Страница 38 из 76
Павлик, крутившийся тут же, возле деда, не преминул вставить слово:
— Дедушка всё знает, он вам всё объяснит.
— Слышал, какая серьёзная рекомендация? Павлик у нас большой авторитет, — сдерживая улыбку, сказал Андрей Леонидович и протянул руку Сергею: — Значит, в принципе согласен взяться за наши авгиевы конюшни?
— Да, да, — поспешно ответил Сергей, смутившись то ли от крепкого рукопожатия, то ли потому, что вдруг показался сам себе серым и неуклюжим рядом с таким интересным стариком.
В прихожей ожидавшим его Христине Афанасьевне и Александру Сергей дал твёрдое согласие взяться за ремонт, наказал, чтобы приготовились, убрали бы всё на кухне, в ванной, и, пообещав явиться завтра вечером с женой, распрощался.
Печь, которую давно присмотрел Мартынюк, действительно была ни к селу ни к городу: не в углу и не у стены, а выпершись чуть ли не на середину и без того тесноватой комнатки, она стояла громоздкой тушей, кособокобезобразная, обтянутая листовым железом. Ею давно уже не пользовались, наверное, с блокады, и занимала она, пожалуй, добрых полтора метра площади. Конечно, права была хозяйка, ещё молодая женщина с блеклым усталым лицом, в сильно поношенной, какой-то бурой кофте: если бы печь убрали, то вся их скромная обстановка разместилась бы куда как удобнее. И высвободилось бы место у окна для письменного столика девочке, сидевшей с уроками в дальнем тёмном углу.
Екатерина Викентьевна, как назвалась женщина, оказалась проворной на работу: в каких-то десять-пятнадцать минут она собрала, свернула с кроватей бельё, укрыла тряпками, вынесла к соседям лишние, мешавшие вещицы со столика и буфета, убрала половички, настелила газеты. Ей помогали девочка, должно быть, пятиклассница или шестиклассница, и старушка, еле ковылявшая на больных ногах. И уж собравшись уходить вместе со старухой матерью и дочерью, чтобы не мешать работе, спохватилась:
— А как же насчёт оплаты? Сколько это будет стоить?
Мартынюк с многозначительным молчанием ещё раз оглядел печь, похлопал по её железному боку.
— Здорова дура, погорбатишься с ней. Вы ж наверняка не хотите, чтоб мы тут вам войну в Крыму, всё в дыму устроили? — спросил он, косясь на старушку.
— Ой, да, конечно, если можно, пожалуйста, поаккуратнее, — откликнулась та.
— Ну вот, значит, придётся смачивать и носить в мешках. Мешки-то найдутся?
Екатерина Викентьевна в каком-то испуге метнулась на кухню и вскоре принесла несколько старых мешков.
— Вы всё же скажите, сколько, хоть примерно, чтобы знать, — робко попросила она.
Мартынюк, брезгливо разглядывавший мешки, небрежно махнул рукой:
— Не боись, хозяйка, мы не шкуродёры. Сами не знаем, вот вынесем, тогда и скажем. Больше, чем обычно, не возьмём — чтоб в самый раз пот смыть.
— Ну тогда ладно, — охотно согласилась Екатерина Викентьевна.
В квартире нашлись кое-какие инструменты, топор, молоток, но за кувалдой и зубилом Сергею пришлось сбегать на стройку. Когда он вернулся, комната была полна пыли. Мартынюк был еле виден, лампочка тускло светилась, как в густом пару парилки. Он рушил печь наотмашь топором — железная обшивка уже валялась у окна. Сергей остановил его, показал на пылищу вокруг:
— Слушай, мы же обещали чисто.
— Вот ещё, — Мартынюк сплюнул, — чикаться тут. Ничего, пыль не сало, вытряхнут. Давай её, заразу!
Он схватил кувалду и, как на приступ, ринулся на печь — спёкшиеся кирпичи целыми глыбищами валились под его ударами в закопчённое нутро печи, оттуда клубами взметалась к потолку бурая пыль.
Сергей сходил на кухню, принёс ведро воды и вылил на печь. Мартынюк как ни в чём не бывало продолжал долбать кувалдой.
Печь была разрушена за час. Три с половиной часа у них ушло на переноску разбитой кладки. Когда подмели веничком последний мусор, радио на кухне объявило ровно одиннадцать вечера.
Старушка и девочка устраивались ночевать у соседей. Екатерина Викентьевна перенесла туда постели и кое-что из платяного шкафа. Сергей хотел предупредить её, чтобы вытрясла вещи, прежде чем стелить, но язык не повернулся от усталости. Старушка зашла перед сном взглянуть на работу и, когда увидела пустоту вместо печи, ахнула и расплакалась. Потом стала рассказывать, как жила тут, в этой комнате, во время блокады, как много печь эта жрала дров, из-за чего пришлось заводить маленькую печурку с железной трубой в общий дымоход. Она показала на створку, закрывавшую отверстие в стене, и строгим голосом наказала дочери ни в коем случае не снимать створку и не замазывать дыру. Екатерина Викентьевна кое-как увела растроганную старушку и наконец вернулась с кошельком. Она всё время была какой-то рассеянной, как бы в постоянной задумчивости, и вот теперь, отойдя к окну, вдруг застыла там, молча, повернувшись спиной к Мартынюку и Сергею.
— Да, вот ещё что, — сказала она, словно долго и много говорила перед этим, — я вас сразу не предупредила, вернее, не попросила. Может быть, вы уж заодно и пол тут заделали бы. А то как нам ходить — яма ведь.
— Нет, хозяйка, это другая работа, — отрезал Мартынюк.
— Ну ладно, ладно, — быстро согласилась она. — Значит, сколько я вам должна?
— Такие печи вынести — сто пятьдесят рублей, — не моргнув глазом сказал Мартынюк.
— Сколько?! — изумилась Екатерина Викентьевна. — Сколько, вы сказали?
Сергея передёрнуло: сто пятьдесят за вечер! Да ещё с кого! Мартынюк перехватил его порывистое движение, желание вмешаться в разговор, сказал:
— Серёга, дуй-ка во двор, оттащи железо в кучу, где металлолом, а то дворничихи завтра поднимут хай, хозяйке неприятность. А мы тут сейчас договоримся.
Сергей спустился во двор. Действительно, железная обшивка валялась возле кирпичной кучи, её надо было оттащить в угол, под навес, где лежал металлический лом. От усталости он плохо соображал и всё никак не мог вытянуть железо из-под груды кирпича. Когда он наконец отволок лист и бросил его под навес, из подъезда вышел Мартынюк. Тут же, под лампочкой он отсчитал долю и вручил Сергею. Сергей, не проверяя, сунул деньги в карман.
Он спустился в метро на станции "Чернышевская". Почти пустая платформа, два-три человека. Яркий белый свет, блеск кафельной стены, красный прыгающий огонёк на часах. Дуют тёплые сквозняки, гудят эскалаторы.
Сергей сел на скамью, откинул голову к холодному мрамору. Глаза закрылись сами собой, поплыл, раскручиваясь в памяти, этот долгий трудный день. Кирпичи, швы, раствор, печь — работа до потемнения в глазах. Квартира профессора… и вдруг — вспомнил, достал из кармана куртки книжку: "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека".
А в кого превращается человек?
"Труд — источник всякого богатства, утверждают политикоэкономы… Много сотен тысячелетий тому назад, в ещё не поддающийся точному определению промежуток времени того периода в развитии земли, который геологи называют третичным, предположительно к концу этого периода, жила где-то в жарком поясе, — по всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном на дно Индийского океана, — необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян… Они были сплошь покрыты волосами, имели бороды и остроконечные уши и жили стадами на деревьях…" Сергей перелистнул страницу: "Совершенно белые кошки с голубыми глазами всегда или почти всегда оказываются глухими. Постепенное усовершенствование человеческой руки…"
На дне Индийского океана, на развесистых ветвях коралловых деревьев сидят совершенно белые кошки с голубыми глазами, и все они глухие… Он крадётся по тонкой ажурной ветке, взбирается на стенку, на свежую ещё кладку, и мяукает — широко разевает рот, но звука собственного голоса не слышит — глухой. Налево от него Кузичев, направо — Мартынюк, оба покрыты волосами, у обоих остроконечные уши и бороды клинышком… Он пытается класть кирпичи, но руки-лапы не могут удержать их, они выскальзывают и тонут в жуткой фиолетовой глубине… Кирпич за кирпичом, переворачиваясь, плавно уходят в глубину, за ними ныряют с веток белые кошки с голубыми глазами… Он прыгает на ветке, взмахивает руками, бьёт себя по бёдрам, всё дерево трясётся, ветка с хрустом ломается, нарастает грохот, и он раздирает глаза: перед ним останавливается пустой вагон…