему-то подумала Анна Ильинична и закричала от боли.

А рядом с ней уже был доктор Чудов.

Анна Ильинична смотрела на мужчину безучастно, измученная болью, заметив только, что у того маленький носик. Когда доктор велел лезть на кресло, залезла, уложив ноги на холодные подпорки, и приготовилась к крайней женской муке.

– Дышим, дышим! – доносился издалека мужской басок.

Она дышала и думала, как же можно не дышать, ведь от удушья можно умереть.

А потом в голосе доктора Чудова послышались тревожные нотки.

– Поперечное положение плода!

– Ага, – соглашалась акушерка.

– Пуповина на горле!

– Да-да…

Впрочем, акушерка сказала, что все запросто исправит, ребенка повернет и пуповину распутает. Анна Ильинична вновь закричала, когда руки акушерки почти по локти вторглись в ее нутро…

– А теперь тужься, милая, тужься!!!

– Тужьтесь, уважаемая, – подхватил доктор Чудов, сам задышав быстро-быстро маленьким носиком. – Тужьтесь!!!

И она стала тужиться. Делала это старательно, насколько позволяли приступы чудовищной боли.