Мосты

Бадю Василе, насколько я знаю, привлекало не имущество: то, что уцелело после суда, имуществом не назовешь. Верно сказано: озеро, возникшее от дождя, быстро испаряется.

Сама Аникуца как будто не так уж привлекала его, хотя ножки у нее с подходом, руки с подносом, сердце с покором. А главное, завидовали ей все пьющие в Кукоаре: самые закоренелые пьяницы валились с ног — Аникуца же, выпив не меньше всех их, оставалась бодренькой — как ни в чем не бывало. Ничто не могло замутить ее маленькую точеную головку — ни вино, ни выморозок — винное сердце, ни водка. Говорили мужики: как же ей захмелеть, если голова у нее с орех? Там, поди, и мозги не помещаются!

А бадю Василе, если вы хотите знать, покорила глиняная амфора.

Наведываясь довольно часто к невесте, Василе приметил громадную амфору — ведер на десять, стал отчаянно ее нахваливать, гладить. Действительно, это была отличная амфора, сработанная отцом невесты еще в молодости. Уж если он умел отливать монеты с головой короля, которые можно было отличить от настоящих только по звону, то уж амфору, конечно, изготовил прекрасную. Делал для себя — ни труда не жалел, ни материала.

— Сумеешь ты ее унести, Василикэ? — усмехнулась будущая теща.

— Отчего же нет!

В тот вечер ему подарили амфору. Да еще на четверть налили белого вина. Что оставалось делать? Из-за этой амфоры Василе едва не позабыл жениховские обязанности — больше ее ласкал и холил, чем невесту!

Теперь амфора стояла где-то на овчарне, наполненная до краев засоленной на зиму брынзой. А бадя Василе, наверно, удивлялся: «Что же будет? Женюсь? Не женюсь?» Привык он, чтобы опекун командовал им на каждом шагу: когда идти есть, когда на работу. Сегодня на вопрос Негарэ: «Что хочешь, Василикэ, хлеба или калача?» — он не ответил, как всегда, шутливо: «Можно калач… Он тоже лицо господне» — не до этого было. Дергали его со всех сторон, особенно Негарэ, все напоминал: смотри, чтоб в карманах была мелочь — молодых будут кропить водой, поздравлять, надо дать бакшиш.

Тетушка Ирина снимала с его пиджака пушинки и нашептывала на ухо:

— Когда сядешь в подводу, не забудь перекреститься на все четыре стороны.

Что ж, так принято на свадьбах: родственники должны поучать и советовать, жених — внимать и слушаться:

— Караул! Помогите!

— Горе мне!

Никто ничего не понимал. С криком бежали бабы, мужики вопили: «Забегай вперед! Держи!»

Гости кинулись со двора, хотели посмотреть хоть одним глазом, что стряслось. А визг и крик — будто волки напали.

— Чистый лизион! — смеялся мужик с усами, похожими на пшеничные колосья.

— Вот так происшествие!

— Что случилось, дед Петраке?

— Все уже кончилось. Было да сплыло…

Мы с Митрей надевали уздечки лошадям, подоспели с опозданием.

— Раз вы не хотите рассказать… — начал Митря.

— Все из-за шефа поста. Пошел в овчарню по нужде. Знаете, какой он обжора. И не заметил, что там же, на соломе, дрыхнет громадный хряк… На все село один такой. Испугалась чертова тварь и ну из-под него… Рылом уткнулась в галифе, тут оказался шеф верхом на хряке! Катается по двору с голой задницей!.. Вот и все происшествие.

Катание шефа поста на свинье, а также обилие доброго вина развеселили гостей. Хохотали даже нелюдимы, беззубые старики, прикрывавшие рот платком.

Удалое гиканье позвало дружков в дорогу. Жених, вылощенный, нарядный, восседал на самой красивой подводе. Хоть он и не был глух и слеп, смеяться ему не полагалось. Глазами он все же искал шефа жандармского поста. Впрочем, того и след простыл. Да разве останешься на свадьбе после такого срама?

Выехав верхом из ворот, я был на седьмом небе от радости. Мне впервые довелось быть дружкой.

Вырлан, парень моих лет, но уже лысый, в отца, был превосходный наездник. И коней превосходно обучал. Я тоже был на коне, объезженном Вырланом. А он умел, сидя в седле, держать на голове полный до краев стакан вина и не расплескать ни капли. Вырлан спросил меня:

— Знаешь, зачем кум созвал столько народу?

— Зачем?

— Так ведь чулукчане потребуют выкуп за лисицу… Иначе не отпустят… Они, черти, упрямые…

— В каждом монастыре свой устав.

Мне было мало дела до выкупа. Ну что ж, придется дать парням из Чулука две-три сотни лей, чтобы пошли в корчму и выпили за здоровье девушки, покидающей их село: ведь они столько раз водили ее на хоровод, столько раз отплясывали вместе, что не грех и выпить на прощанье.

4

Да, расставался с холостой жизнью бадя Василе…

И меня пригласили на свадьбу в чужое село. Откровенно говоря, я думал об одном: как бы дождь не подпортил свадьбу. У нас были все основания опасаться ненастья. Стояла поздняя осень, а Чулук расположен в долине дождя капля, грязи воз. К тому же есть примета: если жених ел из котелка или из горшка, быть на свадьбе дождю! А бадя Василе — пастух, всю жизнь только из котелка и кормился.

А пока что Чулук встретил нас тихой погодой и блеянием овец. Навстречу вышли тамошние гости в нарядных постолах, повязанных до колен шнурками из разноцветной шерсти. Я смотрел на их ноги, пытаясь отличить баб от мужиков. Но это было невозможно. У всех постолы одинаковые, красивые.

Всего четыре километра лесом отделяли наши села. Но если подумать, мы жили будто в другом мире. В селе нашем много зелени, кругом кодры. В округе нас прозвали корчевателями и цибульниками, потому что в нашем селе мужики корчевали пни и на этой земле сеяли лук. Чулукчан же величали дымарями — село их, расположенное в низине, в непогоду тонуло в дыме и тумане.

Иначе одевались они, иначе вели хозяйство. У нас обычно держали лошадей и коров. В Чулуке — овец и волов, особенно овец. Казалось, само село стоит на овечьем руне. Топнешь ногой по земле — и под тобой словно шерстяная пряжа. Под слоем навоза и перегнившей соломы почва топкая, хлипкая, пружинистая.

Чулукчан не очень жаловали у нас в селе. Ничем они не выделялись в округе, если не брать в расчет истории с фальшивыми деньгами, нагнавшей страху на все скотные базары и тем прославившей Чулук на всю Бессарабию.

Но зато к чулукчанкам у нас относились куда лучше. Приданым у них была хорошая чистая шерсть и плодородная тучная земля. И еще славились они: наденут после замужества свои двенадцать пестрых юбок одна на другую, так и до самой старости не заглядываются на чужих мужиков. Впрочем, мужики на них тоже не обращали особого внимания. Были, однако, они бережливые, хозяйственные. А из шерсти каких только чудес не делают — И ковры, и дорожки, и юбки, и кофты, и настенные украшения. Соткут ошейный поводок для коровы — будто живой цветок горит. Правда, скуповаты: от них не выйдешь с крошками на подбородке. Даже сегодня, на свадьбе бади Василе, чувствовалось это. Веселье быстро притухло, разжечь его было нечем. У входа в погреб сидел какой-то старик из невестиной родни и считал бутылки с вином. Мы со своими флягами выходили во двор за овчарню, не с пустыми руками приехали, жажду водой утолять не стали, тем более что в колодцах дымарей вода солона и мутна. К вечеру, когда родичи невесты танцевали с вещами из ее приданого, мы почувствовали, что здешнее вино разбавлено водой. Не видно было ни одного раскрасневшегося, разгулявшегося мужика, и пели жидковато, подгоняемые больше музыкой и чувством долга. Тоже мне свадьба!

Только Митря ходил гоголем: учуял, что запахло дракой. Шепнул мне по секрету: что-то затевается. Чулукские парни улизнули со свадьбы, прихватили дубинки и устроили засаду. Ждут, когда выедем из села. Этого только не хватало! Целый день пили разбавленное вино, в котором, как сказал дедушка, купались лягушки, да еще возвращаться с разбитой головой! Но Митря подбадривал гостей, подмигивал приятелям и орал во всю глотку:

Невеста, как принято, притворно плакала, приникнув к матери.