Страница 36 из 41
– Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.
– Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийств – статьями.
Александрийский запахнул халат и сказал:
– Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок – операция сложная и длительная: я с трудом нагибаюсь. А шлепанцы уже на ногах.
Лидочка послушно надела ботинки. Они были удобно разношены, хоть и велики. Время двигалось медленно – профессор все никак не мог завязать пояс. Лидочка смотрела на его длинные, тонкие, распухшие в суставах пальцы – как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.
– Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агата Кристи, не знакомы?
– Нет, я не слышала о такой подруге. – Зачем он говорит о каких-то подругах?
– Разумеется, мы должны были первым делом позвонить в Скотленд-Ярд, – продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником – дореволюционное создание, похожий был у Лидочкиного папы. – Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?
Лидочка поглядела на свое запястье – часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:
– Двадцать минут седьмого.
– Как? Уже утро? – Внутренние Лидочкины часы уверяли ее, что вокруг глубокая ночь.
– Утро больших приключений.
– Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?
– Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.
– Но ошиблась?
– Возможно.
Александрийский открыл дверь, пропуская Лидочку вперед. Она услышала, как нервно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?
Лидочка замешкалась – ей не хотелось вновь оказываться в коридоре, но тут она услышала голоса – в коридоре разговаривали, – слов не разберешь, но по тону слышно было, что разговор идет относительно спокойный, без крика. И все страхи сразу испарились – Лида смело пошла вперед. Александрийский последовал за ней.
В коридоре горел свет, на ковровой красной дорожке были рассыпаны большие и маленькие осколки большой китайской вазы, что недавно стояла на высокой подставке возле зеркала. В центре этой груды черепков возвышалась дополнительным холмиком груда окурков. Почему-то Лидочка в первую очередь увидела эту гору окурков и поразилась тому, сколько их накопилось в китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть внутрь.
Только после этого Лидочка увидела людей, собравшихся вокруг останков вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не ложилась, Марта Крафт, а также докторша Лариса Михайловна и какая-то неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно, из отдыхающих, потому что была в халате.
– Вот и она! – воскликнула Марта при виде Лидочки.
– Это вы сделали? – спросил президент. В обычной жизни его волосы были тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове образовалось неаккуратное воронье гнездо.
– Я в первый раз это вижу, – сказала Лидочка.
– Тогда объясните мне, почему вы здесь оказались в такое время и в таком виде?
Еще за секунду до этого Лидочка намеревалась сообщить президенту как официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца. Но тон президента и воронье гнездо на его голове сделали такое признание нелепым и наивным. Президент Филиппов был недостоин таких откровенных признаний. К тому же он не выносил Лидочку и не скрывал этого, так что любое признание он тут же обратил бы ей во вред.
– По той же причине, по которой вы очутились здесь в такое время и в таком виде, – сказала Лидочка. Она не хотела, чтобы ее слова звучали наглым вызовом, но именно так и вышло. Глаза президента сузились от возмущения, он приоткрыл рот, вновь закрыл его – и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать совершенно ненужные разоблачения, но не успели перебить Филиппова, как тот закричал так, что было, наверное, слышно в Москве.
– Это вы позвольте! – кричал Филиппов. – Это вы поглядите, в каком вы виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что я попрошу без намеков на наши отношения: а вот вы в шесть утра выходите из мужской комнаты черт знает в чем, и совершенно не стесняетесь, и даже бьете государственные изобразительные ценности – вы не представляете, сколько это сокровище стоит, по нему Эрмитаж плакал, а мы не отдали, я вас отсюда за разврат выгоню, ясно?
– Филиппов! – умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от Лидочки, к которой президент направился с целью изгнать ее из обители академиков. – Филиппов, подожди, не трогай Лиду, она совершенно ни при чем. Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала вазу, то она не была у Александрийского.
– Не была? Не была? А это что?
Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели, что Лидочка обута в мужские ботинки.
– Это ваши ботинки, профессор?! – с пафосом воскликнул президент Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:
– Мои. – И, сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил: – Но заверяю вас, товарищ Филиппов, что ваши подозрения совершенно неуместны. Мое состояние, что подтвердит находящийся здесь доктор, к сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение. Так что присутствие Лидии в моей комнате объяснялось вполне невинными платоническими причинами.
– В шесть утра! Ха-ха-ха, я смеюсь, – сказал президент.
– Как лечащий врач, я должна сказать, – вмешалась в разговор Лариса Михайловна, – что профессор Александрийский болен ишемической болезнью и имеет аневризму сердца, так что любое физическое напряжение опасно для его жизни.
Лариса Михайловна очень волновалась, щеки ее пошли красными пятнами, она выражалась канцелярским языком, который ей казался более убедительным в разговоре с таким человеком, как президент Филиппов, и, как ни странно, именно этот стиль возымел действие, президент спохватился и сказал:
– Я вам, Пал Андреевич, не ставлю в вину и к вам отношусь со всем уважением. Но наши с вами девушки…
– Наши коллеги, – терпеливо поправил его профессор.
– Вот именно, они не вызывают доверия.
– Филиппов! – воскликнула Марта Ильинична.
– Не о тебе, не о тебе, – отмахнулся президент.
И тут наступила пауза, потому что оказалось, что больше подозреваемых нет.
Президент, почувствовав, что следствие зашло в тупик, спросил у Александрийского:
– А она у вас давно?
– Почему вы спрашиваете? – удивился Александрийский.
– А потому что если недавно, то она могла свалить вазу, а потом к вам убежать.
– Вы ошибаетесь, – сказал Александрийский твердо, но, конечно же, не убедил этим Филиппова.
– Тогда все по палатам, – приказал президент. – Я тушу свет. Все по палатам!
– Я провожу Лидочку, – сказал профессор.
– Она сама дойдет.
– А я провожу, – сказал профессор, не улыбаясь, – потому что мне надо будет забрать мои ботинки, которые я ей одолжил.
Все снова посмотрели на ботинки, которые свидетельствовали о Лидочкином моральном падении. Потом докторша взглянула на профессора, и взгляд ее был так красноречив, что Лидочка не сдержала улыбки.
– Вы с нами дойдете до комнаты Лидочки, – сказал Александрийский, который тоже прочел немой вопль во взгляде врачихи. – Вы поможете мне подняться по лестнице, а я потом соглашусь смерить давление.
– Честное слово? – Покрытое пушком доброе лицо докторши покрылось счастливым румянцем.