Возвращение из мрака

– Меня не интересуют деньги, а тебя интересуют только они. Но меня интересует оружие, которое можно купить за твои деньги. Поэтому мы можем быть друг другу полезны.

Исламбек извинился и удалился в сортир, чтобы в уединении поразмыслить, что значили эти слова: смертельное оскорбление или нет. В течение беседы ему пришлось покидать собеседника еще три раза, что вызвало сочувственное замечание Карабая:

– Если почки болеют, хорошо пить кумыс, дорогой друг.

После чего Исламбек отправился в сортир в четвертый раз.

И все-таки кое о чем очень важном они сумели договориться. По старинному ритуалу скрепили клятву кровью. Крохотным обрядовым стилетом, освященным в Иерусалиме, по очереди надрезали жилки у себя на запястье и сцедили кровь в бокал вина. Потом, морщась от отвращения, распили на двоих. Оба сознавали важность происходящего и верили в силу обряда. Исламбек был почти растроган, Карабай повторил:

– Нам нечего делить, бек. У нас одна родина. Другой все равно не будет.

И Исламбек, расчувствовавшись, ответил:

– Покупай свои «стингеры». Я оплачу. Десять штук.

…С таким трудом налаженные отношения чуть не поломались на похоронах Атаева. Исламбек стоял в сторонке, в окружении телохранителей, не смешиваясь с толпой осиротевших родственников и прихлебателей убитого Атая, только подошел к вдове, чтобы выразить соболезнование. Заодно оценил красивую белую сучку, на которую у него были виды, но он еще не решил – какие. Сучка ему понравилась, а похороны нет. Много лишних людей, много пустых слов, и еще не покидало сомнение, кто там в гробу – Атай или опять подставной жмуренок. Единственное, что согревало душу, – бессильная злоба соратников негодяя. Уже когда направлялся к машине, из кустов выступил какой-то мужчина, загородил дорогу. Один из телохранителей хотел отшвырнуть наглеца обратно в кусты, но тот опередил, с необыкновенной ловкостью двумя быстрыми тычками опрокинул на землю здоровенного бугая. Крикнул:

– Уйми своих псов, бек!

Только тут признал в незнакомце Карабая и – спаси Аллах! – поразился изумительному перевоплощению. Шляпа, позолоченные очочки, строгий европейский костюм – и даже смуглота куда-то подевалась. Лишь в желудевых глазах пылало бешеное презрение, удесятеренное по сравнению с тем, какое увидел за столом в Грузии.

– Вай, – сказал изумленно. – Ты ли это, великий воин?

Карабай молча взял его за рукав и отвел к могиле какого-то Жоры Эфиопчика, у которого на огромном гранитном памятнике была высечена многозначительная эпитафия: «Спи спокойно, братан. Лизок и Кирюша тебя не забудут».

– Зачем это сделал, бек? – спросил Карабай таким тоном, каким спрашивают у повешенного, не жмет ли петля. – Почему не посоветовался?

С Исламбеком никто никогда так не разговаривал, но он даже не разозлился.

– Что тебя волнует, дорогой друг? – ответил участливо, как больному.

– Атай – плохой человек, заносчивый, но он помогал общему делу. Он не скупился, бек, не прятал барыши в заморских ларцах.

– И что из этого?

– Его нельзя было трогать, минуя совет. Ты знаешь не хуже меня. Кто дал тебе разрешение?

Исламбек потихоньку начал закипать, оглянулся по сторонам: кругом его люди, а Карабай – один-одинешенек. И место очень удобное – кладбище.

– Чтобы наказать шакала, мне никакого разрешения не нужно. Он давно обнаглел. Выдавливал меня с рынка. Ты тоже это знаешь, Карабай.

Карабай вдруг странно улыбнулся, будто вспомнил что-то хорошее.

– За ним остался должок – два лимона. Возьмешь его на себя. Мы не можем позволить себе такие убытки.

– Кажется, угрожаешь, амиго? – теперь Исламбек уже раздувался от ярости, и нервно провел по бокам ладонями, чтобы себя остудить. Он представил сладостную картину: джигиты по знаку хозяина месят, превращают в кровяную лепешку этого лощеного господинчика, возомнившего себя богом, а потом подходит он, Исламбек, и аккуратно выдавливает проклятые желудевые гляделки, в которых не гас огонек снисходительного презрения. Он был на грани срыва. Карабай угадал его состояние, улыбка застыла на жестких, темных губах, обернулась волчьим оскалом.

– Не стоит пробовать, бек. Я не Атай. Меня нельзя убить.

– Почему так думаешь?

Карабай смотрел ему прямо в глаза, не мигая, и Исламбек почувствовал, как у него зазвенело в ушах от этого страшного взгляда. Так смотрит рысь сверху, с дерева, примериваясь прыгнуть на спину жертвы.

– Хорошо, – примирительно сказал Карабай. – Ты сейчас в плохом настроении, друг. Поговорим завтра в другом месте, – повернулся и пошел вдоль могил неспешной походкой прогуливающегося бездельника. Исламбек понял, что если он уйдет, завтра начнется война. Никакого другого разговора не будет. Карабай не повторяет условия дважды. Он фанатик. Исламбек не любил книжных слов, но иного не подберешь. Никто не видел Карабая разъяренным или хотя бы возбужденным. Он жил так, словно парил в безвоздушном пространстве. И убивал без азарта и удовольствия, как машина. Исламбек смалодушничал, окликнул Карабая:

– Эй, подожди, пожалуйста!

Карабай не обернулся, но замедлил шаг. И Гараев унизился еще раз на виду у своих людей – догнал Карабая, тронул за плечо.

– Не горячись, амиго. Давай еще поговорим.

– О чем?

– Я заплачу неустойку, но ты тоже выполнишь мою просьбу.

– Какую?

– Хочу получить разрешение совета на саратовскую и нижегородскую ярмарки.

– Не жирно ли? – усмехнулся Карабай.

– Почему жирно, совсем нет. Я уже купил там много земли. Чтобы спихнуть оттуда немчуру, у меня должны быть развязаны руки. Можно переселить туда несколько тысяч наших людей, из тех, кому тесно в горах. Все равно кто-то будет этим заниматься. Или ты не доверяешь лично мне?

Карабай раздумывал, и Исламбек с удовлетворением отметил, как его глаза потеплели. Ничего, ничего, когда-нибудь я собью с тебя гонор, поклялся он про себя. И этот день будет самым счастливым в моей жизни.

– Решение совета не покупают за деньги, – наставительно заметил Карабай. – Но в твоем предложении есть резон. Я доложу старейшинам. Наверное, они согласятся. В горах известны все твои заслуги, как и твои промахи. Но не из десяти процентов. Десять процентов – это смешно. Лучше двадцать.

– Ты же сам сказал, деньги ни при чем? – наконец-то Исламбеку удалось поддеть гордеца. Но это ему только показалось.

– Надеюсь, – Карабай опять презрительно скривил губы, – когда-нибудь и ты все же поймешь разницу между собственным бездонным карманом и казной республики. И перестанешь путать одно с другим.

После этой встречи было много других, но однажды отступивший, Исламбек уже не противостоял Карабаю в открытую. Напротив, постепенно усвоил в отношениях с ним этакий подчеркнуто почтительный тон, с каким обращаются к старцам или к мулле, и вскоре с удивлением обнаружил, что непогрешимый воитель Карабай точно так же падок на лесть и неумеренные восхваления, как обыкновенный смертный. Ну, допустим, не совсем так. Когда Исламбек заходил слишком далеко в комплиментах и, к примеру, сравнивал Карабая с горой, а себя с серой мышкой, ютящейся в расщелинах, или придумывал еще более сногсшибательные образчики лести, Карабай предостерегающе поднимал руку, недовольно бурчал под нос: «Хватит, хватит, брат, не преувеличивай, пожалуйста. Все мы равны перед Аллахом», – но в его очах всплывало сонное выражение котяры, которого почесали за ухом.

Исламбек надеялся, что сумеет употребить себе на пользу неожиданную слабость великого воина.

Сегодняшняя встреча не сулила ничего хорошего. Нетрудно предугадать, к чему приведут попытки отговорить Карабая от безумной акции. К тому же, к чему приводили всегда: к обвинениям в пренебрежении святыми для истинного горца понятиями и к грязным намекам на его, Исламбека, торгашескую натуру. За последние годы славный воитель заметно поднаторел в демагогии, в политической тарабарщине, наверняка сказалось влияние хитроумного Удугова, с которым, по слухам, Карабай был в близких отношениях, но подобные нападки давно не задевали самолюбие Гараева. В отличие от множества пустобрехов Карабай верил в то, что говорил. Все фанатики сбиты на одну колодку – и живут в вымышленном мире, и хотели бы затащить туда всех остальных, а это невозможно. Когда Карабай обвинял его в несусветных грехах, он не хотел оскорбить, а пытался внушить свои собственные представления о мире, которые для фанатика столь же реальны, как для нормального человека – доллар. Однажды Исламбек попробовал объяснить, что он ничуть не меньше любит родину и ненавидит проклятых руссиян, сотни лет удерживающих его бедный народ в скотском состоянии, и, если понадобится, не пожалеет своей головы в борьбе с ними; разница лишь в том, что он, Исламбек, твердо стоит на земле, а не витает в облаках, строя неосуществимые планы. Империя от моря и до моря, грезившаяся Карабаю, не поднимется за несколько лет, и если им удастся заложить хотя бы несколько камней в ее основание, то уже можно считать, что они жили не зря. Карабай не понял его искреннего порыва. Внимательно выслушал, побледнел и сказал с неописуемой горечью, словно провожая на тот свет близкого родича: