Страница 33 из 76
Сергей сунул сложенный листок в боковой карман и вернулся к стене, возле которой докуривали сигареты Кузичев и Мартынюк. Кузичев лишь прищёлкнул губой, зато Мартынюк набросился без всяких церемоний:
— Ну что, адресок дал? Квартира? Покажи.
Кузичев равнодушно отвернулся. Сергей похлопал по карману, где лежал листок, и не без смущения отшутился:
— Военная тайна. У сумасшедших одних потолок обвалился.
— Ну, ну, — надулся Мартынюк, но тут же и отошёл, такой у него был характер, вроде бы лёгкий. — Шут с тобой! Мне эти квартиры во уже где сидят: месяц на одном месте шарашиться. Я люблю мелкую работёнку: час-два — и на бутылку наскрёб. Верно, Кузьмич?
Кузичев вместо ответа сплюнул через стенку.
— Все, кто куда, а я в сберкассу, — сказал он как бы нехотя.
Это была его любимая присказка, он не уставал повторять её каждый день, и всякий раз "в сберкассу" означало разное: домой в конце дня, в столовую во время перерыва, бригадир зовёт в прорабскую — тоже в сберкассу. Кто куда, а Кузичев, разумеется, в сберкассу. По годам он был самый старший, за пятьдесят, тихий вроде бы, смирный, но Сергей-то знал, какая пружинища сидит в нём. Как-то психанул из-за цемента, который Мартынюк хотел отдать за бутылку рыскавшему по стройке частнику, — так схватил Мартынюка за грудки, что чуть было не столкнул с лесов в пятиэтажный провал. Еле-еле Сергею удалось разжать его каменные пальцы. А вообще-то хороший мужик Кузьмич, справедливый. Раньше, говорил, агрономом работал в Калининской области, это ещё когда по мясу и молоку перегоняли. Ходил чего-то там доказывал, права качал. Снимали его, выговоры лепили, на заседаниях драили за строптивость — держался, отбивался, не уходил из совхоза, а потом плюнул, уволился — и в Питер, к дочери. Сначала подручным каменщика, потом каменщиком поставили. И тут тоже сцепился в первое время с начальством из-за перебоев: то раствора нет, то кирпич не подвезли, то кран стоит, неисправен, то пятое, то десятое — ругался, говорят, только перья летели. А потом вдруг смолк, притих, всё молчком, ни на кого не смотрит, вроде ни до чего нет дела. Отстоял свои восемь часов — и с приветом! Рыбку на Неве ловит, коту на радость… "Кто куда, а я в сберкассу".
Мартынюк ткнул Сергея в грудь, в то место, где лежала записка Ботвина.
— С этим ты сегодня всё равно не начнёшь, только сговоришься. Давай сбегаем на печку, тут рядом. За вечерок выкинем.
— В библиотеку надо, книжку взять, — как бы оправдываясь и не желая лишний раз обижать Мартынюка, сказал Сергей.
— Ты мне мозги не пудри! — вдруг окрысился Мартынюк.
— Честно! Третьего мая зачёт, а у меня ещё и книжки нет.
— Ну, смотри, — обиделся Мартынюк, — я же не клеюсь к тебе, ей-богу, нужна мне твоя квартира, как зайцу бубен.
— Ну, хорошо, давай так: я захожу, смотрю квартиру, — Сергей похлопал себя по карману, — а ты меня ждёшь внизу. Потом идём выбрасывать печь. Замётано?
— Ну вот! — Мартынюк, беззаботно всхохотнув, побарабанил себя по животу. — Живём, Пашка Мартынюк!
Они ударили по рукам. Кузичев, насмешливо следивший за их разговором, наставил на Мартынюка палец.
— Смотри, Пашка Мартынюк, завтра чтоб с утра на стенку. Понял?
Мартынюк вытаращил вдруг порыжевшие глаза, истово и неверно перекрестился:
— Вот те крест, хоть в бога не верю.
— Пригляди, Сергей, — наказал Кузичев и пошёл вниз.
За ним, кривляясь и передразнивая важную, неторопливую поступь Кузичева, направился Мартынюк. Сергей чуть выждал, бросил прощальный взгляд на город, праздничный, яркий в этот солнечный вечер, и заспешил вслед за ними. Надо было забежать в управление, предупредить Надюху, что задержится, наверное, допоздна.
Надюха думала, что они поедут трамваем или метро, но, когда они вышли из-под арки на улицу, Магда уверенно направилась к такси, стоявшему у бордюра. Надюхе вдруг вспомнились и разговоры женщин в коридоре про недоступную и непонятную им страсть Магды к такси, и её упорные ежедневные переговоры по телефону с диспетчерами, и случаи, когда в последнюю секунду перед началом работы она подкатывала на такси к самому подъезду управления, и все глазели из окон (на первом этаже!), как, с треском распахнув дверцу, она круто, всем корпусом, поворачивалась на сиденье и сначала выбрасывала округлые, как кегли, ноги в лаковых сапогах-чулках, а уж потом тянула за собой вечно набитые чем-то сумки. Надюху всё это вдруг так поразило, что она, поймав Магду за руку и придержав её перед дверцей, спросила придушенным голосом:
— Ты что, каждый день на такси?
Магда взглянула на неё, как на полоумную, но тотчас снисходительно усмехнулась и, закатив глаза, сказала со вздохом:
— Иначе не получается.
Они выехали на Литейный, повернули на улицу Пестеля, а потом помчались по набережной Фонтанки на низкое слепящее солнце. Шофёр опустил противосолнечный щиток, и тень надвое разделила его лицо. Протёртое лобовое стекло ярко осветилось, сквозь него трудно было смотреть — всё казалось затянутым сияющим желтоватым дымом. Магда, сидевшая впереди, нацепила тёмные очки в массивной, отделанной перламутром оправе. Вид у неё был озабоченный. Какая-то сложная и тайная работа совершалась в её голове, велись какие-то расчёты, делались прикидки вариантов, плелись хитроумные планы. Она шевелила губами, и чёрные дужки её выщипанных бровей вдруг резко приподнимались из-за оправы.
Надюха беззаботно поглядывала по сторонам — до самого Магдиного дома, до того момента, когда Магда выложит обещанные триста рублей, можно было расслабиться и ни о чём не думать. Просто ехать по улицам вечернего Ленинграда и глазеть, тем более что поглазеть было на что — город ей никогда не надоедал.
Там, на той стороне Фонтанки, в длинном ряду приземистых, словно сцепленных в один причудливый состав зданий с разными фасадами, были дома, на которых Надюхе довелось работать, и теперь, проезжая мимо, она легко находила их и смотрела на них с таким же тёплым чувством, с каким смотрит добрый врач на бывших своих пациентов, возвращённых к жизни. В отделочницы она пошла сознательно, сама, по собственному желанию, решив, что возвращать молодость любимому городу — занятие ничуть не хуже, чем, скажем, лечить или обучать грамоте. Да и не очень-то её, окончившую среднюю школу с четырьмя тройками в аттестате, тянуло в институты. Отец и мать прожили жизнь рабочими и не настаивали на том, чтобы дочь обязательно имела высшее образование. Отец, так тот даже прямо высказался — дескать, нечего время терять, пусть работает, скорее человеком станет. Мать, по своему обыкновению, отмолчалась, но молчание её было красноречивее отцовских слов — устала тянуться, копейки считать, давай, доченька, впрягайся и ты, помогай. Надюха и не маялась, не переживала, как некоторые, куда пойти, — ей повезло: работать в РСУ её надоумил старый друг отца Иван Григорьевич, инженер по технике безопасности ремонтно-механического завода.
Иной раз совсем мало надо человеку, чтобы принять очень важное жизненное решение. Когда человек сам нацелен на какое-то дело, которое кажется ему самым интересным, самым важным, то тут, конечно, другой разговор, но когда ты, как в сказке, стоишь на развилке множества дорог и не знаешь, какую из них выбрать, то тут-то и бывает, что, куда дунет ветер, туда и пойдёшь, надеясь бог знает на что. Так получилось и у Надюхи: Иван Григорьевич, коренной ленинградец, влюблённый в свой город, как-то был у них вечером в гостях и за ужином принялся расхваливать ленинградских строителей-ремонтников. Дескать, вот люди заняты действительно нужным и благородным делом: омоложением старого Питера, — вот, дескать, куда надо стремиться нашей молодёжи — и заработок приличный, и город можно узнать как следует, не по учебникам, и, так сказать, с историей лоб в лоб.
Запал этот разговор Надюхе, стала она поглядывать на — здания с пустыми окнами, окружённые временными заборами, стала приглядываться к людям в заляпанных известью телогрейках и тяжеленных кирзовых сапогах. А потом как-то насмелилась и затеяла разговор с одной из молодых женщин-отделочниц: как, дескать, живётся-работается на капиталке. Женщина та, хоть и ворчала и ругала свою работу, но, когда Надюха спросила её, почему она в таком случае не переходит на другое место, задумалась и ответила серьёзно: "А где я ещё столько заработаю? В магазине? Так там для этого" поди, воровать надо, ежели совести нет. Тут, девонька, работа только для глаз грязная, а для души — чистая, нужная. И людей не хватает. Уйти никак нельзя, жильё-то сдавать надо". Надюха сказала, что хотела бы тоже устроиться отделочницей, но не знает, примут ли без специальности, с одним аттестатом зрелости. Женщина осторожно, чтобы не испачкать, взяла её за руку и молча повела за собой через копаный-перекопанный двор дома.