Мосты

Этими словами Василе сразил нас наповал. Потому взял свой пастушеский посох, взвалил на спину котомку с припасами и пошел, сопровождаемый собаками, к загону. А мы проводили его до моста Негарэ. Пели, орали, гикали, рассказывали друг другу всякие небылицы.

В тот же вечер услышал я от Василе и притчу, как Каин убил Авеля и был осужден вечно держать ведро под головой брата, чтобы в него стекала кровь. Хорошо помню: пропели полуночные петухи, косноязычный Афтене, который, продав свою землю, стал церковным сторожем, бил в колотушку, а я все стоял, не двигаясь, на мосту Негарэ и всматривался в луну: там Каин держал ведро под головой своего убиенного брата.

Конечно, я жалел, что Василе женится. Из-за того, что он был пастухом, я и так редко видел его. Но чем реже встречаешься с приятным тебе человеком, тем радостней встреча. А женится — пиши пропало. Кто будет передавать Вике мои письма, кто будет тут же приносить ответ, кто будет бегать со мной по сугробам, гоняясь за зайцами, кто будет учить меня ставить силки в лесу? Кто расскажет, как светятся и горят ночами клады? Золотые монеты излучают красноватый жар, серебро — белое, как день, пламя. Медь, покрытую кровавым туманом, пожирают оборотни.

А ведь в нашем селе кладов хоть отбавляй. Золотые монеты, серебряные, торопливо насыпанные в глиняные горшки и закопанные в землю беглыми татарами, вспыльчивыми ляхами. Много их в гайдуцких тайниках, а еще больше — в легендах! Когда Василе сторожил овчарню по ночам, чуть ли не каждый год видел, как светятся клады, но никому не рассказывал где. Ведь если расскажешь — клад уходит под землю.

Сколько раз Василе бегал за лопатой, чтобы вырыть клад. Но известно по мере того, как углубляешься в землю, клад, охраняемый духами, прячется все глубже. Из ямы доносится человеческий голос, предлагающий пожертвовать квочку с цыплятами, то есть жену и детей, тогда, мол, клад дастся в руки. А откуда у Василе жена и дети?

Теперь он женится. Раз уж дедушка пришел его поздравить, затея не шуточная. Дед подарил Василе ящик с разными инструментами, в хозяйстве пригодятся. Дед любил собирать всякие винты, гайки, сверла, потом отдавал их кому-нибудь. На свадебный пир старик обычно не ходил, и, наверно, потому Негарэ с женой так обрадовались, выбежали ему навстречу, стали угощать. Василе они женили, как родного сына.

— Пожалуйте к нам на свадьбу, дед Тоадер! — поклонился Негарэ и поцеловал ему руку.

— Мне и дома неплохо, беш-майор.

Гости суетились во дворе Негарэ. Женщины сновали туда-сюда с глиняными горшками, оплетенными проволокой, с казанами капусты для голубцов, повязывали полотенцами ближайших родственников, прилаживали ленты и цветочки к уздечкам коней. Дружки получали от них белые платки, разноцветные ленты, мяту.

— Давай быстрей, Василикэ, стряхни волосы, умойся, переоденься. Народ уже собирается.

— Я мигом, тетушка Ирина.

— Знаешь, Василикэ, ранняя женитьба — что завтрак на заре. Еда не идет в глотку, беш-майор… Сыт не будешь. Но раз уж ты встрял в этот хоровод — пляши до конца… Ну, держи инструменты. Начнешь хозяйствовать пригодятся. А все же лучше бы отслужить в армии, потом бы женился… коровья образина!

— Дед Тоадер, окажите честь, войдите в дом, закусите. Доброе слово и стакан вина… Мы же соседи.

— Никакие мы не соседи, — вдруг взъерепенился старик. И накинулся на Ирину Негарэ: — Ты зачем свела с ума Петраке? Охмурила, привязала к своей юбке! Говори!

Отец не знал, как замять ссору. Во дворе собралась толпа — не протолкнешься. Негарэ зачем-то — зачем, он только один знал — пригласил на свадьбу все село, и теперь оно смотрело, как скандалят дед и посаженая мать. Хорошо, что поблизости оказался Горя Фырнаке. Он тоже пришел на свадьбу и обратился к гостям с речью, взобравшись на колодезный сруб возле завалинки.

— Братья и друзья! Господа! Это невозможно! — жестикулируя, начал долговязый Горя. — Требуются радикальные перемены. Я как инструктор допризывников получил указание приготовить к параду… трех девушек… И доставить их в национальной форме… то есть в национальных костюмах, на парад в Бухарест. Но вся работа пошла насмарку. Комиссия отвергла ваших дочек. По причине того, что они неизящные, то есть толстые. Поэтому для парада они не имеют ценности. Им подавай стройненьких, будто сквозь кольцо протянутых! А откуда их взять, почему у крестьянок фигуры плохие — это их не интересует. «Исторические»[5] партии, власти держат пахаря на мамалыге с рассолом, на борще с крапивой! Откуда тут взяться девушкам с нежной грудью, холеным, как кони, вскормленные на овсе. Да, нужны радикальные перемены.

Ума не приложу, как пробился дед сквозь этот муравейник. Одно знаю, завидев, как митингует Горя, дед перестал объясняться с Ириной, подпрыгнул на одной ноге и засеменил в сторону колодца.

— Ты что, девушек хочешь кормить овсом? Сначала ты им запретил ездить на велосипеде, теперь хочешь сунуть их мордой в мешок! Ты забрал у меня ружье! А ну слазь, не погань колодец! Чужак… Лизоблюд паршивый!..

Нет, наверно, худшего оскорбления, чем обозвать чужаком местного человека. Да еще лизоблюдом!

Горя часто замигал глазами, потерял равновесие, замахал руками, словно пытался зацепиться за воздух. Но дедушка напал так неожиданно, что Горе не оставалось ничего иного, как прыгнуть в галдящую толпу. Дедушка, невзрачный, ссохшийся от старости, искал его глазами, но видел только макушку, да еще долетали обрывки непонятных слов:

— Балласт эпохи… Тормоз прогресса…

Митря вывел на веранду музыкантов, не успевших вытряхнуть крошки из бород.

— Быстрей сыграйте что-нибудь, свадьба расклеивается! — небрежно усмехнулся он.

Митря был рад скандалу. Отец отложил его, Митрину, свадьбу до следующей осени: чем тратить деньги на пир, лучше купить землю. Но вот прошло немного времени, и для Василе нашлись деньги! Митря был обижен не на шутку. Я-то знал это: он мне излил душу и пытался сделать меня своим сторонником. Предлагал устроить такую шутку. Когда батюшка начнет благословлять: «Венчается раб божий Василе с рабой божьей Аникой…» ударить в колокола, как на панихиде. Я ему посоветовал не брать греха на душу. Ведь не вынесет Георге Негарэ такого позора! Митря как будто согласился. Негарэ драл его нещадно. Но дурную кожу сколько ни дуби толку не будет!

Теперь, когда музыка смолкла, слышен был только голос деда. Старик напомнил Горе обо всем: как тот выбил окна у корчмаря Лейбы, как издевается над собственным отцом, вырастившим его.

— Да уж, из собачьего хвоста не сплести шелкового сита!

В конце концов дедушка рассердился и на отца Гори.

— По его милости я теперь не могу взять кусочек хлеба в его доме.

Гости покатывались с хохота. Не смеяться было невозможно.

— Да будет земля пухом жене бади Вани… Как замесит опару, чтобы испечь хлеб, так потом неделю ходит по селу и хвастает: «Гляньте, какие у меня белые руки! И мыть их не надо!..» Тьфу!.. Меня хоть режьте — кусочка в рот не положу. Стакан вина и доброе слово — это еще можно, беш-майор! Что ж, пусть старого волка съедят овечки!

3

Да, Василе расставался с холостой жизнью.

Женился он на Аникуце, которую я видел как-то на пасху у Георге Негарэ. Так и случилось — как говорится, не сам ковал, какую бог дал.

Когда у родичей из Чулука было много овец, в доме Негарэ только слышно было — кум Арвинте, кума Зоица, Аникуца. Но с тех пор как судебные тяжбы поглотили стада и начались у кума Арвинте неприятности, имя его стали упоминать все реже. Теперь это родство могло только напортить, кума вспоминали втихомолку, с опаской. Его, говорят, поймали — изготовлял фальшивые монеты. А ведь лучший был гончар во всем Чулуке! Целые дни торчал он у гончарного круга, лепил, делал горшки, вазы, миски, кувшины.

Теперь, как сказал дед, от самого Арвинте останутся одни черепки. Упекли его в соляные копи на каторгу на двенадцать лет.

5

Так назывались в королевской Румынии традиционные буржуазные партии.