Страница 40 из 94
— Где, интересно?
— Не надо было грибочки по кустам собирать.
— Понятно… Почему же Палисадов еще жив?
— Что-то тебя остановило. Но прежде позволь, Борис Вениаминович, проверить одно мое предположение. Ужасно мне это интересно! Почему ты опоздал на вокзал тем утром?
— Просто опоздал.
— Не верю. Не тот ты человек, чтобы опаздывать. Девушка была убита около шести часов утра. Московский поезд приходит в Малютов в семь тридцать и стоит десять минут. У тебя было достаточно времени, чтобы вернуться в гостиницу, вымыть обувь, переодеться и не спеша дойти до вокзала. А ты мало того что опоздал, но еще и так сделал, чтобы я перед приходом дневного поезда тебя с нетерпением ждал.
— Правда, забавно? — развеселился Гнеушев. — Продолжай, капитан! Ты мне снова стал интересен.
— Благодарствуйте. Когда я выяснил, каким образом убили Лизавету, то сразу понял, что убийца не местный, а гастролер. Но зачем было гастролеру намеренно указывать на то, что он гастролер? Не логичнее ли имитировать местное убийство? Пырнуть ножом, просто задушить руками? А тут откровенная демонстрация: никаких признаков ограбления, изнасилования. Может быть, маньяк? Маньяк, который убивает жертв таким необычным способом и получает от этого удовольствие? Тогда каким образом местная горничная оказалась наедине с приезжим маньяком в такой ранний час в таком безлюдном месте? Я хорошо знал Лизавету. Она была девушка осторожная.
— О’кей! — засмеялся Гнеушев. — То-то ты изумился, когда я пришел прямо к тебе в руки. Зачем, вот вопрос?
— Ответ только один. Тебе необходимо было открыться мне. Не явно, конечно, но так, чтобы я понял, кто убийца. Ты испугался, Гнеушев. Это с виду ты был наглый и самоуверенный, а внутри дрожал от страха. Твои заказчики могли нанять еще одного человека, который выбросит тебя из поезда с ножом между ребрами. И — кто знает — не организуй ты эту встречу со мной, мы сейчас не пили бы с тобой твой замечательный бразильский кофе. А вот уничтожить тебя после встречи со мной было уже проблематично. Слишком ты засветился.
— Слушай меня внимательно, капитан, — внезапно посерьезнел Гнеушев. — С этой минуты кончаются наши игры. Сейчас я впутаю тебя в очень скверное дело. Прости, но ты сам этого хотел. Слушай, мой бедный Соколов. Во-первых, я не убивал твоей Лизы…
Глава двадцать четвертая
Дрянь!
Танковая колонна надвигалась на людей. С сосредоточенными лицами люди упирались ладонями в лобовую броню передней машины и отступали медленно и беззвучно. Молчали они, молчал и командир батальона майор Суровин, высунувшись по пояс из люка. В этой тишине было что-то жуткое. Всем было ясно, что бесконечно продолжаться это не может. Нервы были на пределе, и струна рано или поздно должна была лопнуть.
Варя, Джон и Крекшин опять оказались в первом ряду. Рядом ковыляла старуха с дерматиновой сумкой, в которой позвякивали пустые бутылки. Она зло смотрела на командира и говорила:
— Степушка! Что ж ты делаешь, сынок? Народ давишь!
— Отойди, мать, — хрипло отвечал он ей. — Никакой я тебе не Степа. Ты меня с кем-то путаешь.
— Вот еще, путаю! — сердилась старуха. — Вот я тебя, шельмец такой, сумкой по башке огрею!
— Не достанешь, мать! — засмеялся кто-то в толпе. — И потом смотри, какой у него шлемофон!
— Достану, — возражала бабка, но, видно, жалела пустые бутылки.
— Ты бы послушал старую женщину, майор, — сказал кто-то в толпе. — Она больше нас с тобой, вдвоем взятых, прожила.
Командир затравленно молчал.
На пути бронированной колонны, перегородив Садовое кольцо, стояли троллейбусы. Колонна остановилась, люди отошли от машин, ожидая, что будет дальше. Танки двинулись на троллейбусы и протаранили справа затор. Один танк застрял и, крутанувшись на месте, встал. Толпа молодых людей бросилась к нему с железными прутьями. Одни разбивали навесное оборудование, другие набрасывали брезент на броню, чтобы закрыть смотровую щель. Потом случилось то, чего больше всего боялся майор Суровин. Машину облили бензином из нескольких канистр и подожгли. Задыхаясь от дыма, из танка стал выскакивать экипаж, стреляя в воздух, а потерявший обзор водитель толкал машину взад и вперед, пытаясь вырваться из западни. Люди посыпались в стороны.
— Человека задавили!
В луже крови лежал молодой человек. Рядом с ним на корточках сидела Рожицына. Почему-то было ясно, что человек мертв.
«А если бы это был я? — думал Джон, тупо глядя на лужу крови. — Или Варя? Или Крекшин?»
— Эй, вставай! Пошли отсюда!
Кто-то тянул его за рукав. Он поднял глаза и увидел большие карие глаза Аси. «Вот оно, — подумал Половинкин. — Это судьба».
— Куда ты меня тащишь? — спросил он, когда они свернули в сырой мрачный переулок.
— Ко мне домой, — влажно шепнула она ему в ухо.
— Зачем? — тоже прошептал Половинкин.
— Сексом заниматься.
— Что-о?!
Девочка прыснула в кулак.
— Поверил? Скажи — поверил? Все вы, иностранцы, такие! Для вас русские девчонки — повально проститутки! А я не такая! Я вообще без любви это делать не могу. Хотя вообще-то, — зачем-то прибавила она, — у меня было восемь мужиков.
— И все — по любви?
— Еще как!
— Опять врешь?
Ася улыбнулась.
— Зачем мы ушли? Там Варя, беременная.
Но беременность Вари не вызвала у девочки интереса.
— Ребятам нужны продукты и теплые вещи. Может, нам не одну ночь возле Белого дома провести придется. Вот нас, школьников, и послали по домам. Заберем хавку из холодильника, шмотки. А ты поможешь мне донести.
— А как же родители?
— Не бойся, америкос, все пучком! Матери нет дома, а папка не помешает.
Семья Аси жила в старой, давно не ремонтированной коммунальной квартире. Длинный, как кишка, коридор был завешен и заставлен разнообразным хламом. В полумраке Джон задел висевший на стене велосипед, и тот с грохотом упал. Ася сделала страшное лицо и потащила Половинкина за собой.
— Пришла, потаскушка!
Странное существо маячило в освещенном дверном проеме и буровило их злющими опухшими глазами.
— Мать за порог, а она уже мужика привела, тварь бессовестная! Что, чешется в одном месте? Забыла, как мокрым полотенцем по морде получать?
Ася резко остановилась.
— Сука! — заорала она. — Сектантка! И зачем я тебя из петли вынула?! Пошла в свою комнату, вонючка!
— Проститутка малолетняя! — взвизгнуло существо, прячась за дверью.
— Соседка, — тут же спокойно объяснила девочка изумленному Джону. — Она у нас ненормальная.
Они вошли в комнату. На диване, прикрыв ноги байковым одеялом, спал небритый мужчина. Холодильник был забит продуктами до отказа.
— Папка вчера деньги за свадьбу получил, — говорила Ася, запихивая продукты в большой бумажный мешок. — Он вообще-то великий музыкант. Играет на всех инструментах, какие есть на свете. Однажды ему подарили индейскую дудку из Мексики, он взял ее, посмотрел и сразу заиграл что-то ужасно мексиканское. А зарабатывает баяном на свадьбах. Ну и напивается там. Мать его не любит. А я жалею.
— Ася! — прохрипел спящий. Оказалось, все это время он наблюдал за ними. — Поставь бутылку на место.
— Ну папочка! — Ася кинулась к отцу и уткнулась подбородком в его плечо. — Это ребятам нужно для медицинских целей!
— Раны обрабатывать? — торжественным голосом вопросил Чагин, садясь на край дивана. — Что ты знаешь о ранах, дочь моя? О кровоточащих ранах в сердце отца твоего…
— Папочка! — заплакала Ася, обнимая его. — Зачем ты пьешь? Давай мы бросим пить!
— А ты разве пьешь? — удивился Чагин. — Что ты понимаешь в пьянстве, дочь моя? Пьянство — это не отдых и не удовольствие. Это тяжкий труд и крест русского человека.
Он отобрал у нее водку и, сильно морщась, отхлебнул из горлышка.
— Это не порок и не слабость, как думают мещане, — продолжал он. — Это гибель всерьез! Русский человек не может жить без чувства гибели, стыда и вины. А это легче всего достигается похмельем. Мы пьем не ради пития, мы пьем ради похмелья.