Страница 58 из 73
Тут в дверь заглянул мой друг Марискаль, давая понять, что аудиенция затянулась. Президент спросил меня, долго ли я располагаю пробыть в Мексике. Я ответил, что, мол, неопределенный срок. Он сказал, что хотел бы еще расспросить меня о России.
Я ушел. Марискаль остался исправлять свою должность, а я отправился на набережную, в маленький ресторанчик, где на противне, наполненном растопленным жиром, жарят удивительные пирожки с курятиной, бараниной, свининой и какими-то душистыми травами. А если попросить, то дадут маленький глиняный горшочек такого ароматного густого кофе, какого в Европе ни за какие деньги не попробуешь.
На рейде Веракруса стоят военные корабли европейских держав, но Марискаль утверждает, что интервенция Мексике больше не грозит.
Сейчас, вечером, записывая это, я вижу пред собой небольшую ладную фигуру сеньора Хуареса, его словно вырезанное из темного дерева лицо и блестящие черные глаза. Я обратил внимание на его руки — небольшие, широкие, с коротковатыми пальцами и ногтями хорошей формы. Разумеется, можно было бы убедить себя, что он — потомок Монтесумы или одного из его вельмож, но оставим это другим. Скажем положительно, что этот человек есть создание просвещения, чувства долга и тех таинственных качеств великого когда-то племени, которые долго лежали под спудом, а теперь, разбуженные бурями сегодняшнего мира, вышли на поверхность… Я перечитал последнюю фразу и покраснел. Но вымарывать не буду. Пусть останется мне укором.
Удивительное все же создание человек. Сеньор Хуарес стоит во главе одной из самых бурных и кровавых революций в истории — и что же? Я увидел скромного, строго одетого, сдержанного с виду человека.
История, где твои громы и молнии?»
СКОЛЬКО СТОИТ ПОБЕДА?
Сенат Соединенных Штатов голосами сенаторов-северян провалил законопроект, утверждавший договор «Мак-Лейн — Окампо». Но Мельчора Окампо ничто уже не могло спасти.
Подписав в декабре пятьдесят девятого года проклятый документ, дававший право северному соседу не только строить железные дороги на территории Мексики, но и вводить в случае необходимости войска для их защиты, подписав этот документ, который таил в себе возможность узаконенной интервенции, но не подписать который в тот момент было невозможно, — подписав этот документ, Окампо подписал себе смертный приговор — политический, а как выяснилось через полтора года, и физический.
Тогда же, в декабре, он вышел в отставку, не дожидаясь реакции общественного мнения. Реакция была еще более убийственной, чем они с Хуаресом предполагали.
Проклятия и насмешки консервативного правительства можно было не принимать в расчет, но возмущение соратников-либералов оказалось вулканическим. Крики о некомпетентности, трусости, глупости блекли перед обвинениями в предательстве и продажности. Радикальные газеты дымились от ярости.
Реальный смысл этой акции, исключившей возможность европейских десантов и не давшей на деле американцам никаких преимуществ, уловили только наиболее дальновидные политики. А таких было немного…
Окампо остался в Веракрусе, дожидаясь конца войны, чтобы вернуться частным лицом к себе в Мичоакан, на свою асьенду, и посвятить остаток жизни воспитанию четырех дочерей-сирот, переводам Прудона и занятиям ботаникой.
Он подолгу сидел в маленьких кафе на набережной, глядя неподвижными прищуренными глазами на сверкающий залив, на военные суда, стоявшие в мирном покое. Прието часто приходил к нему и много говорил, утешая. Дон Мельчор надевал на лицо маску смеющегося сатира, но глаза его оставались неподвижными. Впервые за эти годы он начал мучительно тосковать и беспокоиться о дочерях. Но это происходило внутри него. Внешне он стал скован и медлителен.
Однажды Марискаль привел к нему в кафе какого-то иностранца — высокого, светловолосого, но не янки, откуда-то из Европы. Гость смотрел на него вопрошающими светлыми глазами и пытался расспрашивать — сперва о договоре, потом о временах Санта-Анны, об эмиграции. Но Окампо отвечал так коротко и медленно, что вскоре тот замолчал и ушел, смущенно раскланявшись.
Он часто вспоминал свой спор с капитаном Леандро Валье, тогда, во время осады, в селении Акатлан, спор о категории необходимости. И ему было обидно, что его не убили в Гвадалахаре или Акатлане.
Однажды ему показалось, что в кафе вошел Дегольядо и идет к его столику. Он поднялся было навстречу, но тут же понял, что это какой-то незнакомый человек. Но с тех пор он постоянно думал о Дегольядо.
С Хуаресом он встречался редко и случайно…
От рудников центральных и северных гор к портам Мексиканского залива постоянно шли караваны мулов, нагруженных серебром. Слитки стоимостью в сотни тысяч песо принадлежали англичанам, владельцам рудников. Караваны шли теперь, осенью 1860 года, по территориям, контролируемым генералами Хуареса. До сих пор никто из них не последовал примеру Маркеса, захватившего серебряный караван. Они довольствовались пошлиной, которую платили владельцы рудников.
Война шла к концу. Ортега и Сарагоса перегруппировали свои силы, готовясь к осаде Гвадалахары. Мануэль Добладо, вернувшийся в армию, возглавил батальоны Гуанахуато.
Требовалось последнее усилие. Недостатка в добровольцах теперь не было, имя Хуареса произносилось ранчеро и пеонами с благоговением, — но их надо было вооружить.
И тут оказалось, что источники иссякли.
Все церковные ценности, которые удалось конфисковать, были уже реализованы. Все, что можно было получить в условиях войны от продажи церковных земель, было истрачено.
Вооружать пополнение и кормить армию было не на что.
Караваны с серебром на сотни тысяч песо, принадлежащие англичанам, шли к портам Мексиканского залива. Принадлежащие гражданам грозной Британской империи, чьи военные корабли могли в течение двух часов сровнять с землей Веракрус огнем своих орудий…
Эта мысль доводила Дегольядо до безумия. Перед его глазами проходили и проходили навьюченные мулы, несущие мексиканское серебро, уносящие те деньги, которые могли оплатить победу. Наконец-то — победу… На них можно было купить мир истерзанной стране… Они шли в Тампико. Серебро грузили на суда. Суда отплывали на восток.
Маркес захватил караван. Его судили военным судом. Деньги заставили вернуть владельцам. Он сидел несколько месяцев в тюрьме, и только поражение под Силао заставило Мирамона выпустить его и вернуть в армию. Мирамон не решился ссориться с Британией.
Вооружать и кормить солдат было не на что. Адъютанты с тревогой смотрели на измученное лицо Дегольядо.
От рудников Сакатекаса к порту Тампико шло по разоренной стране миллионы песо.
В начале сентября дон Сантос написал Ортеге: «Наше полное безденежье и отсутствие всяких средств заставляют меня думать, что для спасения страны законно было бы взять двести тысяч песо у одного из караванов, идущих в Тампико. Сообщите мне свое мнение с обратным курьером, но соблюдайте полную тайну».
Написав и отправив это письмо, дон Сантос понял, что загнал себя в тупик. Он не сомневался, что генералы ответят положительно. И тогда ему придется брать на себя ответственность за то, что неизбежно назовут разбоем. Он готов был взять на себя эту ответственность — во благо страдающей Мексики, во благо революции и прогресса. Но что будет, если его поступок станет поводом для английского десанта? Что скажет Хуарес, если он, Дегольядо, сорвет все титанические усилия правительства и спровоцирует интервенцию?
Вооружать и кормить армию было не на что. Не на что было закончить войну.
Ортега не ответил ничего. Ответил Добладо.
15 сентября он, не консультируясь с командующим, конфисковал караван с серебром стоимостью в один миллион сто двадцать семь тысяч песо.
«Я сознаю, — писал он Дегольядо, — все последствия столь серьезного решения, но я убежден, что, если не прибегнуть к таким мерам, революция будет тянуться бесконечно, вся страна погрязнет в нищете и анархии и потеряет в конце концов суверенитет. Нам приходится выбирать между двумя крайностями: либо выкинуть на ветер три года жертв, когда уже виден конец, либо хвататься за те ресурсы, что подворачиваются под руку, вне зависимости от того, что это за ресурсы. Альтернатива жестока: либо мы распускаем нашу армию, либо обеспечиваем ее средствами к существованию, избавляем от необходимости мародерства и поддерживаем в ней нравственные принципы и дисциплину. Только так мы получим возможность завершить военные операции. В республике только три города находятся еще в руках реакции. Один месяц кампании — и они будут нашими. Неужели терять все, завоеванное кровью, вместо того, чтобы взять деньги, которые рано или поздно вернутся к владельцам? Да если подсчитать, во сколько обойдется стране продолжение войны, то конфискованная сумма покажется сущей безделицей!»