Страница 3 из 56
из любимых высказываний твоего отца, — объяснила ему мать. — И он всегда
говорил мне, что беспрерывно боялся.
Оливер поцеловал ее в щеку и надел ленту с компасом через голову. Когда он
выходил из Большого Зала через дверь, то поймал, себя на мысли, что его жизнь
очень— очень скоро станет гораздо сложнее.
Глава 2
Оливер.
Итак, только вы знаете, если говорят "Это было однажды...", то это — ложь.
Это произошло не один раз. И даже не два. Это происходило сотни раз, снова и
снова, каждый раз, если кто— то раскрывал эту пыльную, старую книгу.
— Оливер, — говорит мой лучший друг. — Шах.
Я смотрю на шахматную доску, которая на самом деле не настоящая шахматная
доска. Это только песок вечного морского берега, расчерченный на квадраты, а
также несколько фей, который такие милые, что выполняют роль пешек, ферзей и
королевы в игре.
Так как в этой сказке не упоминается шахматная доска, мы должны
довольствоваться этим, и затем, конечно, мы должны стереть все следы, иначе
кто— нибудь может прийти к мысли, что за этой историей спрятано что— то
большее, чем он прочитал.
Я не знаю, когда я впервые заметил, что жизнь, которую я знаю, нереальна. Что
роль, которую я играю снова и снова, является как раз именно только ролью.
И, что самое необходимое для спектакля, так это огромное, круглое лицо, которое
каждый раз к началу истории закрывает наше небо. То, что стоит на страницах
этой книги, не всегда соответствует действительности.
Если мы не заняты игрою роли, мы можем в принципе заниматься все, чем хотим.
Это действительно довольно сложно. Я — принц Оливер, но одновременно с этим
не принц Оливер.
Если книгу закрывают, я могу прекратить делать вид, как будто заинтересован в
Серафиме или сражаюсь с драконом, а вместо этого околачиваюсь с Фрампом
или наслаждаюсь одним из напитков, которые королева Морин так охотно
смешивает на кухне.
Или могу попрыгать в море с пиратами, которые очень даже приятные ребята.
Другими словами, по ту сторону жизни, которую мы играем, когда читатель
открывает книгу, у каждого из нас другая жизнь. Всем остальным достаточно знать
об этом.
Им не составляет труда играть свою роль снова и снова, а после того как читатели
исчезают, быть пойманными за кулисами. Но я всегда думал об этом.
Все же это становится очевидным, если есть жизни вне этой истории, она связана
с читателями, лица которых парят над нами. И они не пойманы между крышками
переплета. Итак, где же они находятся? И чем они заняты, если книга закрыта?
Однажды очень маленький читатель, бросил книгу, она раскрылась и осталась так
лежать на странице, на которой есть только моя роль. Таким образом, я смог
смотреть на другой мир целый час.
Эти гиганты складывали куски древесины с буквами друг на друга и строили из них
огромные здания. Они закапывали руки в глубоком ящике с точно таким же
песком, как у нас на вечном морском берегу.
Они стояли перед мольбертом как Раскуллио, но эти художники имели
своеобразный стиль: они опускали руки в краске и наносили цветные завитки на
бумагу. Наконец, одно из существ, такого же возраста, как и королева Морин,
склонилось, нахмурившись над книгой, и сказало:
— Дети! Так не обращаются с книгами, — а затем закрыло меня.
Когда я рассказал другим, что я видел, они только пожали плечами. Королева
Морин предположила, что я должен поговорить с Орвиллем по— поводу моих
странных мыслей и попросить у него напиток для сна. Фрамп, мой лучший друг,
всегда, в сказке или за ее пределами, верил мне.
— И в чем же разница, Оливер? — спросил он. — Зачем растрачивать время и
энергию на недостижимые места или личностей, которых никогда не будет,
подумай? — я сразу пожалел, что завел речь об этом.
Фрамп не всегда был собакой, в истории Раскуллио превратил его в обычную
собаку. Так как это упоминается только в начале, он появляется в тексте
исключительно как собака, и поэтому он остается ей, когда мы покидаем сцену.
Фрамп съедает мою королеву.
— Шах и Мат, — торжествует он.
— Почему ты всегда выигрываешь? — вздыхаю я.
— Почему что ты всегда позволяешь мне выиграть? — спрашивает Фрамп и
чешет за ухом. — Чертовы блохи.
Если мы работаем, Фрамп не разговаривает, так как только лает. Он бегает за
мной как, ну да, маленькая, верная собачонка. Увидели бы его на сцене, никогда
не подумали бы, что он командует нашей реальной жизнью.
— Мне кажется на сорок седьмой странице я видел слезу, — замечаю я
мимоходом настолько, насколько возможно, хотя, с тех пор как заметил ее, я горю
желанием вернуться туда и узнать об этом больше. — Хочешь пойти со мной и
посмотреть?
— Оливер, ты серьезно. Не снова, — Фрамп закатывает глаза. — Ты как
цирковая лошадь, у которой только один фокус.
— Мне кто— то звал? — рысью подбегает Сокс.
Он — мой верный конь и, кроме того, ярчайший пример того, что внешний вид
обманчив.
На страницах нашего мира он сопит и стучит копытом как гордый жеребец, но
когда книга захлопывается, он превращается в комок нервов с самоуверенностью
комара.
Я улыбаюсь ему, так как иначе он подумает, что я злюсь на него. Он очень
чувствителен.
— Нет, никто...
— Но я определенно четко слышал слово лошадь...
— Это был просто оборот речи, — замечает Фрамп.
— Но так как я уже здесь, скажите честно, — просит нас Сокс и поворачивается
боком. — С этим седлом мой зад выглядит очень жирным, или?
— Нет, — спешу я уверить его, в то время как Фрамп быстро качает головой.
— Ты состоишь из одних мускулов, — говорит Фрамп. — Я как раз хотел тебя
спросить, занимаешься ли ты спортом.
— Вы говорите это для того, чтобы я чувствовал себя лучше, — пыхтит Сокс. — Я
же знал, что во время завтрака должен был отказаться от последней морковки.
— Сокс, ты выглядишь отлично, — настаиваю я. — Правда, — но он все же
трясет гривой и обиженно уходит рысью на другой конец морского берега.
Фрамп переворачивается на спину. — Если я еще раз услышу стоны этой старой
клячи...
— Именно об этом я и говорю, — перебиваю я.
— Что, если бы ты не должен был бы? Что, если ты везде, если ты мог бы быть
любым, кем ты хочешь?
Мне снится иногда сон. Он немного сумасшедший, но в этом сне я бегу по улице,
которую никогда не видел, в деревне, которая мне не знакома.
Девушка бежит ко мне на встречу из— за всех сил, темные волосы развиваются
как знамя, и из— за чистой поспешности она врезается в меня. Когда я протягиваю
к ней руку, чтобы помочь, чувствую, как между нами пробегает искра.
Ее глаза цвета меда, и я не могу отвести от них взгляд. "Наконец— то", — говорю
я, и когда целую ее, она на вкус как мята и зима, и вообще это не так как с
Серафимой.
— Да, действительно, — прерывает меня Фрамп. — Как велики шансы получить
профессию таксы?
— Ты — собака, потому что так стоит в книге, — возражаю я. — А если бы ты мог
это изменить?
Он смеется. — Изменения. Историю меняют. Совершенно ясно, он был хорошим,
Олли. Где ты принимаешь участие, почему бы тебе не превратить море в
виноградный сок и сделать так, чтобы морские нимфы могли летать?
Возможно, он прав и все зависит только от меня. Все другие в этой книге, кажется,
совершенно не ломали голову над тем, что они — часть сказки; то, что они
прокляты, и должны делать одно, и тоже снова и снова, и говорить как в пьесе,
которую уже вечность ставят в программу.
Вероятно, они верят, что люди в другом мире живот такой же жизнью как мы. Я же