Высокие блондинки

Однако в речах его ничего освежающего не было.

— Я как раз собирался повидать вас, — сказал он. — Так что не отказывайтесь. Мне нужно передать вам одну вещь, я хочу послать ее родственнику в Бомбей.

Здешняя почта, знаете ли, смахивает на вашу итальянскую: я больше доверяю частному лицу — личному, так сказать, курьеру. Вы не против взять на себя эту миссию? Все дорожные расходы я, конечно, оплачу.

— Могу себе представить, что это такое, — усмехнулась Глория.

— Думаю, что можете, — сказал Гопал. — Но думаю также, что вы согласитесь.

— И не надейтесь! — отрезала Глория.

— Напрасно вы мне не верите, — благодушно продолжал Гопал. — Вас это совершенно ни к чему не обязывает, и, кроме того, вы, разумеется, получите щедрое вознаграждение. Вы не должны мне отказывать, — повторил он. — Тем более что, согласно моим сведениям, вам было бы очень полезно исчезнуть отсюда на несколько дней.

Глория резко встала.

— На что вы намекаете? — спросила она.

— О, я знаю, что говорю, — ответил Гопал, — и, поверьте, говорю искренне.

— Дайте мне подумать, — сказала Глория.

— Ну конечно, подумайте, — согласился Гопал. — Поразмыслите хорошенько. Даже если это бесполезно, то уж, во всяком случае, не вредно.

Вернувшись к себе, Глория посовещалась с Бельяром.

— Этого можно было ожидать, — сказал карлик. — Ну-с, что будем делать?

— Решай сам, — ответила она. — Ты у нас самый умный, ты и говори.

— И скажу: пожалуй, лучше согласиться. Съездим, проветримся немного. А потом, что нам терять, коли уж мы попали в такой переплет?

— Не знаю, — сказала Глория. — Как хочешь.

— Пожалуй, лучше нам свалить отсюда, — решил Бельяр. — Да и в Бомбее будет безопаснее. В большом городе легче затеряться, там нас оставят в покое. Впрочем, я-то еще не был в Бомбее — как там, хорошо?

Глория ответила не сразу. Присев на кровать и положив ногу на ногу, она небрежно листала «Бхагават-Гиту», мирно соседствовавшую на ее ночном столике с Библией.

— Где же ты был? — спросила она наконец.

— Что значит «где»? — удивился Бельяр. — Когда именно?

— Где ты был, когда я была в Бомбее? Ты и правда задержался в Сиднее?

— Не нервируй меня своими расспросами, — отрезал Бельяр. — Ты же знаешь, мы не обсуждаем эту тему. Я все-таки имею право на личную жизнь, не так ли? Лучше иди и скажи ему, что ты согласна.

Глория вернулась в бар.

— Я не сомневался в вашем согласии, — сказал Гопал. — Ну и прекрасно. Отъезд завтра утром.

— Так скоро?

— Поверьте мне, это в ваших же интересах, — ответил Гопал.

19

Каким бы беспринципным, двуличным и продажным ни был доктор Гопал — а он, без сомнения, именно таким и был, — в этот раз, по крайней мере, он не солгал. На следующий день после обеда взятый напрокат пурпурный лимузин «амбассадор» — роскошный, но без кондиционера — плавно катил по улице Кенотафа в направлении «Космополитен-клуба».

Улица Кенотафа, неширокая, тихая — правда, довольно пыльная, — застроена жилыми домами; собственно, это даже и не улица, а скорее аллея с подстриженными кустами, над которыми раскинулись пышные высокие акации. Через каждые сто метров сквозь листву мелькают монументальные белые виллы с плоскими крышами, увенчанными спутниковыми антеннами, с табличкой на воротах «Осторожно! Злая собака!», хотя никаких собак там и в помине нет. Зато есть будка охранника, где дремлет человек в расстегнутой до пупа форме цвета хаки, военного образца ремне при заломленном берете и бэдже на груди. Эти виллы, утонувшие в садах за крепкими стенами и все как одна трехэтажные, не выше, щедро украшены уступчатыми террасами, башенками, балкончиками, навесами и защищены от солнца гардинами, тентами, тростниковыми шторами и складными решетчатыми ставнями современного дизайна.

Обитателей этих роскошных жилищ можно увидеть крайне редко. Лишь иногда промелькнут вдали силуэты в светлых пижамах — торопливо перебегут улицу и скроются в воротах напротив. Это, без сомнения, челядь. Или же в одном из патио, за решетками, оплетенными ползучей зеленью, какой-нибудь усатый старик, лысый и подслеповатый, в одиночестве сидит на качелях, чуть заметно раскачиваясь взад-вперед. Но стоит вам посмотреть на него, как он устремит на вас пристальный взгляд, и вам придется отвернуться. Температура в тени достигает тридцати пяти градусов. Вокруг царят покой и безмолвие. Яростно палящее солнце скрадывает очертания и выжигает краски, делая вещи совсем плоскими. В общем, одно слово — воскресенье.

В этом блеклом раскаленном мире «амбассадор» был сейчас единственным блестящим предметом. Он медленно двигался по улице, почти никого не встречая на своем пути. Вот проехал велосипедист с бидоном, слишком большим для его хилого багажника; однако пять минут спустя другой велосипедист провез два таких же огромных бидона. Три женщины, явно из небогатых кварталов, связывали охапки сухих казуариновых веток. Между небом и землей порхали бабочки, резвились попугайчики, проносились, как эскадрильи, стайки дроздов. Парочка крыс, собравшихся перебежать шоссе, боязливо вертела головами налево-направо.

Над «амбассадором» кружили два орла; они отражались в его блестящей крыше, под которой трое пассажиров размышляли, каждый на свой манер, о разных вещах, таких, как секс, например, или деньги. Мужчина-европеец на заднем сиденье, одетый, по своему обыкновению, в мятый соломенно-желтый костюм, думал о них как-то вяло и бессистемно. Сидевшая рядом с ним женщина в комплекте из светлого хлопка, купленном два дня назад во французском магазине тропической одежды, скорее мечтала, нежели осмысливала их. Только местный шофер в парусиновых брюках и рубашке с грязным воротом задавался вполне конкретными вопросами по поводу прелестей означенной дамы и доходов означенного господина.

На пересечении улицы Кенотафа с узким частным проездом, который делал поворот и уходил вглубь, под раскидистое манговое дерево, господин бросил пару коротких слов. Машина свернула туда. Дорога хорошо просматривалась, и они тотчас заметили вдали ворота, а рядом бетонные блоки, преграждавшие путь автотранспорту; надпись на двух языках запрещала посторонним доступ в «Космополитен-клуб» и грозила карой нарушителям. Мужчина бросил два других коротких слова, и автомобиль притормозил в пятидесяти метрах от входа.

— Думаю, это здесь, — сказал Персоннета. — Я пошел. Ждите меня в машине.

— Прошу прощения, — возразила Донасьенна, — но я иду с вами.

— Her, нет и еще раз нет! — отрезал Персоннета, использовав при этом весь спектр запрещающих интонаций. — Мы же договорились, что эти задачи лежат на мне.

— Но я должна пойти с вами! — настаивала Донасьенна. — Я же для этого сюда и ехала. Иначе зачем я здесь нужна?

— И не просите, это бесполезно! — заявил Персоннета. — К тому же вы таким вещам не обучены.

— Идиот несчастный! — прошептала Донасьенна, едва он захлопнул дверцу машины. — Ну ладно, раз так, займусь-ка я шофером. — Однако и это ее намерение осталось втуне: она погрузилась в изучение местного путеводителя, тогда как шофер, к счастью не ведавший, чего он лишился, с интересом читал раздел «Спектакли» в «Санди стандарт».

Тем временем Персоннета, следуя плану, полученному от своих информаторов, направился прямо ко второму корпусу клуба, где обитали временные жильцы. Его карманы оттягивало — правда, совсем незаметно — довольно весомое снаряжение: миниатюрный фонарик и связка ключей в левом, маленький пистолет (на всякий случай) в правом. Не встретив по дороге ни души, он пересек гостиничный холл, увидел открытый лифт и вошел в него, На сей раз во время подъема, длившегося меньше минуты, он стал разглядывать себя в зеркале на задней стенке лифта.

Нужно заметить, что в зеркале лифта человек всегда выглядит крайне усталым. И неважно, спускается он или поднимается: это отражение неизменно повергает его в бездну уныния. Человек начинает паниковать, спрашивает себя, что же такого он натворил вчера и чем заслужил этот кошмарный вид. Но не стоит напрасно волноваться — это не более чем иллюзия: просто мертвенный, падающий сверху свет плафона делает лицо землистым, углубляет морщины, заостряет черты, увеличивает мешки под глазами. В этом беспощадном свете зеркало усугубляет скверный вид пассажира со скоростью лифта. Но Персоннета об этом ничего не известно. «Господи, как же я постарел! — пугается он. — Никогда не думал, что могу так скверно выглядеть». Можно задаться вопросом, уж не присутствие ли Донасьенны побудило нашего героя, обычно мало интересующегося собственной внешностью, вопрошать теперь об атом зеркало. Можно также задаться вопросом, сознает ли это он сам. А можно просто плюнуть и не обращать на это внимания.