Страница 18 из 22
Но неподалеку от дома было устроено большое бомбоубежище, которое как гора возвышалось над землей. Туда пускали всех. И, кстати, оно было очень близко от дворца.
И однажды, когда по радио предупредили о налете авиации, хозяйка сказала мне: «Я думаю, надо пойти в то бомбоубежище».
Люди бегом бежали туда. Громадная железная дверь бомбоубежища была открыта настежь.
Моя хозяйка шла еле-еле, она была очень слаба. Грудную девочку она держала на руках, а я вела за руку другую и еще несла всякую детскую одежду для смены. Нас со всех сторон толкали, потому что все спешили поскорее попасть в убежище. Кричали: «Начинается! Начинается'»
Едва мы вошли, как раздался оглушительный взрыв. Толстенную железную дверь в убежище всю разворотило. Многие побежали вглубь. Люди плакали, кричали, молились. Это был сущий ад.
А я встала и помолилась. Я сказала про себя: «Господи, прости меня за всё. Но я больше никуда не пойду, я останусь здесь».
Пока была бомбежка, я стояла как вкопанная. Небо было совершенно черное от самолетов.
И объявили, что это была только репетиция налета, что еще будет три бомбежки подряд, и они будут продолжаться до тех пор, пока союзникам не передадут ключи от Берлина.
Мы пришли из бомбоубежища, и, конечно, в эту ночь никто уже не спал. А на следующий день рано утром моя хозяйка сказала, что она возьмет детей и поедет к своей сестре в Берлин, вернется через день, и чтобы я оставалась в квартире.
Как только она вышла, — я уже не помню, сколько я ждала, чтобы быть уверенной, что она не возвращается вдруг за чем-то, — как только я осталась одна, я сказала себе: «Что мне делать? Надо бежать. Этому не будет конца».
А надо сказать, что когда меня отпускали по воскресеньям на весь день, я познакомилась в парке с двумя молодыми мальчиками, французами. Один был уродлив как не знаю кто, а другой — очаровательный. Обоих пригнали из Франции, и они тоже были у кого-то в работниках.
Каждое воскресенье я с ними виделась. И мы сговорились, что если что случится, мы встретимся здесь, в этом парке. И если я решу бежать, они мне помогут.
Но тут было уже не до встреч. Голова у меня шла кругом. Я быстро собрала маленький рюкзачок, в котором самым тяжелым была наша с Даней русская Библия, взяла минимум вещей. И все ненужные бумажки кинула в печку, сунула туда, запихнула. И скорей выбежала вон.
Я заранее обдумала, что в случае побега я прежде всего пойду к тому пожилому немцу, который когда-то жил в России, и его жене-француженке. Когда я виделась с ними, я говорила с ней о том, что же мне дальше делать. И она мне сказала: «Не возвращаться в Россию. Ты, — сказала она, — очень хорошо говоришь по-французски, и тебе будет легко жить во Франции, тем более что там у тебя есть родственники, ты встретишься с ними, на первых порах поживешь у них… Но я тебе советую от чистого сердца: в Россию не возвращайся. Потому что я вижу, Марина, какая ты, и то, что происходит сейчас у вас, это не жизнь для тебя».
Я подумала, подумала и сказала себе: «Хорошо. Наверное, она права».
Она мне еще сказала: «Если тебе когда-нибудь понадобится наша помощь, приходи к нам и мы тебя примем. Сколько-то ты пробудешь у нас, мы все вместе подумаем, как тебе помочь, как добраться до Парижа…»
Она мне рассказала, как разыскать их дом, объяснила дорогу, — надо было пройти весь этот гигантский парк при дворце, а потом за парком уже было легко их найти.
Я бежала через весь парк, искала глазами мальчиков, но нигде их не было. Но мне уже было не до поисков. Надо было бежать, бежать, бежать, пока меня не хватились.
Ужас что было с моими ногами. Туфли были не туфли, подошвы оторвались, я бежала почти босиком. Слава Богу, что уже было близко лето. Потом уже мне дали совет опустить ноги в горячую воду с солью.
Я изнемогала, силы были на исходе.
Как только я переступила порог, дверь открылась, выскочила француженка и сказала:
— Кто-то на тебя донес! Тут уже были военные и спрашивали о тебе. Они искали тебя в нашем доме. Как они узнали наш адрес? Что ты такое сделала?
— Боже мой! Я забыла сжечь бумаги! Письма, адреса. Бросила в печку и убежала.
— Марина, я не могу тебя пустить. Они вот-вот придут снова.
Я сказала:
— Куда же мне теперь идти? Они же меня найдут!
Француженка сказала:
— Христос с тобой! Ты спасешься. Но я не могу тебя принять. Я уверена, ты благополучно пройдешь этот ужас, в котором мы все сейчас пребываем…
Я сказала:
— Да, но куда я сейчас пойду?
— Иди так-то и так-то, — сказала француженка — Там почти рядом будет лагерь для французов. Ты в нем укроешься.
И я снова бросилась бежать. Я бежала и думала: «Как я войду в этот лагерь? Кто меня туда пустит?!»
Пока я бежала, по радио объявили, что сейчас начнется налет, и чтобы все шли в бомбоубежище.
Наконец я увидела этот лагерь и крепко, крепко помолилась: «Господи, помоги мне укрыться! Спаси меня!»
Ворота лагеря оказались открыты настежь. Уже повсюду разносилось это страшное ж-ж-ж-ж! И как посыпало! посыпало! посыпало с неба! Я бежала как сумасшедшая. И влетела в самый первый дом.
К моему удивлению, никого там не было, ни одного человека.
Все ушли в бомбоубежище.
Я попала в барак, где спят. Койки там шли в два или три этажа, — не помню, одна над другой. Я забралась на самый верх и притаилась. Я только молила Бога, чтобы он помог мне спастись.
Когда бомбежка кончилась, все стали возвращаться. Меня пока никто не видел.
Женщин, как я узнала потом, в этом лагере почти не было. Немного проституток. А так — всё мужчины.
Они ругались худыми словами. «Merde, merde». («Дерьмо, дерьмо».)
Вдруг один сказал:
— Да тут никак кто-то есть! Кто-то сюда влез!
И мне:
— Эй, там наверху, а ну-ка слезай!
Я слезла.
Когда они увидели, что это девушка, они засмеялись и сказали:
— Ну ладно. Лезь обратно…
Уже не помню, каким образом меня в этом лагере нашли те два мальчика, французы. Они были очень верующие. Они еще раньше мне говорили: «Не беспокойся, мы тебя всегда найдем. Клянемся Богом, что когда всё кончится, мы тебя довезем до Парижа».
И оба приятеля меня, значит, нашли там. Один, повторяю, был ужасно некрасивый, а другой — прелестный; видно было, что из хорошей семьи, не мог, наверное, избежать облавы, и его услали из Франции. Он меня спросил:
— Что ты взяла с собой? что у тебя тут есть?
Я говорю:
— Вот — Библия на русском.
— Давай ее сейчас же! Если ее найдут, у тебя могут быть большие неприятности… Тут наш кюре, мы ему отнесем ее.
Они пошли к своему священнику, французу, который жил тут же, в лагере, и сказали ему, что здесь находится их знакомая, русская девушка, у которой с собой Библия на русском, и они просят его спрятать ее. «Она очень хорошо говорит по-французски и не собирается возвращаться в Россию, и мы просим, чтобы вы помогли нам в этом святом деле». Священник им сказал: «Так как вы оказываете человеческую помощь, Господь Бог вам поможет. Принесите мне эту Библию, и где бы эта девушка ни была, я ее разыщу потом и верну ей ее Библию». А мальчикам сказал еще: «Помолитесь» — и перекрестил их.
Мальчики взяли у меня Библию и отнесли священнику, у которого, конечно, никто ничего не искал. Он был вне подозрений.
Вскоре мы узнали, что война закончилась.
Я все время не расставалась с этими мальчиками, мы все трое держались вместе.
Каждый день, каждое утро в лагере вывешивались большие объявления, на которых было написано, что нашли такого-то и такого-то, которые не были французами, и их выставили за пределы лагеря. В этом лагере было несколько тысяч человек, — я уже не знаю, сколько, — но только французов. Не-французов, если их находили, сразу выкидывали.
Наконец наступил день, когда стали выпускать из лагеря.
Но перед этим был обход, нас предупредили, что будет выпускать специальная комиссия и чтобы мы подготовились. У меня не было никаких документов. И Боже сохрани, чтобы у меня вырвалось какое-нибудь русское слово, — я говорила только по-французски.