Страница 40 из 40
Глория рассматривает Сальвадора с какой-то странной улыбкой; сейчас ее глаза кажутся совсем прозрачными. «Пустяки, пойдемте», — говорит она, и ее голос тоже звучит странно. Делать нечего, Сальвадор заходит вместе с ней в кабину. Дверца задвинута, человек в будке манипулирует рычагами и колесиками, потом нажимает большую зеленую кнопку, и вагончик бесшумно скользит вверх. Они поднимаются. Они уже далеко. Стоя у своего пульта, человек следит за уменьшающейся кабиной, над которой в чистом небе широкими кругами парят орлы — а может, уже и стервятники. Легонький ветерок, налетая порывами, заставляет мелодично позвякивать канаты фуникулера. И вдруг кабина зависает на полпути. Бельяра все еще нет.
Вы предвидите самое худшее, читатель, и это естественно: Сальвадор, полумертвый от страха, не в состоянии одним глазком глянуть вниз, изо всех сил цепляется за все, что напоминает поручни, так судорожно стиснув пальцы, что у него даже суставы побелели, а в груди не хватает воздуха. А что же Глория? Она улыбается Сальвадору, она подходит и кладет руку ему на плечо, шепотом уговаривая не паниковать. А потом ее рука ползет от плеча к шее, и дальше, к затылку Сальвадора; ее пальцы перебирают его волосы. Миг спустя Сальвадор отпускает все эти дурацкие поручни и пылко сжимает в объятиях молодую женщину.
Она приникла к нему, он ощущает тепло ее губ на своей шее, он приоткрывает глаза и явственно видит через плечо Глории пропасть под кабиной. Но вот чудо номер один: он не чувствует ни головокружения, ни дурноты, все окружающее незыблемо стоит на своем месте, в полном соответствии с масштабами. А вот и чудо номер два: Глория уже не помышляет о том, чтобы вышвырнуть этого мужчину в пустоту; более того — чтобы вышвырнуть его в будущем из своей жизни. Вполне возможно, что нам уже никогда не понадобится Бельяр — хотя он-то и несет ответственность за эти действия, — ибо Глория и Сальвадор, висящие между небом и землей, все еще целуются. А кончив, начинают снова и снова. Похоже, они и не думают прекращать это занятие: глядя на их лица и позы, кажется, будто им в эти минуты не страшны никакие заботы, никакие печали. Он больше не боится высоты, она больше вообще ничего не боится.