Страница 53 из 59
А вот Тирта, слугу Исанны, этот вой разбудил, и он в своем сарае открыл глаза, почувствовал знакомый запах хлева и несколько минут лежал неподвижно, не веря собственным ушам, пока не смолкло в его душе внутреннее эхо великого зова серого пса. На лице Тирта отразилась целая буря чувств, но самым ярким из них было страстное желание действовать. И он одним прыжком вскочил на ноги, быстро оделся и вышел из сарая.
Прихрамывая, он стремительно пересек двор, тихонько затворил за собой ворота, немного прошел по тропе до ближайшего поворота, где его, скрытого купой деревьев, не могло быть видно из домика, затем совершенно перестал хромать и бегом бросился в том направлении, откуда доносились глухие раскаты грома.
И лишь одна из тех, кто слышал вой пса, Исанна-ясновидящая, проснувшаяся, как и все, среди ночи в своей постели, поняла, что на самом деле значит эта песнь боли и гордости.
Она слышала, как Тирт, прихрамывая, пересек двор и вышел за ворота, направляясь на запад, и прекрасно понимала, какова его цель. «Ах как много вокруг нежданного горя! — подумала она. — Как много того, о чем придется пожалеть!»
И не в последнюю очередь пожалеть придется о том, что ей сейчас предстояло наконец совершить. Ибо гроза была уже над ними; вой пса в лесу был ее предвестником; время настало, и эта ночь станет свидетельницей того, как она, Исанна, совершит предначертанное ей судьбой, ибо давным-давно видела это во сне.
Но не о себе горевала сейчас Исанна. Хотя когда-то действительно испытывала страх, впервые увидев тот вещий сон, и эхо этого страха отозвалось в ее душе, когда она впервые встретилась с Ким в Большом зале дворца. Но все это уже в прошлом. То, что ей предстояло, было мрачно, но ужаса уже не вызывало; она давно знала, что это должно непременно произойти.
А вот девочке пережить случившееся будет нелегко. Во всех смыслах. Хотя в сравнении с тем, что началось нынче ночью и было ознаменовано битвой пса и волка… Всем им скоро очень трудно придется. И она ничем не могла этому помочь; одно лишь только могла она сделать…
Там, на Древе Жизни, умирал чужеземец. Исанна покачала головой: вот что было самым важным, вот что лежало в основе всего происходящего! И как раз мысли этого чужеземца она и оказалась неспособна прочесть! Хотя теперь, впрочем, уже все равно. Теперь куда важнее то, что время от времени в небесах перекатывается гром — гром среди ясного неба. И Морнир непременно придет завтра, если чужеземец этот сумеет продержаться положенный срок, и тогда никто из ясновидящих не сможет предсказать, что это будет значить для Фьонавара. Ибо действия этого Бога им предугадать не дано.
Но девочка! Девочка эта была совсем иным существом, ее душу Исанна видеть могла и видела много раз. Она тихонько поднялась с постели, подошла к Ким и остановилась, глядя на нее. Она видела камень-веллин на тонком запястье, и бальрат, сверкавший на пальце Ким, и думала о пророчестве Махи и Красной Немаин.
А еще в ту ночь она впервые за много лет думала о Радерте. Какая старая, старая печаль! Пятьдесят лет прошло, и все же… Утраченный ею пятьдесят лет назад, оставшийся по ту сторону Ночи, а теперь она даже не сможет… Но пес уже спел свою песнь в Священной роще, и время ее настало. Пора. И она так давно знает, что это неизбежно должно произойти. Она не испытывала страха — только горечь утраты, а с этим чувством она жила всегда.
Кимберли чуть шевельнулась на подушке. Она еще так молода, думала Ясновидящая. До чего же все это печально! Но она не знала, действительно не знала иного пути, а вчера она солгала, пообещав этой девочке, что со временем та сумеет разобраться в хитросплетении жизненных нитей Фьонавара. Дело было совсем не в этом. Разве могло это быть всего лишь вопросом времени?
Эта девочка нужна здесь. И не только потому, что она тоже ясновидящая. Она ведь уже сумела стать не просто участницей Перехода, но и замкнуть Круг. Она сразу почувствовала боль этой земли, она получила знания от Эйлатина. Да, она здесь нужна, но разве она готова взвалить на себя это бремя? Старая Исанна знала один лишь способ, только один, с помощью которого можно завершить необходимую Ким подготовку.
Кошка проснулась и, будто все понимая, наблюдала за Исанной с подоконника. Ночь была очень темная; завтра луны на небе не будет. Да, самое время. Пора, пора.
Исанна положила ладонь на лоб Кимберли, туда, где в моменты особого волнения или напряжения появлялась одна-единственная вертикальная морщинка. Рука старой ясновидящей ничуть не дрожала, когда тонкие и по-прежнему прекрасные пальцы ее безошибочно отыскали и легко погладили тайный знак на челе девушки. Пышные волосы Ким разметались по подушке. Кимберли крепко спала. Легкая улыбка озарила лицо старой ясновидящей, и она, убрав руку, с нежностью прошептала:
— Спи, детка. Тебе это нужно, ибо путь твой темен и перед концом его душа твоя будет гореть в огне и сердце твое разобьется от страшной душевной муки. Не печалься же утром, оплакивая мою душу: я уже увидела все свои сны. И пусть великий Ткач назовет тебя своею, и пусть он защищает тебя от темных сил до конца жизни твоей!
Затем в комнате снова стало тихо. Кошка со своего подоконника продолжала наблюдать за Исанной.
— Ну вот и все, — молвила старая ясновидящая, прощаясь с этой комнатой, с этой ночью, с летним звездным небом, с многочисленными тенями своего прошлого и с тем единственным, дорогим и любимым, с которым теперь расставалась навсегда и которому отныне суждено было навеки затеряться в мире мертвых.
Осторожно подняла она крышку потайного люка и медленно спустилась по каменным ступеням туда, где ждал ее спрятанный в ножны кинжал Колана, даже за тысячу лет ничуть не утративший блеск своего обоюдоострого клинка.
Теперь он очень страдал от боли. Луна, скатившись к горизонту, уже не освещала больше поляну. «Моя последняя луна», — подумал он вдруг, хотя мысль об этом тоже причиняла боль. Он то и дело ненадолго терял сознание, что само по себе было очень неприятно, хотя до настоящего конца было еще далеко, и он понемногу начинал галлюцинировать. Его окружали разные цвета, звуки. Из ствола дуба, на котором он висел, казалось, проросли пальцы, грубые, как кора, и пальцы эти плотно обхватили Пола, прижали к стволу, и теперь он касался его всем своим телом. Один раз, и это продолжалось довольно долго, ему даже показалось, что теперь он уже внутри Древа Жизни и может только выглядывать оттуда наружу, а вовсе не привязан к его стволу. А может, он уже и сам стал этим Древом?
Он действительно не боялся умирать — боялся лишь умереть слишком рано. Он ведь дал клятву! Но хранить верность этой клятве было тяжко. Тяжко было, до предела напрягая свою волю, заставлять себя прожить, промучиться еще одну ночь. Куда легче было бы закрыть глаза, сдаться, расслабиться и, потеряв сознание, оставить наконец эту боль позади. Уже и битва пса с волком казалась ему неким полусном, хотя он твердо знал, что битва эта закончилась всего несколько часов назад, а запястья его покрыты засохшей кровью из-за того, что он тогда все пытался освободиться от пут, желая помочь храброму псу.
Когда перед ним появился еще один человек, он был уверен, что это ему просто кажется. Слишком далеко он уже ушел с этой поляны… Однако, как оказалось, он еще не утратил самоиронии. «Я, похоже, становлюсь чем-то вроде популярного аттракциона! — мелькнула в его затуманенном мозгу насмешливая мысль. — Все спешите видеть, как жертву Богу распинают на дереве!»
Однако человек не исчезал и ни в какое животное явно превращаться не собирался. У него была густая темная борода и темные, глубоко посаженные глаза. И он просто стоял перед деревом и смотрел на него. И взгляд его был странно тревожащим. Странное какое-то видение, думал Пол, слушая, как громко шумят на ветру деревья.
Пытаясь хоть немного прочистить мозги, он с огромным трудом качнул несколько раз головой и открыл пошире глаза. Глаза почему-то страшно болели, но видеть он мог вполне сносно. И то, что он увидел в лице стоявшего внизу человека, настолько потрясло его, что на затылке зашевелились волосы. Это была всепоглощающая глухая ненависть и необузданная страсть. Пол чувствовал, что ему, конечно, следовало бы знать, кто это такой, и он сразу догадался бы, если б только голова у него не болела так сильно и была хоть чуточку пояснее. А сейчас понять что-либо оказалось выше его сил, слишком тяжело, абсолютно безнадежно…