Страница 257 из 260
Мурманск, 1943
* * * Немецкий солдат Снег ложится в глаза убитому. Далеко уж слышна пальба. Где-то быть тебе все же зарытому Что ж, и хуже бывает судьба. Да какую еще судьбину Лучше нам у Бога молить? Умереть до времени — сын Или матери — пережить?1944
* * * На все вопросы не найти ответов. «Война, — ты спросишь, — видел ты ее?» … Уже убрали трупы из кюветов, Но там и сям немецкое тряпье, Стальных конструкции сломанные крылья Над бешено летящею водой, У переправ толпа автомобилей И пальцы труб над теплою золой, И скомканные пламенем машины, И петли разноцветных проводов, И горько-сладкий дым, и синий иней, И лунный свет над пеплом городов… Над милым прошлым поднялась завеса Пожаров красно-синей полосой, Видением чужого Киркенеса, Спаленной жизни теплою золой, Как горе нам, как радость приурочить? Смешались все листки календаря! И тянешь жизнь, что с каждым днем короче, Душе о близкой смерти говоря. Как о войне сказать позднее жившим, В послевоенной жившим тишине? Война — как жизнь: не образы, а люди – Людей узнаешь только на войне. Нет, о войне не рассказать спросившим. Что видел сердцем — надо пережить; Глаз видит только стреляные гильзы, Да большака серебряную нить.Киркенес, 1944
* * * Дом стоял на перекрестке Где-то в городе моем. Там на лестнице в известке Мы измазались вдвоем… Был облезлый он, как кошка, Или краше» в желтый цвет? Я теперь забыл немножко, Да и дома, и общем, – нет. Эти маленькие ранки Как делить с женой и сыном? И несутся с гиком санки По заснеженным руинам. * * * He was a man, lake him for all in all… Сорок лет я в отпуску у смерти, Сколько мной протоптано следов! Сорок лет я в этой крутоверти, – Еле слышно тиканье часов. Каннибальская неразбериха! Жуй ли, рви ли — это не про нас. И пускай хлебать со всеми лиха – Лишь бы честно встретить смертный час. Отвечая толкам и наветам, Сын мой про меня чтоб мог сказать: «А в итоге — был он человеком, Больше мне такого не встречать».1955
* * * Какие прошли надо мною Великие полчища бурь! Их тучи вставали стеною, Недолгую жрали лазурь. Одну за другой их спускала С приструнки рука подлеца, Чтоб по миру смерть завывала, Кося и кося без конца. Судьбою народной шутила, В термометре ртутью ползла, В ночи со штыком приходила, Военной дорогой вела. Земля под ногами дрожала, Все ближе ложился разрыв… Как много со мною стояло! Как много!.. А я еще жив: Остался я жив и беспечен, Кругом мишура и уют. Но общей судьбой я отмечен, И горе и смерть меня ждут. Когда, предъявив полномочья, В тиши, иль железом звеня, Когда она глянет мне в очи, И страху научит меня? Бессонница Часы стучат, заполонив молчанье, Пока в душе, как в улице, темно, Отстукивают с мигами прощанье. Уже трамваи скрежещет мне в окно, А звездное пустое мирозданье Холодной черной вечностью полно. Вся наша жизнь — сплошное расставанье, И чем я жил — пожалуй, все равно. * * * Жизнь состоит из череды вещей Обидных и непоправимых. Сами с собой всегда мы. Гадко там, Нельзя забыть, нельзя заткнуть ушей, Нельзя бежать и жаловаться нам, Как дети жалуются маме. М.М.Д. С четырех со сторон меня смерть окружила, А любовь — ни с одной стороны. Поскорей бы прохладная скрыла могила И не мыслились мысли, не снились бы сны. О грядущем не ведать, не ведать, не ведать. О прошедшем забыть и сегодня проспать; Не любить, не читать; не грешить; не обедать; Не учить и не спорить; не думать; не ждать. Лечь, к устам подступающей речи не зная, Ни как после бессилие слов ощущать, Чтоб была то ни малая ночь, ни большая: Без томленья лежать; без усилья молчать.1954
* * * На пушистых ветках темной ели, Среди хрупких блесток, среди тьмы, Словно в детстве, свечи нам горели, – И, как в детстве, замечтались мы. Мне свеча сгорает без возврата. Если пламя сильное — коптит. Каждый миг горения — утрата: Догорела… нет… еще горит. Так, — хотя уж безнадежно дело, – Наше тело борется с концом. Но душа гораздо раньше тела Судорожным гаснет огоньком. Что ж — последним синим трепыханьем, Искоркой златя стеклянный шар. Лапы тьмы качнув своим дыханьем. Стеарином истекай, душа.