Одесситки

Надежда с Наткой пошли в уборную, Натка никак не могла успокоиться: «Помнишь, Семен Осипович какие праздники нам закатывал, а обеды, дарил подарки, какие отрезы, помнишь? И деньги давал и все такое. А тут...»

Женщины вздыхали. Этот со своими докладами и трудовыми победами. Пожрать времени пет, а он о каких-то сионистах, да пропади они пропадом, им какое дело до них. Из-за них сухомятиной опять придется давиться, сам-то супчиком обжирается.

— Вот, Надя, скажи, магазин пустой, ничего нет, только никому не нужным говном торгуем, и то по карточкам, а план выполняем неизвестно чем.

— Это ты напрасно, мужик он вроде честный, порядочный, не жулик, — заступалась Надежда за директора, а сама припомнила, как в комиссионке директорская женушка выбирала очередную лису

— Ну да, честный — перед нами, а сам то г еще жук!

— Что ты так окрысилась, зачем на человека...

— На человека, человека, да знаешь ли ты .лого... человека? Он только с бухгалтершей, с Колькой-водилой якшается да с кладовщиком-гадом. Помнишь Таньку с галантерейки? Она еще с Колькой шуры-муры крутила? Так твой честный ее сразу уволил. Колька ей по пьяни ляпнул, что с базы лучший товар сначала куда-то налево уходит, а в магазин хлам везут. А ты думаешь, отчего этот замухрышка пирует, если не за рулем — все время пьет. На какие шиши? И все бабы его. Твой честный пригрел его!

— Он такой же мой, как твой!

Женщины разошлись понуро по отделам. Случайно подслушанный разговор целый лень не выходил у Дорки из головы, ей было не по себе — неужели, правда? Ее не отвлекал даже скрип оторванной еще в войну половинки ворот. Она противно скрипела от ветра в надежде, что кто-нибудь услышит и починит. Но никто не откликался.

В комнате было тепло и тихо, все спали, только Дорка лежала с открытыми глазами и, глядя на сына, думала, отчего ее Вовчик перестал приходить в магазин? Что произошло между ним и Алексеем Михайловичем? Такая дружба не разлей вода, а тут уже столько времени ни слова, ни полслова друг другу. В своей вечной запарке она даже не заметила, как изменились их отношения, как теперь узнать, что случилось? Надо завтра же у бабы Кати выведать, она наверняка знает. Дорка тяжело вздохнула, повернулась лицом к стенке и забылась.

На встречу Нового года Алексей Михайлович с женой были приглашены к начальнику главного городского управления торговли. Квартира находилась в самом центре, в начале улицы Карла Маркса, бывшей Екатерининской, большая трехкомнатная. В каждой поклеены новые обои, добротная мебель, даже пианино в кабинете. Хозяйку долго упрашивали что-нибудь сыграть. Она долго отнекивалась от назойливых подвыпивших гостей, но все-таки уступила настойчивым просьбам, села за инструмент, жеманно приподняв плечики, ручками с оттопыренными пальчиками открыла крышку. Играла хорошо, Алексей Михайлович пристроился в уголке на пуфик и, закрыв глаза, слушал. Шампанское, шикарная закуска, прекрасная музыка — что еще нужно для счастья?

И вдруг услышал голос жены: «Новый год, праздник, что мы сидим — танцевать нужно!» Пианино замолкло, завели патефон. Алексей Михайлович открыл глаза. Лялечка, жена, танцевала с каким-то гостем, весело хихикала, иногда поглядывая в сторону мужа. Она была хороша: новое сиреневое платье идеально облегало ее ладно сбитую фигурку, прическа тоже новая, даже цвет изменила — покрасилась. Он ее даже не узнал, когда она вернулась из парикмахерской блондинкой.

Алексей Михайлович любовался Лялечкой, не верил: она ли это, молоденькая сестричка военного госпиталя, которая так нежно перевязывала и ухаживала за ним. Вокруг полно молодых ребят, а она к нему, седому, льнула. Что и говорить, приятно было. Сколько раз потом он ругал себя: как же ты, старый хрыч, так купился. Не понял, что хитрая Лялечка все просчитала, прицепилась, как только узнала, что его комиссуют но ранению, на Москву навострилась. А молодые что? Полапают — и опять на фронт.

Но в столицу Алексей Михайлович возвращаться не хотел — с прошлой жизнью покончено окончательно. Да и врачи советовали из-за больных легких пожить у моря. Вот и выбрал Одессу — и город большой, и море. Еще до войны ездили летом с семьей сюда отдыхать. Понравилось, мечтали еще приехать. Как давно это было. Он снова закрыл глаза и отчетливо увидел лицо Елены, детей. Сердце больно кольнуло. Гости веселились, Лялечка продолжала танцевать с новым кавалером, положив свои ручки, все в кольцах, ему на плечи. Он, сомкнув глаза, попытался опять вернуть лицо первой жены, сына с дочкой, ничего не получилось.

Лялечка растолкала его, все вновь дружно усаживались вокруг стола, охая и ахая, завидев на громадном перламутровом блюде разделанного гуся. На больших кусках аппетитно блестела поджаренная корочка, ему достался кусок грудки и небольшое яблочко, Лялечка выбрала ножку Мужчины пили пятизвездочный коньяк, дамы — «Хванчкару». Подпитая компания, расшумевшись, рассказывала анекдоты, по большей части житейские, в основном о евреях. Алексея Михайловича коробило, хмель улетучился, ему было неприятно все это слушать. Елена была еврейкой, с детьми поехала на Украину к родителям как раз накануне войны — и все...

 «Пошли домой, я устал!» — шепнул он Лялечке на ухо. Она от неудовольствия скривила лицо, ей льстило быть в такой шикарной компании, ловить на себе взгляды незнакомых мужчин. Целый месяц готовилась к приему и, здрасьте вам, уйти в самый разгар, ну уж нет. Надоело, муженек хренов по каждому поводу брыкается, приревновал что ли, сам по себе ничего бы не добился, ей в ножки должен кланяться, все для него сделала. В Одессу приехали — ни кола, ни двора, еле угол сняли. Он сразу в госпиталь загремел. А она и комнаты добилась, и должность директорскую выбила, по кабинетам шастала, глазки строила этим чинушам важным — что же это вы фронтовика обижаете. Те и растаяли, девка-то смазливая. А он все недоволен. Еле заставила новый костюм надеть и пальто, а то в старой шинельке, как оборванец, хотел сюда припереться, ладно на работу так ходит, пусть, меньше разговоров будет, но на встречу Нового года...

Ее опять пригласили танцевать, в комнате стоял полумрак. Алексей Михайлович примостился у печки и стад покорно ждать, когда все закончится. На душе было гадко, противно, он сам себя презирал за малодушие, за то, что не заметил, как превратился в вора и взяточника. И вообще в подлого человека. Как он поступил с Доркой, ее мальчуганом. Подлец — и только. Это было в воскресенье, он рано ушел из магазина, Лялечка ею ждала с полной сумочкой денег, весело притоптывая ножками в черных лаковых туфельках с большими замшевыми бантиками впереди, специально, чтобы прохожие обращали внимание. Все ее повадки он давно изучил, но каждый раз все равно поражался. День выдался погожий, ранняя осень, почти лето, только с утра немного прохладно, а днем просто благодать, не жарко, солнце нежно гладило улицы, дома, людей, все отдыхало от изнуряющего летнего зноя. Эти два месяца, сентябрь и октябрь, в Одессе были удивительными. Чистое синее небо, море в веселых беленьких барашках искрилось и звало людей, однако шумные отдыхающие уехали, и только редкие парочки да бродячие собаки наслаждались этим миром.

Город завалили овощами и фруктами, рыбой. Базары ломились от товара, покупай — не хочу, только на что? Цены не снижались, одесситам вся эта благодать была не по карману, оставалось лишь любоваться всем этим великолепием, но и оно постепенно раздражало, злило. Вокруг всего полно, а люди голодают. Вечерами сделают набег на Привоз, быстро похватают выброшенное на свалку гнилье, особенно арбузы и дыни, и тому рады. Вовчик промышлял у рынков целыми днями, как учила бабка, не просил, только стоял молча, весь замурзанный, и смотрел. Продавщицы не выдерживали и угощали сами, и мальчишка, счастливый, стрелой мчался домой. Отнесет  — и обратно, к другому лотку, так до вечера, пока не стемнеет, чтобы возвращаться было не страшно.

Для Алексея Михайловича это была лучшая пора в году, он ощущал себя здоровым, полным сил. Прохожие обращали внимание на эффектную пару — седой худощавый военный и молоденькая блондинка — мечта поэта, как любят говорить одесситы. Он замечал, как люди оглядываются им вслед, и это добавляло настроения. Алексей Михайлович предложил Лялечке съездить в Аркадию или на 16-ю станцию Большого Фонтана, погулять у моря, потом где-то выпить вина. Самому ему не очень хотелось, но он знал заранее, что без ресторана жена не поедет.