Ханидо и Халерха

А в стойбище ничего не случилось. Халерха не пришла, Пайпэткэ сидела возле чужого тордоха и впотьмах что-то чертила на земле пальцем. И все-таки хорошо, что Сайрэ застучал в бубен…

Тучи сплошной ровдугой неслись по небу до самой зари. Сквозь них не проглянуло ни единой звезды, но они и не уронили ни капли дождя. К восходу солнца уже не тучи, а облака быстро плыли по холодному синему небу…

Детвора спала в этот раз крепко и долго. А когда высыпала из тордохов, радостные голоса будто согрели холодный день: земля просохла, солнце то исчезало, то появлялось, меняя окраску тундры и умиротворенного озера.

Первым делом ребятня бросилась к своему холму — надо же было им поглядеть, что там вчера понаделали взрослые. Все собрались, конечно, у самой большой ямы — и пятилетние и пятнадцатилетние. Не было среди них одного Ханидо: он слишком много лазил по. узким норкам, и теперь у него болели кости. Все, как есть, оглядели детишки и направились было ко второй яме, как вдруг кинулись вниз. Нет, они не побежали, а бросились сломя голову — все сразу, с дикими криками; те, кто побольше, мгновенно оказались внизу, меньшие падали, визжали, ползли, катились беспомощно — кувырком.

Из тордохов повыскакивали матери и отцы, а потом и все остальные.

— Там, там!.. — боясь оглянуться назад, бестолково кричали бежавшие.

Даже не останавливаясь возле взрослых, они понеслись дальше, к своим тордохам.

Со свирепым визгом и лаем выскочили и бросились через луг собаки.

Словно дробь из ружья, они полетели прямо к холму, оставив далеко позади мужчин, бежавших узнать, в чем дело. Но тут произошло непонятное. Детей кто-то преследовал. Мужчины остановились, замешкались, не веря своим глазам.

Самых маленьких уже догоняло какое-то чудище. На голове у него что-то торчало в разные стороны, руки с растаращенными пальцами были разведены и готовы вот-вот схватить отставшую девочку, лицо и все тело покрывали желтые клочья шерсти. Пока мужчины топтались на месте, в стойбище поднялась настоящая паника. Крестившиеся изо всех сил старухи и старики, услышав крики "Дух!", "Мельгайвач!", "Пропали!" — начали прятаться. Чтобы их не увидел дух, они упали на колени — и на четвереньках, ползком скрылись в тордохах.

Визг, крики, непонятное бормотание неслись по стойбищу. И никто не знает, чем бы все это кончилось, если бы не собаки, которые, как оказалось, безошибочно отличают духа от человека. Правда, тут еще так получилось, что страшное существо споткнулось и упало самым беспомощным образом. И вот собаки, с яростью налетев со всех сторон, не стали разрывать на части упавшего духа. Напротив, они ласково завизжали, завиляли хвостами и сразу же разбрелись по холму…

Халерху несли на руках. Была ли она бледной, была ли поцарапанной, этого никто бы не смог определить, потому что все лицо ее покрывала засохшая глина. Глиной были напрочь забиты уши, глаза — песком, волосы слиплись клочьями, одежду ни за что не узнала бы шившая ее Пайпэткэ, будь она трижды нормальной. Не плакала Халерха, а урчала, как беспомощный новорожденный теленок.

Мать Чирэмэде пришла в себя лишь после того, как женщины отмыли ее дочь, одели во все чистое и дали поесть.

Ни о чем девочку не расспрашивали — точно ничего не было, а если и было, то лишь во сне.

Тут в тордохе и появился Сайрэ. Он вошел тихо, кивнул Чирэмэде и Хулархе, осторожно сел в сторонке и, закрыв глаз, точно задремав, начал негромко, медленно постукивать в бубен. Он не обращал внимания на толпившихся людей и ничего не ответил, даже не открыл глаза, когда Чирэмэде сказала:

— До смерти буду благодарить тебя, хайче Сайрэ. Один ты мог показать ей дорогу из нижнего мира…

Под мерный звук бубна Халерха и заснула.

А к вечеру вешало Сайрэ отяжелело, прогнулось от жирных юкол.

ГЛАВА 7

Остаток лета шаман Сайрэ прожил тихо и незаметно. Людям все больше казалось, что он на глазах стареет, и поговаривали о том, что, видно, так и сойдет на нет его земная жизнь. Рассуждали просто: Сайрэ всего один раз ошибся, обошелся слишком жестоко с Мельгайвачом, и кто-то — бог ли, бродячий ли дух — наказал его, отняв жену и заставив мучиться с больной, ни к чему не способной женщиной. Ошибались люди, Сайрэ в действительности напряженно думал о будущей земной и о загробной жизни, он выжидал, искал выхода из ловушки. Выход у него был. Только его плотно закрывала сумасшедшая Пайпэткэ.

Искать-то он искал, но, сам того не замечая, свыкался с бедой, вживался в нее.

Ухаживая за дурочкой, старик часто видел ее красивое, набухшее в напрасном ожидании материнства тело и, зная свою вину, тяжко вздыхал.

Хлопоты приносили ему облегчение: иногда он ловил себя на мысли, что его заботы, его отцовское внимание могут со временем переломить болезнь, и тогда он воспрянет духом, иногда он примечал, что заботы эти рождают уважение к нему со стороны людей, но чаще всего он старался просто так, из необходимости что-то делать. Как бы то ни было, но жизнь не стала пустой, и она создавала привычки. Придут, бывало, к Сайрэ старики, рассядутся, Пайпэткэ начнет показывать им человечка, когда-то сделанного из прутиков, начнет хвалить его, как живого, — а Сайрэ и не подумает выпроводить ее — напротив, возьмет из ее рук человечка, станет тоже нахваливать его, водить по кругу, ласкать. И даже не кивнет сожалеючи своим старым друзьям.

Время, однако, приближалось к покрову, а никаких перемен даже и не предвиделось. И вот однажды вдруг пришла ему в голову решительная мысль. А что, если пойти к Тачане и сказать ей, что старику, мол, не способно одевать-раздевать больную женщину, мыть ее и делать все прочее непотребное для мужчины? Разве не вправе он заговорить об этом? Каждый его поймет и не осудит… Он хорошо обдумал эту мысль и было уже направился к Тачане. Но только отошел от тордоха, оглянулся назад — и другая, беспощадная мысль полоснула его: "Взял молоденькую, красивую — тогда она нужна была, а возвращаешь дурочку?.." И он повернул назад.

А через несколько дней ноги зачем-то увели его далеко за стойбище.

Стояли сухие морозные дни, он вышел просто подышать, размяться, но попал на первопуток — и дорога потянула его в тундру. Опомнившись и испугавшись неведомой силы, увлекшей его так далеко, он заковылял обратно. Увидев первый тордох, Сайрэ почувствовал слабость в ногах и решил зайти передохнуть.

То, что он услышал и увидел в этом чужом тордохе, изменило все его мысли. Возле горящего очага рядом с хозяйкой сидела Пайпэткэ. Обнажив обе груди, она тыкала в сосок сверток пыжиковых шкур, в которых, кажется, было что-то твердое. Сайрэ увидел кровь, стекавшую с соска в шкурки, — и выхватил сверток. Не замечавшая крови хозяйка только теперь встрепенулась, одернула Пайпэткэ одежду. Взяв жену за руку, старик повел ее в свой тордох, но успел услышать от хозяйки новость, которую ни от кого не слышал. Пайпэткэ, оказывается, шла к Мельгайвачу — показать ему "сына".

По дороге домой Сайрэ жгла одна-единственная мысль: теперь все пропало.

Он догадался, что Пайпэткэ заходила не только в этот тордох. Значит, уже сегодня все стойбище вспомнит о ее прошлой связи с Мельгайвачом, потом вспомнит о нем, потом — о крови Мельгайвача…

Рано утром следующего дня шаман Сайрэ появился у Пурамы.

— Я слышал, ты в Халарчу собираешься ехать, — сказал он, садясь и набивая трубку:

— Собираюсь. А что? — Пурама осматривал сбрую и никак не выказывал внимания к гостю.

— Просьба у меня есть одна.

— Какая?

— К тебе просьба зайти к Мельгайвачу, а к Мельгайвачу просьба заехать ко мне.

— Дело, вижу, не спешное. Другие днями поедут. А у меня скорые охотничьи дела: туда — и сразу обратно.

Сайрэ вздохнул и, прикуривая, неразборчиво-жалобно проговорил:

— Моложе… всем нужен… Стар, слаб — хоть в тундру… помирать…

— Грызетесь вы. А я тут ни при чем. — Пурама зубами затянул узел на сыромятном ремне и встал. — Пособником быть не хочу.