Страница 38 из 43
– Если завтра война‚ – спросили вяло из общей кучи‚ – то что?..
– Если завтра в поход‚ – спросили сонно‚ – то с кем?..
Хмурь. Смурь. Дурь. Мрак и морок. Глухое бесовское наваждение.
Всплыла над аллеей грузная и ленивая кислородная подушка, диковинным цеппелином‚ поплыла неспеша‚ в блаженной невесомости‚ тюкаясь спросонья о стволы со столбами‚ и заскользило стоймя под нею – словно статую переносили по воздуху – обнаженное и неразделенное тело в мраморе обновленной кожи‚ слипшееся‚ насладившееся и ненасытное‚ провисшее и ослабшее в сладкой дреме усталости‚ цепляясь‚ как привязанное‚ за наконечник подушки. Плыли они по-над самой землей‚ поры к порам‚ губы к губам‚ и пальцы ног оставляли на песке легкие‚ прерывистые каракули.
Шел следом старый еврей Фишкин‚ сыпал в избытке гречневую крупу‚ фонарем высвечивал уснувшие частности‚ выговаривал с обидой пузатому портфелю:
– Как тебя‚ так таскай‚ а как Фишкина‚ так обойдется... А другие‚ между прочим‚ летают. Другие таки думают о других. Другим всё‚ а Фишкину ничего.
Скакала следом одноногая птица-горбун‚ неодобрительно вздыхала на старческое его легкомыслие‚ склевывала между делом гречневую крупу: не пропадать же добру.
Они возносились к небу могучими потоками‚ свободные и открытые‚ подхватывались попутными ветрами и увлекались к закату‚ где розовело еще по кромке небес‚ и облака край‚ напоенный пурпуром‚ и свет‚ и жизнь‚ и жар яростного солнца. Обнаженное тело провисало в полете языком от затихшего колокола‚ девичьи волосы перистыми облаками на полнеба‚ а старики глядели из мрака‚ задрав головы‚ щуря слабые глаза‚ колыхаясь от вялых желаний‚ различая или угадывая‚ перышки валились из рук.
Но побежал по газону старый еврей Фишкин‚ потный и всклокоченный‚ опрокинул мешок с перьями‚ завалил бочку набок‚ и сунулся оттуда желтый язык меда‚ потекла сладкая‚ тягучая лава‚ усеянная бесполезными перышками‚ придушила под собой всё живое. Плыла на спине беспомощная птица-инвалид‚ подхваченная потоком‚ торчала кверху единственная ее нога знаком бедствия‚ и вздыхала она‚ и кряхтела она‚ повторяла со смиренным отчаянием‚ заламывая скрюченные пальцы:
– Вей из мир! Горе мне! Впадаю в Каспийское море...
Ее унесло в тихую заводь‚ прибило к берегу‚ и она уселась на краю лавы‚ липкая и засахаренная‚ покорно глядела через поток‚ как прыгал по газону старик Фишкин в сандалиях с цветными носочками‚ в клетчатых штанишках‚ взмахивал суматошно руками‚ чтобы улететь следом‚ даже отрывался порой от земли‚ но портфель с крупой не отпускал‚ держал намертво. А выбросить – жалко.
– Вей из мир‚ – кричал он‚ переполошив весь газон. – Ой‚ вей из мир!..
Просунулся к ним рассыльный-посыльный‚ оборванный доходяга с первыми признаками благополучия‚ завозился‚ уминая кусты‚ обламывая побеги‚ давя мясистые стебли‚ заругался на ихнее безобразие:
– Куда тебя занесло‚ дура? Такого бульвара и нету вовсе.
Она лежала на траве лицом к небу‚ руки уложив под голову‚ соблазнительная и несчастная: глаза подозрительно сухие.
– Ничего мне вашего не надо. Совсем ничего.
А посыльный от шоколада сыт. Рассыльный от духов пьян. У него‚ у доходяги‚ мысли игривые.
– Во‚ – хохотнул‚ – новый тебе подарочек. Распишись давай.
И прилег рядом. Глаз положил со смыслом. И руку. Потискал маленько тугую припухлость.
– Эй‚ – намекнул‚ как мизинчик оттопырил. – Полагается одаривать. Хоть чем.
– Уходите. Я же не возьму.
– А кто тебе даст? – и пуговку отстегнул. – Ты его отработай сперва. Во мне жила с духов шевелится.
Сунулась из куста короткоствольная железяка‚ шлепнула его по затылку.
– Не больно надо‚ – обиделся посыльный. – Ты им подарки дари‚ кольца с брильянтами‚ а они кобенятся.
Она взглянула на него печально:
– Возьмите. И уходите. Ну‚ пожалуйста.
Он и примерил. Закрепил. Пофасонился:
– Идет?
– Нет слов.
– Распишись давай.
И умчался радостный. Грудью проломился сквозь заросли. Прогал оставил за собой‚ как танк прошел.
– Аха-ха! Ха-ха!..
Машина гуднула от тротуара‚ словно напомнила о себе. Коротко и деликатно.
– Нет-нет‚ – сказала она в ответ. – И не просите. Жениться надо на вырост. А я его переросла.
И еще сказала:
– Он меня по лотерее выиграл. Мог взять деньгами‚ мог меня. Деньги – это всегда деньги. На них проценты нарастают. А жена стареет.
Сначала они покупали белье. Много постельного белья: с полок валилось. Садились рядком‚ открывали шкаф‚ дружно перекладывали‚ пересчитывали‚ переписывали. Потом шли в магазин‚ подкупали еще. И опять садились рядком‚ всем на умиление‚ пересчитывали заново. Было захватывающе интересно. "Я думала‚ это и есть счастливая женатая жизнь. И так будет всегда". – "А чем плохо?" – скажет на это Беба‚ ненужная ее подруга. "Были бы деньги"‚ – скажет на это Фима-дурак... Потом она очнулась. Как проснулась от толчка среди ночи. Ей захотелось дарить подарки: первый признак надвигающейся влюбленности. Но дарить было некому. Лежал за спиной дотошный мужчина‚ что подводил баланс в конце дня‚ трудолюбиво закладывал семейное благополучие‚ уже засыпая‚ вскидывался озабоченно: "Наволочек подкупить..." – Господи‚ хоть бы не тронул! "Это же грех принимать‚ когда не любишь‚ самый страшный грех..." – "Грех одной спать"‚ – скажет на это Беба-давалка. "Греха вообще нет"‚ – скажет Фима-дурак.
Глянула в пролом бабка умильная‚ пожалела ее по-бабьи:
– Может‚ на путину тебе‚ милая? Дочь у меня крабов пластает‚ мужиков сетью ловит. Хошь‚ и тебя пристроит?
– Хочу. Я всего хочу. И мужиков с крабами тоже. Я плохая‚ – сказала‚ – и мне хорошо.
– Бабка‚ – позвали из зарослей‚ – ты чего сводничаешь‚ старая? Давно по рогам не получала?
– Ты поживи с мое‚ – огрызнулась бабка. – Сорок годков без мужика. Тогда и вякай.
Тут она и углядела их‚ связанных-спеленутых‚ блаженных и беспомощных.
– Вы чего кисните? Баб‚ что ли‚ нету? Старушек-молодушек? Так я ужо сыщу! – И пошла обрывать ветки‚ отдирать корни‚ ахать-охать-покрикивать: – Мужики еще хоть куда! В силе. В соку. В памяти. Их подлатать-подштопать‚ подвернуть-подладить‚ сменить кой-чего для крепости и в дело! Тут бабы порознь маются‚ без кавалеров сохнут‚ а они сок пущают‚ силу зазря расходуют.
И пинком-тырчком-коленкой!
Шелохнулись без охоты квелые‚ линялые‚ зеленью тронутые‚ мхом проеденные‚ заскрипели дружно нерасхоженными суставами:
– Ты чего нас подняла? Чего всполошила? Где они‚ твои молодушки? Было бы из-за кого.
– А ну‚ в пары становься. Ногу держи. Голову задирай. Замри – не падай! Щас всех пересватаю.
Река текла перед ними.
Медовая гибельная лава‚ что перекрывала путь.
Сидел на ее берегу старый еврей Фишкин‚ обтирал птицу носовым платком‚ жаловался‚ бурчал-выговаривал за неосторожность‚ а она покорно подставляла крылья‚ бока‚ шею‚ утешала-оправдывалась. И было им вдвоем хорошо.
– Так‚ – решил завтрашний старик и пригнулся для броска. – Очнулись‚ мужики. Встали-потопали.
Они перекинули скамейку через тягучий поток и уходили без оглядки на другую сторону‚ скорым шагом от гиблого места‚ как уходят из окружения через отбитый у врага мост. Три старика без жалости и раскаяния.
Шелохнулись тени на газоне‚ поднимались со стоном на онемелые ноги‚ липли теперь к ним‚ бесконечной процессией через поток. И кто оглядывался – отставал. Кто спотыкался – падал в медовую реку. Кто падал – уплывал без возврата мимо одноногой птицы‚ а она считала потери.
– Запевай‚ – велела бабка-командирша. – С пересвистом. Чтоб невесты за версту учуяли!
А они молчат. У них дыхания нет. У кавалеров занюханных. Им бы угнаться да не отстать – вот и весь пересвист. Хромой с кривым. Да косой с плешивым. Да горбатый с расслабленным. Да с клюшкой. Да на костыликах.
– Эва! На дохляков кто позарится?
Обиделись. Надулись. Вспомнили прежние победы. Набрали воздуха полные груди. Подпрыгнули-подсвистнули. И дружно‚ в ногу‚ отмахивая весело‚ от плеча на сторону: