Страница 39 из 60
Было ли это в отеле «Талафакс»? Не могу вспомнить. Но во всяком случае, это была Пенсакола, а в следующий миг опять не Пенсакола. Наверху, на рубеже двух миров разыгрывалась грандиозная воздушная драма, а внизу, перед моими сомкнутыми веками двигались туда и сюда театральные звезды. Одни в туго затянутых длинных платьях, другие глубоко декольтированы, некоторые в пламенеющих рыжих париках, некоторые в кружевных корсетах, другие в панталонах; некоторые в экстазе, некоторые меланхоличные, иные прокопченные, как хорошие окорока, некоторые вызывающе дерзки, другие игривы и усмешливы, но все они, выставляя себя, жестикулируя, декламируя, напирали друг на дружку, стараясь вытолкать со сцены.
Мечтая о том, как буду подплывать к заливу Мобил, я и думать не думал о таком роскошном угощении, как это. Словно пребывание в чистилище, этакий акт левитации на пороге сна. За день-два до этого мы переправились через реку Саванна. В Париже я мечтал взять здесь лодку и поплыть прямо к болотам Окефеноуки, там как раз истоки этой реки. Бесплодная фантазия. Если бы у меня оставалась еще сотня лет жизни, а не пятьдесят, я мог бы на это решиться, но времени мало, а есть множество других мест, которые надо бы повидать. Остров Пасхи, удивительная страна Папуа, Яп, Джохор, Каролинские острова, Борнео, Патагония, Тибет, Китай, Индия, Персия, Аравия. И — Монголия. Духи предков зовут меня; больше откладывать я не могу. «Когда Генри Миллер уехал в Тибет…» Я так и вижу эту фразу моего будущего — лет через сто — биографа. Да что же с ним приключилось, с Генри Миллером? Исчез он. Сказал, что отправляется в Тибет. Добрался ли он туда? Никто не знает… Вот так это и будет. Таинственное исчезновение. Исход с двумя чемоданами и полным сундуком идей. Но в один прекрасный день я вернусь в другом телесном обличье. Вернусь очень скоро, на удивление всем. Кто-то остается вдали достаточно долго, пока не усвоит все уроки. Другие обучаются быстрее, чем прочие. Я обучаюсь стремительно. Все мои домашние задания выполнены. Я знаю, что Земля круглая, и также знаю, что это наименее важный факт из всех, что следует упоминать в рассуждениях о Земле. Я знаю, что существуют географические карты, на которых обозначена страна, зовущаяся Америкой. И это тоже не имеет особого значения. А вот мечтаете ли вы? Готовы ли вы бросить ваше маленькое locus perdidibus[34] и оказаться в гуще обитателей других земель? Бываете ли в других странах, когда вас туда поманит? Рветесь ли вы к звездам? Кажется ли вам, что аэроплан летит слишком медленно? Вы странник, играющий под сурдинку, или кокосовый орех, тяжко шлепающийся оземь? Мне бы хотелось составить список страстных человеческих желаний и сравнить с тем, как они осуществляются. Стать хотя бы на один день владыкой небесным лишь для того, чтобы осыпать Землю всеми людскими желаниями, мечтами, стремлениями, а потом смотреть, как они укореняются, дают ростки, расцветают, и не на протяжении целых исторических эпох, а немедленно. Боже, спаси Америку! Вот это я тоже должен буду сказать, потому что кому же другому под силу такой фокус? А теперь, прежде чем перескочить от Мобила на дорогу на Паскагулу, я дарю вам приветствие из «гостиницы-люкс», из «Лафайета» в Новом Орлеане:
«Вас, вошедшего в этот номер нашего гостя, мы, служащие этого отеля, приветствуем самым сердечным образом.
Мы, может быть, никогда не узнаем Вас, но тем не менее мы хотим, чтобы Вы почувствовали, что это «человеческий дом», а не казенное учреждение.
Это Ваш Дом, пусть лишь на одни сутки. И Вас здесь, в Вашем, пусть всего лишь на одни сутки, доме, будут окружать люди, относящиеся к Вам по-человечески.
Люди заботятся о Вас здесь, готовят Вам постель, отвечают на телефонные звонки, спешат по Вашим поручениям. Мы держим человека за стойкой портье, он принесет Ваши чемоданы. Как и Вы, наши служащие сотворены из плоти и крови. У них есть свои интересы, свои пристрастия и неприязни, свои амбиции, свои надежды и разочарования — все, как у Вас.
Разумеется, Вы должны платить за это. Так водится везде и с каждым. Но главное во всяких деловых отношениях заключается в учете человеческого интереса с обеих сторон.
Мы намерены взять на себя заботу о Вас. Все установленные здесь правила имеют целью обеспечить Вас лучшими условиями жизни и ни в коем случае не докучать Вам и не беспокоить. В нашей гостинице, как, впрочем, и везде, мы руководствуемся золотым правилом: «Поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой».
Мы пытаемся ставить себя на Ваше место. Мы спрашиваем себя: «Чего бы я хотел от служащих отеля, если был бы его постояльцем?»
И мы просим Вас поставить себя на наше место. Прежде чем осудить нас, спросите себя: «А что бы я делал, будь я служащим отеля?»
Если же Вы не в состоянии руководствоваться таким стандартом, просим поставить нас об этом в известность.
Мы предполагаем, что каждый наш гость — джентльмен и каждая гостья — леди. Мы убеждены, что средний американец вежлив, законопослушен, стремится избегать неприятностей, не доставляет их другим и аккуратно расплачивается по счету, прежде чем уехать.
Желаем Вам благополучно здравствовать под нашим кровом, и да минует Вас всякая беда.
Желаем Вам найти здесь комфорт и радостную, бодрящую атмосферу, и пусть успехом завершатся Ваши дела здесь, чтобы о пребывании в этом отеле Вы вспоминали с теплым чувством».
Каких мы заимели братьев во Христе! Я смахиваю с очей жемчужные слезы, отхаркиваюсь как следует и мирно стираю из памяти прусаков, оставленных мною в плевательнице номера 213. Не забыть только перечитать «Ключ к загадкам мира» Успенского. И — направо кругом!
Я возвращаюсь назад в Четырнадцатый арондисман[35] на раскладушку, лежа на которой на всех парах устремляюсь в бухту Мобила. Вытяжная труба открыта, румпель повернут до отказа. Подо мною ракообразные цинковой и оловянной эры, всепожирающие актинии, растаявшие айсберги, устричные отмели, шток-розы и розовые окорока на крючьях. «Люфтганза» организует паломничество в Геттисберг. Адмирал Фэррагатуже почти сто лет как умер. Скорее всего он в Девахане. Все здесьтак привычно: мандолинные рикошеты, ясеневый аромат, колеблющиеся силуэты, стеклянная гладь бухты. Ни тягот, ни волнений, ни вскипающих пузырей, ни взвывающих зверей. Пушки сверху вниз смотрят на ров, а ров ничего не говорит. Город как гроб повапленный. Вчера был День Всех Душ[36], и тротуары усеяны конфетти. Те, кто на ногах, все в белой парусине. Тепловые волны вздымаются не так резко, звуковые волны можно уловить только сейсмографами. Никакой барабанной дроби, никаких тра-та-та-та, только шлеп-шлеп-шлеп. В бухте покачиваются утки, их клювы — золото, их перья — радужные переливы. На верандах подают абсент с булочками и сочной, чуть ли не лопающейся папайей. Вороны, грачи, иволги подбирают крошки. Как было во времена Саула, в дни колоссян и ночи египтян, так и сейчас. К югу от мыса Горн, на восток от Босфора. Восток, запад, по часовой стрелке, против нее, Мобил вращается, будто кольца сонной астролябии. Люди, знакомые с тенью баобабов, лениво покачиваются в своих гамаках. Бедрастые и узкобедрые бескостные бронзовые женщины экваториальных краев идут своей танцующей походкой. Что-то от Моцарта, что-то от Сеговии разлито в воздухе. От Мэна его девственная природа, от Аравии пряности. Это карусель, утихомирившая свой зверинец, львы улыбаются, фламинго готовы к полету. Смешайте млечный сок алоэ с бренди, добавьте гвоздики, и вы получите спиритуалистический эликсир Мобила. Час не отличается от часа, сегодняшний день такой же, как и вчерашний. И упрятано в мешок что-то испещренное сотами света, трепещущее, как вырванная струна. Оно ни за что не отвечает и ни о чем не спрашивает. Оно мило, с приятной улыбкой сбивает с толку, словно первый урок китайского или первый сеанс гипнотизера. События происходят во всех склонениях сразу, и они никак не сопрягаются. То, что не Гог, это Магог — в урочный час Гавриил протрубит в свою трубу. Музыка ли это? А не все ли равно? Утка ощипана, воздух влажен, коза привязана в надежном месте. Ветер преходит с бухты, устрицы — из ила. Нет ничего увлекательного настолько, чтобы заглушить мандолинное треньканье. Вечером в бухте плавает полная луна. Львы любезны до одури. Всякие рыки, шипенье, фырканье усмирены. C'est la mort du carrousel, la mort douce des choux-bruxelles[37].
34
Зд.: «пропащее место», захолустье (лат.).
35
Единица административного деления Парижа.
36
День поминовения усопших — 2 ноября.
37
Это смерть карусели, нежная смерть брюссельской капусты (фр).