Сашенька

черном сюртуке и кипе. Обратившись лицом на

восток, к Иерусалиму, он заканчивал молитву и читал

восемнадцать раз подряд «Благослови, Господи!».

Серебряной указкой он водил по Талмуду, на

который было наброшено шелковое покрывало, ибо

Слово Божие не должно быть открыто взору.

Пусть Абрам и Мириам не были его отцом и

матерью, но они оставались той последней ниточкой,

которая связывала Самуила Цейтлина с миром его

5 Маленький пергаментный свиток с отрывками из Пятикнижия,

который набожные евреи вешают на дверной косяк. В 1915 году

великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русской

армией, объявил всех евреев потенциальными немец- кими

шпионами и выслал их с насиженных мест. Им дали всего лишь

несколько часов, чтобы погрузить на телеги все нажитое веками

добро. Цейтлину удалось спасти тещу с тестем: он нелегально,

поскольку они не имели соответствующего разрешения, поселил их в

Петрограде. И, искренне порицая поведение своей дочери-

безбожницы, они невольно гордились тем, что их Ариадна вышла за

Цейтлина, человека, который владел нефтяными промыслами в

Баку, кораблями в Одессе, лесными угодьями на Украине…

детства. «Это мои корни», — с грустью подумал он.

Раввин Авраам Бармакид, в прошлом известный

туробинский

раввин

с

собственной

паствой

и

последователями, сейчас был окружен разными

религиозными атрибутами, которые раньше украшали

его синагогу и кабинет. Здесь был ковчег со

скрижалями в бархатных переплетах с серебристыми

цепочками;

настороже стояли золотые

львы

с

красными глазами-бусинами и гривами из голубых

камней. Поговаривали, что раввин мог творить чудеса.

Его губы двигались быстро, на лице отражалась

возвышенность и красота священных слов, по контрасту

с нынешними временами беспорядков и низвержений.

Он недавно отпраздновал Йом-Киппур6 и Дни покаяния

в этом безбожном доме — однако, потеряв все,

оставался здесь единственным счастливцем.

— Самуил, ты? — послышался низкий грудной голос. В

крохотной кухоньке у плиты стояла жена раввина,

Мириам, в шелковом халате.

— Сашеньку арестовали, — сообщил Самуил.

— О горе мне! — заплакала Мириам в голос. —

Перед светом еще темнее мгла! Это наше наказание,

наша геенна огненная! Наказание за детей, которые

забыли Бога, отступники! Мы-то уже давно умерли, а

человек, слава Богу, может умереть только один раз.

Мой сын Мендель — анархист-безбожник; Ариадна —

заблудшая овца, которая, храни ее Всевышний,

каждую ночь полуголая уходит из дому! А сейчас в

беде и наша Сашенька, наше золотко!

В детстве у Сашеньки были золотистые локоны,

поэтому бабушка и дед продолжали называть ее

золотком.

— Ну, не будем терять времени даром. — Старуха

стала наливать мед в тарелку.

— Что это вы затеяли?

— Медовик и куриный супчик для Сашеньки. В

тюрьму. Благодаря домашним кумушкам им уже

было все известно.

Цейтлин чуть не расплакался — пока он звонил

министрам, жена старого раввина пекла медовик для

своей внучки. Ему даже не верилось, что это родители

Ариадны. Как мог вырасти такой тепличный цветок на

этом еврейском дворе?

Он наблюдал за Мириам, как раньше наблюдал за

собственной

матерью

на

их

кухне

в

доме,

находившемся в черте оседлости.

— Мне даже неизвестно, за что ее арестовали, —

прошептал Цейтлин.

Цейтлин гордился, что никогда не был по-

настоящему

православным.

Не

было

в

этом

необходимости. Будучи купцом первой гильдии, он

имел право оставаться в Петрограде, несмотря на то

что он еврей, — и незадолго до начала войны его

повысили

до

ранга

тайного

императорского

советника, который приравнивался к чину генерал-

лейтенанта согласно Табели о рангах. Но несмотря ни

на что, он оставался евреем, осторожным, но все-таки

евреем. Он до сих пор помнил мелодию Кол-Нидр и

волнение, когда задаешь Четыре Вопроса на Пейсах.

— Самуил, на тебе лица нет, — сказала Мириам. —

Сядь! Выпей!

Она дала ему стопку вишневки, барон залпом

выпил, чуть тряхнул головой, вернул теще пустую

стопку и поспешил вниз, на ходу принимая у

Пантелеймона свою бобровую шубу и шапку. Теперь

он был готов действовать.

10

В лунном свете тускло поблескивал лед на замерзшем

канале. Сани ротмистра Сагана остановились у здания

Департамента полиции на Фонтанке, 16. Саган лифтом

поднялся наверх, миновал два контрольных пункта и

вошел в святая святых — Охранное отделение. Даже

глубокой ночью «сливки» охранки работали не

покладая рук

— молодые чиновники в пенсне и синей форме

разбирали

картотеку

(голубые

карточки

для

большевиков, красные — для эсеров) и вносили новые

имена в гигантскую таблицу революционных групп.

Саган был одной из восходящих звезд охранки. Он мог

без труда, даже во сне нарисовать всю структуру

большевистской партии во главе с Лениным и назвать

поименно всех ее руководителей, даже недавно

вошедших в состав центра. Мгновение он помедлил,

чтобы насладиться успехом, — вот, извольте: за

исключением Ленина и Зиновьева, весь Центральный

комитет, избранный в Праге в 1912 году, плюс шестеро

большевиков-депутатов Государственной Думы, — все

пребывают в ссылке. Большевики слишком слабы, чтобы

даже думать о революции. То же с меньшевиками —

как организованная группа они подавлены. Эсеры —

разбиты.

Осталось

раздавить

еще

несколько

большевистских ячеек.

Дальше по коридору, в кабинетах, над колонками

тайных

знаков

склонились

немытые

головы

шифровальщиков;

старомодные,

украшенные

бакенбардами офицеры, переведенные из провинции,

изучали план Выборгской стороны — готовили облавы.

«В тайной полиции всякому дело сыщется», —

подумалось

Сагану,

когда

он

увидел

коллегу,

исповедовавшего ранее революционные взгляды, но

недавно переметнувшегося на сторону правительства.

В блокноте Сагана имелись подробные сведения о

бывшем «медвежатнике», который стал специалистом

охранки по взлому дверей в квартиры, и об итальянском

аристократе-гомосексуалисте (а на самом деле сыне

еврея-молочника из Мариуполя), который оказался

незаменим

при

допросах,

требующих

особой

деликатности… «А я, — подумал Саган, — тоже дока в

своем

деле

—

вербовке

агентов

среди

революционеров.

Я

хоть

Папу

Римского

могу

завербовать, чтоб шпионил за Господом Богом». Он

велел принести отчеты о проведенных нынешней

ночью облавах и отчеты филеров о слежке за евреем

Менделем Бармакидом и его племянницей, девицей

Цейтлиной.

11

Аромат розовой воды и благовоний в салоне князя

Андроникова так ударил в нос Цейтлину, что у того

закружилась голова и стало ломить в груди. Он взял

бокал шампанского и залпом выпил: необходимо было

набраться смелости. Он стал вглядываться в лица

присутствующих,

приказав

себе

сохранять

подобающую мину.

«Неужели всем известно, зачем я здесь? Неужели