Сашенька

Что это? — удивилась Сашенька.

— Не спорь — читай то, что я тебе даю. — Мендель

вернулся за стол и взялся за перо.

Уже в спальне, когда она открыла книгу, внутри

обнаружился

«Коммунистический манифест» Маркса. Вскоре за ним

последовали труды Плеханова, Энгельса, Лассаля, снова

Маркса, Ленина.

Никто и никогда еще не говорил с Сашенькой так, как

Мендель. Ее мать хотела, чтобы она выросла

глупышкой, подготовленной к лихорадке балов,

несчастливому замужеству и сомнительным любовным

связям. Сашенька обожала отца, но тот едва ли

замечал свою «лисичку» — для него она была не

больше чем эдаким пушистым талисманом. А милая

Лала уже давно смирилась со своей судьбой, читая

лишь романы, подобные «Леди Синтии…». Что касается

дяди Гидеона, патологического сластолюбца, то он

пытался флиртовать с ней и однажды даже шлепнул ее

по попке.

За столом и во время приемов она едва раскрывала

рот — так была поглощена кратким курсом марксизма,

так горела желанием задать Менделю все новые

вопросы. Она мысленно находилась с ним в

прокуренной библиотеке, далеко от отца и матери.

Лала, которая временами находила ее спящей возле

включенной лампы с каким-то пошлым романчиком,

беспокоилась о том, что ее любимица читает так поздно

по ночам. Именно Мендель раскрыл Сашеньке

ужасающую

несправедливость

капиталистического

общества, показал, как угнетают рабочих и крестьян,

объяснил, что Цейтлин — да-да, ее собственный отец —

настоящий эксплуататор рабочего класса.

Но она узнала, выход есть: классовая борьба в итоге

приведет к равенству и торжеству справедливости.

Теория марксизма была универсальной и нацеленной

в будущее, все людское существование укладывалось

в ее стройные законы истории и справедливости. Она

не могла понять, почему пролетарии, особенно в

Петрограде и Москве, и крестьяне в российских и

украинских деревнях, лакеи и служанки в доме ее

отца не поднимутся и не свергнут своих хозяев.

Сашенька просто влюбилась в идеи диалектического

материализма и диктатуры пролетариата.

Мендель говорил с Сашенькой как со взрослой

женщиной, даже не просто женщиной, а товарищем по

самому славному движению в мире. Вскоре они начали

встречаться, как любовники, днем, в сумерках, на

рассвете, при свете месяца, на конюшнях, в березовых

рощах и кустах ежевики, бродя по лесу, собирая грибы.

Они ночами шептались в столовой среди обитых

шелком стен, где пахло гвоздиками и сиренью.

Да, сейчас Сашенька понимала, что дорога в эту

наполненную миазмами тюрьму началась не темной

петроградской зимней ночью — она началась еще в

похожем на сказочный замок поместье ее отца, в те

белые ночи, когда поют соловьи, а сумерки подернуты

нежно-розовой дымкой. Но неужели она, Сашенька,

представляет такую угрозу для трона, что ее нужно

было арестовать у ворот Смольного и ввергнуть в этот

ад?

Женщина, лежавшая за Сашенькой, встала и

пошатываясь направилась к толчку. Она споткнулась о

Сашеньку, та подпрыгнула. Женщина извинилась, но

Сашенька внезапно поняла, что ей все равно. Сейчас

она

на

собственной

шкуре

ощутила

всю

беспросветность российской жизни. Теперь она могла

всем сказать, что видела не только особняки и

лимузины.

Теперь

она

была

совершенно

самостоятельным

взрослым

человеком.

Она

попыталась заснуть, но не смогла. Оказавшись в этой

клоаке, среди тех, кто в Российской империи считался

отбросами, она впервые почувствовала, что живет

полной жизнью.

9

Собираясь окунуться с головой в петроградскую ночь,

Цейтлин надел новый крахмальный воротничок, фрак,

к которому приколол орден Св. Владимира второй

степени—награду, которой могли похвастать считаные

капиталисты-евреи.

Уже спустившись по лестнице, он на секунду

задержался

у

покрытой

изящными

изразцами

голландской печи: нужно сообщить теще с тестем о

Сашеньке. Его жене, конечно, и в голову не пришло

сказать что-либо своим родителям. Миновав гостиную

и столовую, стены которых были затянуты светло-

желтым и кирпично-красным шелком, он открыл

обитую простым сукном дверь, ведущую на черный

ход, в темные недра дома. Здесь витали совсем

другие ароматы: воздух был пропитан запахами масла,

вареной капусты и пота. «Вот тебе, — подумал

Цейтлин, — и настоящая Россия».

Внизу жили шофер и повариха, но он направился

совсем в другую сторону: Цейтлин стал подниматься

по черной лестнице. На полпути он, обессиленный,

испытывая головокружение, наткнулся на дверной

косяк. То ли сердце пошаливало, то ли с желудком

проблемы, то ли приступ неврастении? Неужели он тут и

умрет? Гидеон был прав, лучше позвонить доктору

Гемпу.

Чья-то рука легла на его плечо, и барон он

неожиданности сильно вздрогнул. Это была его старая

нянюшка Шифра — призрак в оранжевом халате и

мягких тапочках; до того как в доме появилась Лала,

она воспитывала Сашеньку.

— Ты одобришь меню на сегодня? — проговорила

она надтреснутым голосом. Все слуги продолжали

притворяться, что старуха Шифра по-прежнему ведет

хозяйство, хотя теперь кухней заведовала Дельфина.

Шифру тактично отодвинули в сторону. — Я тут спросила

совета у высших сил. Заглянула в Книгу Жизни. С ней все

будет хорошо. Хочешь горячего какао, Самойло?

Цейтлин взглянул на меню, которое ему уже

показывала Дельфина, и кивнул в знак одобрения, но

от какао отказался… Старуха исчезла в лабиринтах дома

так же неслышно, как и появилась.

Оставшись один, барон, к собственному удивлению,

почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Его

дом внезапно показался ему чужим: слишком велик,

слишком много в нем незнакомых людей. Где сейчас

его дорогая Сашенька? С накатившим вдруг ужасом он

осознал, что дочь — единственное, что у него есть.

Потом он вновь стал богатым и могущественным

бароном. Как у него, Цейтлина, может не получиться

уладить это дело? Никто не осмелится грубо

обращаться с его девочкой, ведь всем, разумеется,

известны его связи с Их Императорскими Величествами!

Его адвокат Флек уже едет; министр внутренних дел уже

звонит начальнику полиции, который, в свою очередь,

звонит директору Отдельного жандармского корпуса, а

тот уже будет отдавать приказ непосредственно

начальнику тайной полиции. Он не может допустить

того, чтобы его дочь ночевала в полицейском участке,

осталась одна в тюремной камере. Но что она

сделала?

Она

казалась

такой

скромной, такой

порядочной, даже слишком серьезной для ее возраста.

Слуги жили выше, но он остановился на втором этаже,

открыл

металлическую

дверь,

которая

вела

к

апартаментам над гаражом. Здесь царил более чуждый,

но в то же время и более знакомый Самуилу запах:

куриного жира, фаршированной рыбы, жареного

картофеля и вишняка. Отметив, что на дверном косяке

вновь прибили мезузу 5, Цейтлин открыл дверь,

ведущую, как он любил говорить, в «цирк-шапито».

Большая комната была забита стопками книг,

готовых вот-вот упасть, подсвечниками, холщовыми

сумками и приоткрытыми сундуками. Посреди всего

этого стоял высокий белобородый старик с пейсами, в