Родичи

– Альберт Карлович! – воскликнул патологоанатом.

Владелец шаляпинского пальто оглядел собравшихся и только сейчас заметил Веру.

– И пилят наша здесь! – вскинул брови толстяк. – Оррррнелллла!!!

Студент Михайлов взял из рук девушки деньги и отдал Алику.

– Мы с вами в расчете.

– Друг мой, я вас не торопил! – Тенор упрятал пачку в бездонный карман музейного пальтища. – Видит Бог!..

– Идите, пожалуйста, в театр! – попросил студент Михайлов Ахметзянова и тенора.

– Как идите! – напрягся Ахметзянов. – А вы?

– Сегодня я не могу репетировать…

– Лидочка с ума сойдет! – отреагировал Карлович, впрочем, добродушно, наверное, представляя, как это будет выглядеть: Лидочкино с ума схождение…

– Пожалуйста, оставьте меня. Скажите, что у меня внезапно открылись важные дела… Или что хотите!..

– Я вас не понимаю! – не унимался патологоанатом. – У нас обязательства, в конце концов! Штрафные санкции!..

– Отстаньте от них, – прошептал Алик в самое ухо импресарио. – Я все улажу…

Все-таки он был добрым человеком, этот Карлович. Как и большинство полных и талантливых людей, он мог быть утром королевски великодушен, а вечером по-плебейски злобен. Но по существу добр. Сейчас было утро, и Алик под руку уволок Ахметзянова в сторону театра, оставив молодого человека и девушку одних.

Они поднялись и пошли, неторопливо, ничего не говоря друг другу, пока не оказались возле Вериного дома. Поднялись по выщербленным ступеням…

Рыжей подруге преподавали сегодня, что такое гипоталамус и каковы его функции, а Вера сидела в ванне под струями горячего душа, подтянув колени к груди, и смотрела на него неотрывно, как и он – вглядывался в нее своими небесами глаз.

Он – красив, думала она тягуче, волосы его прекрасны… Белые кудри лежат на черном свитере… Он не может быть олигофреном…

Струи воды согревали плечи, стекали по волосам, успокаивая тело, и ей захотелось заснуть прямо здесь, в коммунальной ванне…

Она закрыла глаза и уже не принадлежала себе, сознание окончательно растянулось, когда он отключил краны, вытащил ее из воды, обернул китайским шелком, отнес в комнату и положил в постель…

Прошли часы.

Она спала, свернувшись, словно дитя, а он сидел все это время недвижимо и смотрел куда-то в пространство.

А потом она проснулась.

– Ты помнишь меня? – спросила.

– Да, – ответил он не сразу, как будто ему сначала надо было вернуться откуда-то.

– Я – Вера… А тебя как зовут?

– Студент Михайлов…

– Имя?

Он несколько замялся.

– Дело в том, что у меня память отсутствует… Называйте меня студент Михайлов…

За ребрами девушки затрепыхалось сердце, и она вдруг спросила:

– Вы – олигофрен?

Тут с ним произошли перемены.

Он вдруг начал тараторить, что ничего не помнит, что ничего не знает! Не помнит имени девушки, как здесь оказался, не разумеет!.. Из глаз его хлынули слезы, и Вера, сострадая невероятно, выскочила из постели, бросилась к нему, обняла за шею и шептала в ухо что-то ласковое и теплое, пока он не успокоился, пока на лицо его не вернулась прежняя бледность, а язык не перестал рождать больные слова.

Так они сидели долго, оба молча, пока он вдруг не сказал:

– Тебя зовут Вера. Твои родители умерли, и у тебя была ранена нога…

– Откуда ты знаешь?!!

Она отпрянула от него, словно ожглась голым телом о его грудь.

– Я не знаю, откуда… Но я много знаю… Я помню.

– Зоська говорила, что на тебе опыты в медицинском институте ставят?

– Я не помню… – Он опять растерялся. – Я студент…

– Она говорила, что у тебя сердце с правой стороны!..

Не дожидаясь ответа, девушка вдруг вновь метнулась к молодому человеку и ткнулась ему ухом в грудь.

«Господи, – шептала она про себя. – Пусть с левой!»

Но в той стороне было ужасно тихо. Вера, скользнув щекой по пуловеру, прислонилась к правому соску и услышала мерное, слегка глухое биение.

– Оно стучит у тебя справа!!! – отпрянула от студента Вера. – Справа!!!

– Ну и что?

– Как что?!. Это же… сердце!.. – Девушка с трудом удерживалась от истерики.

Молодой человек продолжал пребывать в смятении и не понимал, что она хочет от него.

– У меня сердце слева! – Девушка взяла руку студента Михайлова и приложила ладонь под левую грудь. – Слышишь, оно стучит слева!

– Я не понимаю!..

– У всех людей сердце стучит слева! Разве это трудно понять?

– У меня справа. – Он успокоился, чувствуя, как под пальцами колотится сердечко Веры. – У тебя слева, какая разница?

Ей было много что ответить на этот вопрос, но вдруг слов не стало, мысли спутались, и самый главный довод, так и вертящийся на языке, вдруг исчез из памяти, как будто его и не было. Может быть, его вообще не было… У всех?..

– Если тебе не нравится, что сердце у меня справа, я могу уйти.

– Нет-нет! – замотала девушка головой так энергично, что ее подсохшие волосы застегали его по щекам. – Прости!.. – И стала гладить его лицо. – Ты же все забудешь!..

Он прислонился щекой к ее щеке.

– Я не забуду все. – И прошептал: – Орррнеллла!

– Ее здесь нет! Здесь только я, Вера!

– Я не помню зла, – сказал он зачем-то.

Они по-прежнему держались щека к щеке, и она чувствовала нежность его кожи, словно борода у него не росла – или действительно не росла?

– Скажи, ты спал с моей подругой?

– Я не знаю твоих подруг.

– Ты видел ее здесь… В первый раз… Зоська… Она учится в медицинском институте…

– Я не помню.

Здесь самообладание вновь покинуло ее. Вера оттолкнулась от него и, закрыв лицо руками, сквозь зубы стала говорить, что он врет, что подруга ей во всем призналась, что он переспал со всем институтом!

– Я не помню, – еще раз сказал он. – Твой талант улетучился из раны на ноге. Ты ни в чем не виновата.

– Убирайся отсюда! – Она отняла руки от лица, и глаза ее были страшны.

– Убирайся немедленно!!!

Он ничего не ответил, поднялся и тотчас вышел из комнаты.

Ее реакция была незамедлительной. В чем мать родила, она бросилась за ним с криком «Подожди!». Но его уже не было в квартире, лишь пряный запах облачком завис в прихожей…

Возле подъезда он встретил Рыжую, которая, встряхнув волосами, обратилась к нему кокетливо:

– Студент Михайлов!..

– Да? – остановился он, в недоумении рассматривая его окликнувшую.

– Вы меня не помните, студент Михайлов?

Он растерянно пожал плечами.

– Я у вас пункцию брала… Я еще не сделала вам анестезию, а вы и глазом не моргнули?

– Не помню.

– А потом мы с вами были в этом доме. Тоже не помните?

– Мне кажется, – сказал он вдруг, – мне так кажется, что вас ждет впереди большой огонь!

– Какой огонь? – спросила Зоська и закашлялась от неожиданности.

– Я не знаю, какой, но он вас ждет.

После этих слов молодой человек пошел своей дорогой, а Рыжая заплевала ему вослед и заговорила громко:

– Типун тебе, идиот, на все места! Ну надо же быть таким дебилом! Олигофрен!!!

Он ничего не слышал, Рыжую уже не помнил, впрочем, как и другое зло, шел по дороге и жалел, что небо нынче не голубое…

Зоська нашла Веру в совершенно невменяемом состоянии. Девушка стояла на кухне и смотрела сквозь окно в спину студента Михайлова. При этом она оставалась совершенно голая, вся в мурашках и совсем не обращала внимания на соседа, шестидесятилетнего старика Козлова, который пил чай и, поедая размоченные в нем сушки, глядел на Веркины ягодицы.

Старик жалел, что на правом глазу у него катаракта, а еще он завидовал, что у богатых есть деньги и они могут купить себе средство для жизни своего причинного места. Его же причинное место издохло пару лет назад в светлый праздник Восьмого марта, когда он, нагулявшись и напившись до смерти, переночевал в сугробе, во дворе собственного дома.

– А ну, пшел отсюдова, козел старый! – прокричала Зоська. – Ишь, как в театре расселся!